двадцать третьей землянки. Только этими словами и выявил он свое при-
сутствие в зимнице.
- ...конешно, можно и сосновую кору жрать... и другую разную подляти-
ну! - продолжал Гарасим повышенным голосом, когда Шебякин вышел. - На то
и барсуки мы... А только, как я поставлен у вас за каптера, так должен я
вас, сто семьдесят ртов, кормить. Да ты меня глазами-то не стращай! Царь
каторгой, поп адом... куда ж мне, серому, и деваться тогда!?. Даве каб
не лошади, как бы мы тебе фершала привезли? - Гарасим, очевидно, ждал
возражений, но тот молчал. Так они глядели друг в друга при сопящем мол-
чаньи остальных. Жибанда, подобрав щепочку с пола, расщеплял ее на ме-
лочь и откидывал в сторону.
- Не серчал бы ты, Семен... - заговорил, но уже новым голосом, Гара-
сим, опуская глаза. Он обмахнул рукой увлажнившийся лоб. - Конешно, воры
мы, воры и есть... Не могу против лошадок устоять, страсть моя! Конек,
как он кубастенький да аккуратненький, он мне брата дороже, жены, чего
хочешь! Мне, Семен, еще по девятому году все вороные снились, весь год
снились. Я и задичал с них тогда... Меня конь за версту слышит, и я его
чую... не могу не взять, сам суди!.. - но уже через минуту, после не-
вольного своего признанья, стало прежним Гарасимово лицо. Мужик спрятал-
ся, остался цыган. Снова в глазных впадинах чуждо и непонятно замерцали
темные воровские глаза.
Семен опять закрыл глаза, лоб его наморщился.
- Может, тебе водицы дать? - предложил Жибанда.
- Нет, прошло, - и открыл глаза. - А пленные? - через силу спросил
он.
- Так ведь какие ж пленные?.. - потерянно заулыбался Петька Ад, водя
пальцем по растопыренной ладони. - Один-то сбежал, а другой... Уж больно
сквернословил он... Не то чтоб матершинил, а все разные такие слова...
Ну, Юда и рассердился!..
- Ну? - и опять закрыл глаза. - Варева-то хоть дали ему?..
- А мы его пожгли!.. - просто объявил Дмитрий Барыков. Видимо, Бары-
кову надоело молчать, потому и сказал, - лицо его не выражало ничего
иного, кроме как кромешную скуку.
Неистово брызгался огненной слюной светильник, а фитиль набух толстым
нагаром. Семен лежал неподвижно и совсем безжизненно.
- Уходите, ребята, от греха... Беды наживешь с вами! - замахал руками
Жибанда, скося глаза на Семенову руку, продолжавшую свой непонятный
счет.
Те и сами уходили из зимницы, понурые и уже нерадостные военной уда-
че. Тяжелая дверка, повешенная чуть вкось, шумно захлопнулась за послед-
ним.
- Сеня... - внятно позвал Мишка, усердно подымая брови. - Ты смирись,
облегчи сердце! Всяко яблоко с кислиной, известно... У меня вот, давно
было, тоже случай... рукавицы у товарища стащил. Шитые были, очень при-
ятные. Как-то, понимаешь, рука захотела, сам-то я и не хотел вовсе... Уж
я с ними маялся тогда! Ведь мы хода своей души не знаем, оттого и проис-
ходит. Так потом в яму и кинул их, жечь будто стали... А этот, председа-
тель-то ихний, ведь ему теперь все равно! Ведь он больше не чувствует!..
Неизвестно, слышал ли Семен хоть слово из Мишкиных увещаний. Мишка
даже удержать не успел. - Семен круто приподнялся и смаху уронил себя на
сломанное плечо. То было внезапно, как судорога. Только глухой Семенов
хрип свидетельствовал о боли.
Жибанда не выбежал, а в прыжок выскочил из зимницы. При выходе натк-
нулся на Шебякина и такое пообещал ему глазами, что тот сразу ощутил в
ногах некую неверность и метнулся в землянку. Жибанда бежал по лесу, ми-
мо землянок, цепляясь ногами за выпученные корневища, за дрова, валявши-
еся всюду. Сам не зная - зачем, он искал Настю. Он нашел ее...
Она, разрумяненная и взволнованная, стояла в кругу барсуков, весело
скаливших зубы. Против нее, как в поединке, стоял Юда и хитровато гладил
себе шею, не сводя с Насти смеющихся глаз. Мишка подбежал в ту минуту,
когда Настя длинно и скверно выругалась в ответ на какой-то столь же за-
мысловатый выпад Юды.
