кина, брал Половинкинский же наган. - Отемнело сизое небо, когда вышел
Семен в путь, видом своим походя на обычного для тех времен воина-лапот-
ника: драная шинель, шитая наспех и насмех, винтовка без штыка, облезлая
папаха, и шел с голодной ленцой. - Воры объявились ему не сразу. Зата-
ясь, в потемках, они, казалось, сотнями зорких глаз следили со снежного
бугра за каждым его шагом. Даже как будто шептали: "а-а, ты перешагнул
жердину, упавшую от Барыковской остожины... а-а, ты перешел мосток!..
а-а, ты смотришь в нас!".
Прислонясь к оснеженным перилам мостка, Семен испытующе глядел в се-
ло. Вот так же подглядывал когда-то, отсюда же, и Половинкин. Снежная
улица была пуста, как вымершая. Баба прошла за водой. Колодезный рычаг с
вороной, сидевшей наверху его, четко чернел на сизом небе. Рычаг накло-
нился и заскрипел, а ворона слетела, направляясь вдоль села. - Мальчик
тащил вверх, на село, каталку-решето, обмазанное навозом и политое во-
дой. У горелого исполкомского места он сел в каталку и, гулко вертясь,
покатился вниз, и никто из других мальчиков не мешал ему в этом. Мальчик
вскрикивал от удовольствия, - и деревья, и избы, и снег, и воздух, все
со свистом кружилось вокруг его одного. На подкате к мосту он увидел
солдата над собой, пугливо выскочил из решета и собирался удрать.
- Ты не беги, оголец, - сказал солдат, беря его за плечо. - Я тебя не
съем. Ты здешний?
- Здешний, - осторожно отвечал тот, глядя то на конец винтовки, тор-
чавшей из-за солдатова плеча, то на отдувшийся карман солдатовой шинели.
- Кто у вас председатель-то теперь? - допрашивал солдат.
- Папанька! - ответил мальчик и своенравно подергал решето за верев-
ку. - А ты кто?
- Из Гусаков вот иду, с приказом. Тебя как звать-то?
- Из Гусаков, так не с той стороны, - подозрительно сообразил мальчик
и показал на другой конец села,
- Да я плутал тут, дорога-т малоизвестна.
- У нас чай пить будешь? Папанька гостя ждет... Ты приходи.
- Приду, приду... - вглядывался в сумерки села Семен.
- А коньки умеешь делать? - не отставал мальчик и шел за солдатом. -
А что у тебя в кармане, покажи!
Пришлось итти задворками, чтоб отвязаться от мальца. Никто Семену не
встретился, только какая-то девочка в опорках прошлепала мимо него к со-
седке за огоньком. - Сильней защемило в плече от ускоренного дыханья,
когда всходил на крыльцо. Снег лежал на лавках, и по нему - явственные
следы птичьих ног. В сенях постоял и прислушался. В ушах звенело, а по-
казалось, будто слышит Савельев смех. Вдруг у соседей закричал петух, и
был отраден Семену его сиплый, настойчивый крик. Семен вошел. Мать сиде-
ла на лавке с видом нудного и безучастного ожидания кого-то, ужасающе
неряшливая, но было чисто прибрано все в избе. На сына, отряхивавшего
снег с лаптей, Анисья взглянула равнодушно и опять тупо уставилась в вы-
метенный пол.
- Что ж ты грязная какая... - удивился Семен и глядел, пораженный
чернотой нечесаных материных волос, в них не было ни сединки. Никогда до
того не видел матери без повойника или платка. Уже снимая с плеча вин-
товку и приставляя к столу, все перебирал в уме, не к празднику ли гото-
вилась, но вот устала и села отдохнуть. Праздников не выходило. Тут он
опять поймал туповато-наблюдающий взгляд матери.
- Отец-то вышел, что ли? - спросил Семен, борясь со смутной тревогой.
- К вечному блаженству, говорю, отошел отец... - заученно сказала
мать, точно за минуту перед тем говорила кому-нибудь об этом же. Она
поднялась, переставила с места на место две пустых махотки на шестке и
опять села, сурово поджимая губы.
- Ждешь, что ли, кого? - спросил Семен и тут заметил, что стал сооб-
ражать гораздо медленней.
- Обещал и за мной прислать, Гусак-те, - сказала мать. - Неделю
цельную и сижу вот.
- Та-ак, - протянул Семен и понял, что уже гораздо больше недели. -
Что ж, и коровенку забрали? - меняясь в голосе и лице спросил он.
