отвернулась в сторону.
- Сядь вон туда. Вон, на лавку сядь, - сказал Семен.
Она с испуганным, непонимающим лицом отодвинулась и продолжала сидеть
на коленях.
- В плече-то болит все?.. - спросила она тихо.
- Да нет... вот рука плохо, - сказал и пошевелил коленями.
- Сеня, - помолчав, заговорила Настя. - Ты знаешь, ведь меня Мишка
спас. Жутко было... Он меня два раза спас!
- Что теперь, утро или ночь? - с прежней жесткостью в лице спросил
он. - Я спал тут...
- Вечер. И ты не знаешь еще всего. Ведь я с Мишкой живу... Вот уж ме-
сяц скоро! - был жалостен и хрупок ее голос, и каждое слово звучало воп-
росом. - А ведь я одного тебя хотела... - искренно и тихо прибавила она.
Слабые пальцы ее огрубевшие, от порезов и работы, комкались в кулак и
порывисто распрямлялись.
- Я знаю... - сказал Семен и усмехнулся.
- Откуда знаешь? - дрогнула Настя и придвинулась на коленях. - Юда
сказал? Юда - дрянь... Как ему жить не стыдно! Ты ему не верь, не надо!
- Да нет... сам Мишка и сказал.
- Мишка?.. - удивленное лицо ее расплылось догадками. Вдруг она колко
и звонко засмеялась: - он спас меня, Мишка. А ты бы вот, наверно, не
спас! Вода-то ведь холодная, темная... - она зябко подняла плечи. - Ну,
а что ты ему сказал?
- Ты б ушла, Настя. Сама видишь, какая ты... - сказал он, приподыма-
ясь на здоровом локте.
- Не уйду. И я знаю, что ты ему сказал, - мельком бросила она. - А я
ведь одного тебя хотела! Ты теперь такой, на тебя все смотрят... Ты даже
и сам себя не знаешь. Тебя описать, так не поверят!.. Я тебя даже в мыс-
лях поднять не могу... И ты, если захочешь, ты все можешь! Вот ты убил
этого... забыла, мне Мишка про него рассказывал. И ты еще можешь, я верю
тебе, у тебя лицо такое... И мне все в тебе дорого! - трудно было понять
ее волненье: плачет она или смеется.
- Уйди, - с темным, непонятным чувством вставил Семен в торопливую
Настину речь. - Ты когда говоришь, мне вот тут спирает... уйди, - он до-
садным кивком показал себе на больное плечо.
Настя не уходила и не отвечала. Опустив голову, она чертила по дере-
вянному, наслеженному настилу пола резкий угольчатый узор. В углу висел
глиняный рукомойник, из него капало в бадью. Звук капели походил на сту-
чанье маятника.
- Ты помнишь... - странным голосом начала она и губы у нее запрыгали.
- Ты тогда на крыше стоял, а я подглядывала за тобой из-за занавески.
Ужасно боялась, что упадешь... Я ведь тогда не знала тебя, а боялась.
Вот и теперь, сердце замирает, глазам больно глядеть на тебя... Ты Кату-
шина помнишь? Он к маме ходил, чуть не всю жизнь ходил, ты знал про это?
Придет, сядет у кровати и сидит... Я вот таких не понимаю, и Мишку не
понимаю, - как воск делается от одного слова! По-моему, любовь - это
когда страшно... Вот точно птица в клюве несет... а вдруг уронит? тогда
страшно... - казалось, она бредила на яву, и Семен отвел глаза, точно
трусил ее черных глазных впадин. - Вот и ты, не упади, смотри!.. Слушай,
ты, когда убивал, тебе было страшно? Было или нет, говори! Как ты его
убил?..
- Об этом нельзя... - неопределенно отвечал Семен. - Мы с тобой раз-
ные, Настя. У нас не по вашему это делается, мы не каемся. Убит, - зна-
чит нужно было! - было заметно, что Семен говорит об этом с трудом.
- Сколько лет с тех пор прошло?.. - думая о чем-то своем, спросила
она.
- С каких пор?
- А вот, как мы с тобой... на крыше тогда, - у Настина переносья про-
ложилась морщинка заботы.
- Да семь... восемь.
- Восемь, - повторила она и поднялась с колен...
... Во все последующие дни в Настиных движеньях проглядывала тихая
сосредоточенность и робость. В отношениях к Семену, которого продолжала
навещать, явилась молчаливая наблюдательность, наружно-нежная заботли-
вость. В приходы Насти его лицо делалось серо и неприветливо. Настя при-
ходила прибрать землянку, носила обед, сидела возле - как и Катушин! -
но сама сходства этого не замечала. Иногда полускрытая улыбка обегала ее
губы. Иногда, напротив, омрачалось вдруг ее смуглое, только что пророзо-
вевшее смущеньем, лицо, - натыкалась память на стремительную страсть Жи-
банды, который вернется не сегодня-завтра и разбудит ее от ее обманчиво-
го сна.