- Это что! Это все мелко, а ты покрупней загни! - задорил Юда.
- Как это загнуть?.. - как затравленная озиралась Настя.
- Ругнись тоесь... Покрупней ругнись! - и Юда подмигивал длинными
своими ресницами.
Тогда Настя выругалась еще страстней, грубым мужским ругательством.
Опять громко захохотали обступившие их барсуки, радостные всякому смеху,
откуда бы ни происходил.
- А знаешь что, Гурей? - улыбался Юда, когда утих взрыв смеха, и
только Тешкин низкий медленный хохот гудел. - Хочешь, я такое тебе заг-
ну, что и замолчишь!
- А ну... загни! Сморчковат загибать-то! - храбрилась Настя, но крас-
ные пятна на ее щеках предавали ее.
- А вот и загну... Только на ухо тебе, хочешь? - подступал Юда.
- Ну, ну, вали... - и Настя подставляла маленькое свое ухо горящее
пожаром стыда.
Юда потер руки, подмигнул барсукам и нарочито грузно налег на Настино
плечо.
- А ведь ты баба, я знаю! - шепнул он ей с жарким восхищением похоти.
XIV. Мишкина любовь и всякое другое.
Были причины Мишке ходить, как буря. Каждую ночь приходил Мишка к
Насте, - садился за стол и с самым неопределимым чувством глядел в ее
пепельно-смуглое лицо, на котором еще ярче, чем прежде, тлели губы. Ви-
дел одно: горела холостая папороть и звала к себе доверчивое сердце Миш-
ки. И он шел к ней, не зная колдовского слова, и каждую ночь сгорал в ее
огне, - а утром возникал из пепла, - отдаваясь целиком и ничего не полу-
чая взамен, тоскуя над непонятным ему.
- О чем ты молчишь? - неоднократно спрашивал Мишка, когда досказаны
были все любовные слова того вечера. - Ну, о чем ты?..
- А ты спроси, я отвечу, - оборонялась Настя.
- Не моя ты... - неуспокоенно ворочался Мишка, готовый и задушить.
- Да уж чего же тебе больше! - намекающе и с холодком смеялась та и
глядела, как в печке суетится огонь.
А Мишка не знал, что бывает еще больше того, но знал о кладе. В поис-
ках его торопливыми губами обрывал он огненные цветки Настиной папороти,
обжигаясь и обманываясь. А Настя не гнала Мишку, потому что ей нужна бы-
ла Мишкина сила. Чувство к Семену было Настиным кладом, образ его, соз-
данный самой Настей, наполнял ее ночи, - его одного хотела.
Так каждый вечер, по еле приметной тропке ходил Жибанда в сторожевую
землянку и в следах своих не видел Юды. А Юда был ловок и юрок. В Мишки-
ну любовь вплетал он свою поганую игру. Не простое и понятное томленье
по чужой и красивой, прикрывшейся именем Гурея, не страсть точили Юду и
заставляли ежевечерне прослеживать Жибанду, - толкало непреоборимое
стремление и здесь поставить клеймо своей погани. В желаньях своих был
настойчив и неумолим Юда, как ребенок. - Когда Жибанда входил в землянку
и брякал запираемый засов, садился Юда на откос землянки и посиживал
так, безобидно и терпеливо. Табак весь вышел у барсуков, а был бы табак
у Юды, и совсем не плохи были бы ему его вечера, напитанные глухим ше-
лестом непогоды и томительным плачем сов.
Однажды Мишка забыл запереть дверь. Юда вышел из ивняка и посидел
немножко на ступеньках, грызя корку полусырого, барсуковской выпечки,
хлеба. Месяцу было время, и Юда, пожевывая, глядел, как сочились мерт-
венные лучи его сквозь густую еловую хвою, раскачиваемую дуновениями не-
погоды. Потом Юда откусил еще и растворил дверь в землянку. Было в ней
жарко до духоты. Не горела ни лучина, ни коптилка, зато ярко, цветисто и
минутно играли на сосновых стенах отблески печного огня. Войдя, Юда от-
кусил еще от корки и стоял присматриваясь.
- ... чего тебе? - окликнул его Мишка, второпях выскакивая откуда-то
из угла.
- Мне-то? Мне ничего... - кротко улыбался Юда. - Шел мимо... Уж
больно из трубы у вас выбивает. Пожара б, думаю, не наделали.
Мишка стоял перед Юдой полуодетый и нахмуренный, уставясь в пол.
- Ну, ладно, не наделаем. Ступай! - решил он и коротко махнул рукой.
- Гостя вон гонишь, - добродушно отметил Юда.