- Взяли. Просила, хоть жеребеночка-т оставьте. Сиди, сиди, говорит,
скоро и за тобой пришлю...
- А... вот какой оборот!.. - слушал Семен и тер заболевшую шею. Он
старался не глядеть на мать, не плачущую, зачерствевшую от недельного
ожиданья. А воля злобилась, и бессмысленнейшие сочетанья с дневной яр-
костью представали Семенову воображенью.
Семен ел черный хлеб, предложенный матерью, и запивал водой, догады-
ваясь с насильственной внутренней усмешкой, что это и есть помины по его
нескладном отце. После еды Семен прилег на лавке и лежал, вытянув ноги,
запрокинув голову на доски. К нему подсела мать.
- Я-то местечко во ржи припасла... хлебца там спрятала. Они придут, а
я и убегу. Рожь-те шуми-ит!.. - она говорила тихо-тихо, не видя устра-
шенных глаз сына. - ...все лежал, твой-те, мухи его ели! - сказывала
Анисья.
- Ты, мать, заговариваться стала! - грубо вскричал Семен и вскочил с
лавки как ударенный. - Какие ж мухи зимой? Где ж это рожь в декабре шу-
мит? Что ты забалтываешься!..
Крик Семена отрезвил мать. Теперь она плакала, без слез, с открытыми
неподвижными глазами, и, рассказывая, глядела в окно, затянутое сумерка-
ми. Даже пробовала оправить разметавшиеся черные космы непослушной ру-
кой. А Семен глядел, не отрываясь, на ее корявые, неразгибающиеся
пальцы. - И вот так же, как рассказывала о последних минутах отца, пос-
тепенно бессилея от воспоминаний, так и заснула, положив голову на стол.
Семен бережно, чтоб не потревожить нечаянного сна, перенес ее на койку,
а сам, не решаясь именно теперь покинуть мать, запер двери и прилег на
лавку. Винтовку он приставил к столу.
Как ни закрывал глаза, не удавался сон. Мотались в голове дикие и
гулкие образы, как камешки в погремушке, - представлялся отец: стоит у
ямы и, смешно вихляясь, все убеждает соседей по смерти, Барыкова и Сиг-
нибедова, что все это никакого влияния не оказывает, что и там, в по-
повском где-то, люди живут... Потом происходила обычная сонная сумятица,
расщеплялся сон, вклеивались в него клинья новых. Сон - боль уставшей
головы. Когда среди ночи раздался стук в окно, Семен вскочил первым и
прислушался. Дрожащий бабий голос с улицы звал Анисью. Остальных бабиных
слов было не разобрать из-за зимней рамы. Он окрикнул мать, та просну-
лась и сразу, точно и не спала, покорно пошла в сени.
- Не сразу отпирай... опроси сперва, - шептал в ухо ей Семен, а та
слушала спокойно, даже не кивнула, что поняла, уверенная, что пришли за
ней самой.
Семен прислушивался и угадывал по звукам: мать отперла дверь, и в
щель просунулись штыки. Мать вскрикнула, взошли люди. - Семен быстро за-
пер дверь избы на засов и огляделся, ища. Скользнула мысль - бросить в
сени гранату, но там была мать. Ищущий взгляд его упал на окно, и вот
выход был найден.
Сильными ударами винтовочного приклада он выбивал рамы из окна. Рамы
были старые, дубовые - затея домовитого Савелья, когда еще не отпробова-
ны были царские розги. Летели осколки, и уже всходил бодрящий холод в
разбитые стекла, - блестела звездами морозная ночь. Под окнами различил
Семен людские тени и тихие переговоры их. "Живьем взять хотят..." - по-
нял Семен и последним ударом, зло усмехаясь, выбил расщепленные остатки
рамы.
- Сенюшка... так ведь под окном они! - различил он прерывистый шопот
матери из-за двери. И вот Семену стеснило в груди, едва вспомнил ее све-
денные, сухие пальцы.
- Прощай, мамаша! - отчаянно крикнул он и выбросил за окно все
тряпье, какое нашлось на койке, завернутое в шинель.
Под окном, среди людей, разом раздались восклицания, и все скрывавше-
еся за окном с неистовой поспешностью навалилось на Семенову приманку. В
средину той живой кучи метнул Семен гранату и разрядил наган. Почти тот-
час же он выскочил из окна и побежал. Его спасли глубокие сугробы, моло-
дые ноги и ночь. Два выстрела не достигли его, а погоню было некому уст-
раивать. - Лишь за пределом опасности, когда от бега зашлось сердце, он
сел прямо на снег и так сидел, трудно дыша и обводя глазами ночное поле.