Это и случилось в один из вечеров, в конец поздней осени. К Семену, в
зимницу, собрались барсуки. Жир в черепке пылал ярче и трескучей, чем
обычно. Жарко натопленная печь разливала расслабляющую духоту, насыщен-
ную сверх того запахом вчерашней еды, мокрых шинелей и острыми испа-
реньями усталых ног. Весь день прошел в работе: во исполненье Семенова
плана усложняли доступы к барсуковскому месту новыми сетями западней и
ям. И потому, что пищей у них были лишь капуста, хлеб и вода, употреб-
лявшиеся в изобильи во всяких смесях, ныне, расположась всюду - сидя и
лежа, следили они с хмурой мечтательностью за изголодавшимся воображени-
ем: о мирном житии, о махорке, о женской ласке, о жирных щах. Дмитрий
Барыков, босой и нечесаный, лениво растягивал гармонь, но сипела та как
в простуде, и не удавалась песня.
- Брось ты... нехорошо у тебя выходит, - осадил его Гарасим, дожигая
накаленным шилом самодельную трубку. Он сидел на корточках возле печки,
шипящие струйки дыма шли от его рук.
Барыков пугливо и тупо скосил на того белесые глаза и сунул гармонь
под лавку. Опять заступила место тишина, земляная, самая тихая.
- Эха, бычатинки ба, - вздохнул Петька Ад, сидевший с вытянутыми но-
гами на полу, и кротко зевнул. - Пострелять ба... долгоухого видал даве.
- Из пальца не выстрелишь... - осадил и этого Гарасим: - ... а патро-
нов я тебе не дам.
Опять текли минуты скучного, зевотного молчанья. Только шипело в дре-
весине Гарасимово шило, да стучал в стене домовитый древоед. Внезапно -
говор и шум за дверью. Люди прислушались. Петька Ад сонно уставился на
дверь. - Они вошли чуть не все двадцать два сразу, свежих от морозца,
отряд Жибанды, - щурились на пламя. Остававшиеся встретили вернувшихся
восклицаньями и расспросами. Первым вошел Юда в папахе, заломленной на-
зад.
- Почтение друзьям! - сказал размашисто он, увидел Настю возле Семена
и подмигнул своей догадке, опуская глаза. - Как попрыгиваешь, дядя Вин-
тиль?
- Попрыгаешь тут... утопа, а не жизнь, - отвечал с ворчаньем Прохор
Стафеев. - Курева-то привез хоть, чорт табашный?
- Курево, папаша, вредно. С него грудь трескается... - он больно пох-
лопал Прохора по плечу. - Не плакуй, папаша, привез, привез! И мясца
захватил кстати...
- От! Истинно табашный чорт... - умилился Прохор Юде.
- И спиридончик есть! - подхватил Брыкин, но сообщенью его как-то
никто не внял.
- Бедрягинцы пожертвовали... - отвечал Юда на вопросительный взгляд
Семена и малыми горстями, точно дразнил, стал высыпать на стол махорку
из карманов, из какой-то тряпки, отовсюду, где есть место. - Доброта
сердца!..
- То-то, пожертвуешь! - понятливо засмеялся Гарасим, двигая бородой.
- Мясо-те вели на кухню отнести...
А уж втаскивали и развязывали укутанные в мягкий хлам бутыли с само-
гоном. Петька Ад сыпал прибаутками. - Уже через минуту, когда вошел Жи-
банда, не узнать было зимницы. Колебались тяжкие слои махорочного дыма,
даже мешали глазу видеть. Не торопясь ни с мясом, ни с вином, плодами
мечтаний мучительно-долгих недель, барсуки наслаждались крепкими затяж-
ками едкого, крупно-зернистого самосада. Гул голосов стал глуше и похо-
дил на удовлетворенное урчанье. Всякий из новоприбывших ухитрился найти
себе место. Брыкин сидел на вытянутых ногах Петьки Ада, который, лежа
прямо на полу, с видом истинного блаженства сосал дым из огромной, по
росту ему самому, самокрутки. И чем обильней валил дым и вспыхивала ог-
нем бумага, тем больше соловели золотушные Петькины глаза.
- Ишь, прямо броненосец себе свернул! - сказал Юда, сидевший на чур-
баке над самым Петькой, и толкнул Петьку ногой в бок. Но тот не услышал,
вытягиваясь в одну прямую вместе со струйкой дыма. - Всю махорку один
выкурит! - и опять толкнул.