- Я тебя не гоню, - сдержанно сказал Мишка, - и ссориться нам нечего.
Иди теперь!
- Да уж пойду, коль нелюбен пришелся, - сказал Юда, а сам все стоял
на том же месте, изредка поглядывая на волосатую Мишкину грудь, чернев-
шую в расстегнутом вороте. - А ссориться нам нечего, правда. Мы друзья с
тобой, тесные, - грубо притворялся пьяным Юда и так, чтоб Мишка видел
его притворство. - Мы с тобой хоть и шар земной без шума поделим! Бери,
скажу, Миша, правую сторону, а я себя по левой расположу. Ведь чело-
век-то я, ты сам знаешь, сговорчивый, необидчивый...
Жибанда продолжал молчать, а уже становилось ему нестерпимо гадко и
унизительно.
- Ступай, ступай... мы с тобой опосле насчет земного шара обсудим! -
попробовал пошутить он. - Ведь не пьян же ты, Юда... понимаешь.
- Да я уйду, уж и поговорить не дашь! Забыл ты мою услугу, как я тебя
за Аристарха-то выдал. Боялся, что совестно тебе будет!..
- Какого Аристарха?.. - нахмурился Мишка и оглянулся на угол. - Ты,
Юда, знай меру словам... не заговаривайся!
- ... а насчет земного шара, это действительно, поделим, - продолжал
Юда, не обратив внимания на Мишкино замечанье. - Сажай на своей половин-
ке ну хоть там яблочки, а я у себя горох разведу... Так, что ль?
- Так... да, - зло откликнулся Жибанда, уставясь в ненавистный Юдин
лоб, как бык.
- Ну-к и ласковой ночи вам! - кивнул Юда и уже поворотился к дверям,
берясь за скобку двери. У двери он задержался. - А мне... можно, потом?
- спросил он, стоя к Мишке боком и глядя куда-то в сторону.
Мишка ринулся на Юду и, обхватив, махом поднял вверх. Юда ударился
головой в низкий накат потолка, похряхтел и промолчал. Но Мишка не кинул
его в дверь, как сначала подсказал ему гнев. Он распахнул дверь ногой и
легонько вытолкнул Юду в моросящую темноту: осенняя погода переменчива.
- Юда ушел без лишнего шума, а Мишка, прислушивавшийся у полупритворен-
ной двери, слышал, как посвистывал тот что-то среди мокрых кустов.
- Э, пускай его... - ответил он на вопросительный взор Насти. - Гни-
лой парень!..
... Осиливала Настя в любовных поединках, а Мишка стал ощущать пусто-
ту внутри себя. Настины ночи только усиливали его жажду и умножали тос-
ку. Требовала грудь воздуха осеннего, поля, а рука - размаха. И Мишка
стал уезжать со своим небольшим отрядом в озорованье по волостям. Кроме
того, нужно было доставать провиант на всю летучую ораву. - Об этом
скрывали от Семена: Семен противился всяким поборам с мужиков.
Едва он уехал Настя пошла к Семену. Она точно ждала Мишкина отъезда,
- то, что скопилось в ней, неудержимо искало выхода. Было время ужина.
Дежурный барсук, татарченок из двадцать третьей, пропустил ее, почему-то
покачав головой, - она почти вбежала. Шебякин отсутствовал, - ужин он
получал из общего котла. В зимнице никого не было. Стены без людских те-
ней выглядели голо и пусто. Настя, пришедшая сюда впервые после Мочи-
ловского обрыва, проворными глазами обежала землянку. Не в правом углу,
на соломе, как рассказывал Жибанда, а в левом, на Свинулинском диванчи-
ке, полулежал Семен. Успела продраться от барсуковской небрежности обив-
ка, и огрубели под грязью несбыточные атласные цветы. Остановясь у при-
толки, побарываемая стыдом и неведомым ей доселе чувством любовного
страха, Настя глядела в темный угол. Она засмеялась, но смех прозвенел
жалобой.
- Вот... навестить тебя пришла! - вызывающе дернулась грудью она, и
опять засмеялась, и опять сорвалась.
Семен поднял колени под шинелью, молчал. Мерцал свет, блестели глаза.
- Сеня... - шопотом позвала Настя и стояла в нерешительности. - Сеня,
прости меня. - Она быстро перешла зимницу, ища сесть, и, не найдя, опус-
тилась на колени, возле самого диванчика. - Сразу прости меня, без
объяснений... ладно? - и дотронулась до его колена, выдавшегося из-под
шинели, словно хотела пробудить его молчанье. - У меня нехорошо там... -