Мягко мерцали звездным светом снега. Где-то за Дуплею - волчий лай. Се-
мен все сидел, прислушиваясь к себе самому, к совершавшемуся внутри его
перерожденью. Все прежние помыслы о крестовой войне с городом были отри-
нуты. Здесь родился другой Семен, - именно тот Семен Барсук, о котором
впоследствии сами собой сложились песни и распевались на ярмарках, на
пьяных гулянках, всюду, где поется мужику.
XVII. Егор Иваныч Брыкин выдает свой секрет.
В том и состояло перерождение Семена, что уже не сдерживала его преж-
няя осторожность. Как волки, заметались по уезду барсуки. Описывали кру-
ги, имея целью и центром советское село Гусаки. Четыре раза суживались
круги, и четыре раза загорались Гусаковские овины, - отстаивали. И уже
не обходилось без кроволития каждый раз.
Передавались изустно слова, якобы сказанные старшим барсуком: "мы
председателей в уезде повыведем". Может, и неправда, но три раза до вес-
ны безлюдели в округе исполкомы. Выявлялся новый председатель, не больше
дней сидел он в нетопленом, запустевшем исполкоме, - срок, в который до-
тянуться до него невидимой руке Семена Барсука. Под конец унылей, чем на
мирскую повинность, смотрели Гусаки на возможность править каким-нибудь
из сел той незамиренной округи. Даже выдумал новую угрозу Половинкин не-
послушным: "вот я тебя председателем в Сускию посажу!".
Отряд Половинкина вырос неузнаваемо, но возрос в неодолимую ораву и
Барсуковский отряд, путеводимый теперь самим Семеном. Даже и крутые мо-
розы - лопался лед на Мочиловке - не могли остановить враждующих в их
безумных круженьях по снегам. Но встречи их редко оканчивались боем: как
будто слишком мал был для их обоюдной ненависти разбег. - Почти вся Бар-
сучья держава жила теперь на походе. В землянках оставалось лишь ста-
ричье да болящая команда, возглавляемые Прохором Стафеевым. Кашеварами
называла их летучая часть, и те не обижались. Жибанда имел свой от-
дельный отряд, встречались они с Семеном только дома. То была неправда,
к слову сказать, будто председателей убивали. Председателей копили, как
деньги, на последний расчет.
А уже февраля бежали резвые дни, запорошенные мокрым снегом. - Все
реже смягчала улыбка обострившиеся Семеновы черты, все чаще ходил на
опушку сидеть на облюбованном пеньке и угадывать дыханье недалекой вес-
ны. Весна означала последнюю ставку, весна сулила исход и оценку всех
его предположений и расчетов. - В том же феврале и сообщил Жибанда ему,
вернувшемуся из похода, новость, повергнувшую Семена в ярость, тревогу и
гнев.
- А Брыкин-то хорош твой! - сказал Жибанда, отворачивая лицо в сторо-
ну и подымая бровь. Мишка был чуть только пьян, но лицо его, непокорное
ему, беспорядочней и бурней отражало Мишкины настроения и, среди них,
неутолимое хотенье какого-то последнего разгула.
Дул мокрый ветер, прояснялось небо, - обещал месяц быть в ту ночь.
- Опять в шапку стрелял? - посмеялся Семен. - Гниль завелась?
- Гниль-то гниль, зубоскаль пожалуй! Копилка сбежала! - "Копилкой" и
называли ту землянку, где содержались плененные председатели.
- А дозорным кто у дороги стоял? - и кровь прихлынула к Семенову ли-
цу.
- Васька Пекин стоял... Только ведь они не по дороге пошли. Прямо
снегом!
- Лыжи-то откуда же взяли?.. - недоверчиво косился Семен, ускоряя шаг
к землянкам.
- У Митьки Барыкова Брыкин брал, будто я велел. А я не велел. Тут еще
из Сускии наезжал один, много на Брыкина сказывал.
- Ты куда ж посадил-то его?.. я к нему схожу, - решил Семен.
- Кого это?
- Да Брыкина.
- Вот не понятливый! Да Брыкин и ушел вместе с ними. Только один и
остался... ну, вот с отмороженной ногой который!
Они входили в зимницу, захолодавшую и засыревшую за время Семенова