- Зашелся, - одобрительно откликнулся Гарасим, ссыпая махорку в ме-
шок. Подобье усмешки расправило ему ненадолго жестокие складки, бежавшие
от тонкого носа к широкому рту.
Тем временем Жибанда подошел к Насте.
- Что это ты там за белье у себя развесила? - полушутливо и слышно
для Семена спросил он, крепко пожимая Семенову руку. - Зашел, а там ров-
но занавески висят, не пройти...
- Да я тут белье постирала. Сушится, - сухо ответила Настя, и брови,
точно под холодным ветерком, набежали одна на другую. Она неумело скру-
чивала самокрутку себе и пальцы у нее дрожали.
- Так ведь ты недавно мне стирала, - не догадался Мишка, глядя ей на
руки.
- Это я ему вот стирала, - небрежно мотнула головой на Семена Настя и
отвернулась прикурить к Тешке-летучему. Тешка сидел неподалеку и, дрыгая
ногами, хохотал над очередной выходкой Юды.
- А-а... - спокойно протянул Жибанда, разом уясняя смысл всех прежних
Настиных недоговоренностей. Понял и о кладе, которого с такой жадной му-
кой добивался. - Ну-ну, пускай его сушится! Юда, - крикнул он назад, -
отвари мясца на закуску... распечатывай угощенье-то.
- Накрали-то много? - пошутил Семен.
- А жрать что станешь, коли не красть, как ты говоришь?.. - отшутился
Мишка, укрощая в себе внезапную вспышку. - В десяти местах просил - не
дают. А стукнул раз, ну и потащили всякого добра... Ты свои рассужденья
брось, не время теперь! Про отца слышал?
- Нет, а что отец? - заблестевшими глазами Семен окинул гомонивших
барсуков, мешавших слушать.
- Как же, под боком у тебя, а не знаешь! - закуривая говорил Жибанда.
- В гору Савель Петрович попер. Не знаю, правда ли, председателем в Во-
рах нонче, сказывают. Не знаю, как уже и верить... больно уж врунист
Бедрягинец тот, что сказывал. Орудует, говорит, ваш Савелий...
- Орудует, - покачал головой Семен. - Надоело, значит, в мужиках-то
сидеть! А ты не врешь? - прищурился он вдруг и усмехнулся, показывая,
что готов принять и за безвредную шутку нешуточное Мишкино сообщенье.
- Вру, как и мне врали... - уклонился Мишка. - Юда, друг, передай
огоньку... опять затухла! И не в том еще дело, - продолжал Жибанда, -
вот, видишь?.. - он протянул Семену трепаную свою папаху.
- Ну, что ж, вижу. Шапка твоя... старая шапка, - с непонятной враж-
дебностью сказал Семен.
- Шапка-то старая, да дело-то новое. Дырку видишь? Значит сзади было
стреляно, свои стреляли... Я головой учуял.
- Сзади, - повторил Семен, - а ты знаешь кто? - и приподнялся на здо-
ровой руке.
- Ты лежи, лежи... - сделала встревоженное лицо Настя.
- Э, ничего ему не будет теперь... - отстранил ее за плечо в сторону
Мишка. - Не лезь уж!..
- Ты сам не лезь! - вспыхнула Настя и вдруг поймала острый, наблюдаю-
щий сквозь махорочную завесу взгляд Юды. - Смотрит!.. - покривилась она
и сильно затянулась из папироски.
- Он, что ли, стрелял? - тихо намекнул Семен.
- Да нет, ему не из чего... На Брыкина мне думается. На вершок и про-
мазал-то! Юда без промаха бьет...
- А Воры-то взяты, что ли, были?
- Взяты ли, сами ли сдались... Какая тебе разница?
Тяжко облокотясь на колено, Мишка дымил теперь не меньше Петьки Ада.
Волосы на лбу его разлохматились, и слежавшаяся под шапкой прядь с видом
обидчивым и детским спадала на бровь. Настя зорко следила за сменой вы-
ражений лица у Семена.
- Слушай, Миша... - сказал вдруг Семен очень тихо и очень понятно. -
Ты живи с ней, если... Я вам не разлучник!
Настя выслушала Семеново признанье с каменным лицом. Потом она встала
и пошла к выходу, высоко неся обострившиеся плечи.
- Разве можно такие вещи говорить?.. - взволнованно упрекнул Мишка
Семена и пошел вон из землянки.
- Гурей, а Гурей! - захохотал вслед Насте Брыкин, с глазами уже обож-
