- Чево тебе? - спросил он, левой рукой протирая глаза, а правой сни-
мая с печки грязные свои тряпки и пробуя наощупь, высохли ли. - Ничего,
высохли, - решил он про себя.
- Я... знакомая Семена, - испугалась Настя прямого вопроса. - А вы?..
- Мы отец ему будем. Из Питера, что ли? - деловито спросил он, приса-
живаясь на порожек, чтоб обуться. - Живали, благородный город.
- Нет, я из Москвы, - сказала Настя и чему-то засмеялась.
- Смолол что-нибудь? - появляясь в дверях, спросил Семен, и Настя ви-
дела, как сжались и разжались Семеновы руки. - На печку, папаша, ступай,
пока не управишься, - тихо сказал он отцу.
- Зачем ты его гонишь? - попробовала заступиться Настя. - Он смеш-
ной...
- Не зверинец... на зверей-то любоваться! - резко сказал Семен. - Да
еще вот... нужно будет тебя в мужика переделать. В леса нынче уходим,
сейчас и приходили за этим. Я тебя за брата выдам.
Настя глядела и не понимала.
- Мне переодеться надо?.. Да зачем? - она в задумчивости отвела глаза
и они чуть-чуть раскосились. - Ах, да-а! - вдруг деланно засмеялась она.
- Ну, конечно! А сколько вас идет, много?
- Много, все там, - сказал Семен. - Вот летучих дюжин пять, да при-
бавь наших сорок... вот полторы сотни и наберется.
- Полторы-то откуда же? - даже оробела Настя.
- А нас-то двоих не считаешь? - Семен попробовал пошутить, но тон его
шутки был для Насти почему-то тягостен. Семеновы глаза слипались, хотели
сна. Жилы на висках резко проступили. - Ты посиди еще, я принесу перео-
деться чего-нибудь.
Он ушел и в ту же минуту с полатей высунулась взлохмаченная голова
Савелья.
- Стесняется!.. Это он меня стесняется, - с лукавым смущением зашеп-
тал он, подмигивая и укладываясь так, чтобы можно было опереться локтями
о край полатей. - А я как служил у господ-те в пажеском корпусе, так и у
меня, у самого, благородства-те - пей не хочу - было! В Аршаве, в во-
семьдесят седьмом году, обедом нас потчивали, вот угощенья! Князь Носо-
ватов мой... со старшинством кончал! - очень уж тоды смешлив был. Всему
смеялся, увидит, скажем, хоть и меня, сейчас же и-га-го-го-о! - Савелий
изобразил лицом, каково было в смехе Носоватовское лицо. - Тут на обеде
подходит он ко мне, а в руке это самое, бакар держит. И уж, конечно,
весь уже тово, в общем виде! "Пей, говорит, зверь!" Они нас, денщиков,
зверями звали, чтоб смеш-ней... - Савелий, войдя во вкус повествованья,
всеми своими движеньями выражал теперь свой восторг перед той замеча-
тельной порой. - "Пей, говорит, зверь, за меньшую братию! Но не моргни,
говорит, крепкая!" - "Это никакого влияния не оказывает, отвечаю. Не
моргну, ваше сиятельство!" Да и хватил весь бакар до донышка. Четверы
суток я опосля этого бакара лежал, не знаю уж, что там было намешано.
Так он мне, касатка, собственного дохтора присылал. Очень хорошо лежать
было, обиход одним словом, пища-а... Я потом и в больнице леживал, да уж
где. Две, касатка, противоположных разницы, явственный факт! - прокричал
Савелий, и Настя не ошибалась, думая, что и теперь не отказался бы Саве-
лий выпить залпом бокал Носоватовской смеси, чтоб полежать в тех же
удобствах четыре дня.
- Что же он теперь-то, жив? - осведомилась Настя, неловко отводя гла-
за от благодушных и тусклых Савельевых глаз.
- Погиб! - торжественно выпалил Савелий.
- На войне, что ли?.. - спросила Настя только для того, чтобы спро-
сить о чем-нибудь.
- На войне-е! - обиделся Савелий. - На войне всякий сумеет. На дуели!
- и вытаращил глаза. - Из-за утки погиб!..
Даже несмотря и на усталость стало Насте любопытно, как это сгубила
утка князя Носоватова, но в сенях раздались поспешные шаги. Савелий
мгновенно спрятался. Вошел неизвестный Насте человек. Во всем у него - и
в хрусткой свежести холщевой рубахи, и в поблескиваньи серых глаз, не-
устрашимо обведенных густыми и короткими ресницами, во всей фигуре, не-
высокой и плотной - почувствовалась Насте какая-то редкая удачливость.
Когда он вошел, словно ветерком подуло, - стремительный.
- Дома есть кто-нибудь? - он кинул картуз на лавку и чуть-чуть сощу-
рились на Настю его глаза. Когда они раскрылись снова, в каждом глазу
было по улыбке; казалось говорили глаза: "пожалуйста, берите у меня улы-
бок сколько вам угодно, у меня на всех хватит!"
- Семена нет? - спросил он, несколько смущаясь.
- Он придет скоро, - произнесла осторожно Настя.
- Да ничего, нам не спешно. Будем и без него знакомство сводить. Ме-
щанин, город Ямбург, Михайло Машистов... Жибандой кличут, - и он винова-
то развел руками, как бы показывая, что совсем не повинен в своем проз-
вище.
- А я из Москвы приехала. Меня Настя зовут, - уклонилась от прямого
ответа Настя, надеясь на догадливость этого размашистого человека.
Мишка ответил не сразу, а сперва как-то покривил плечом...
- Из Москвы? Гниль в сравнении с Петербургом! То-есть одним словом,
ездить плохо... улицы кривые! Француз в двенадцатом годе за то и жег,
что улицы кривые. Не выжег, Москву нельзя выжечь!
- А вы чем занимались? - не поняла Мишкина подхода к Москве Настя.
- Мы-то-с? Мы лихачи. Только мы больше по Питеру ездили. В Питере на-
род крученый, а в Москве тягучий, нам Питер больше подходит. Да-с, поез-
жено было! - сказал Жибанда, хлопнул себя по коленкам и встал. - Городс-
кой жизни вполне хватили!
Неожиданно для самой себя встала и Настя, взволновавшись глупостью,
мелькнувшей в голове. Она глядела на Жибанду и знала, что Жибанда старше
Семена, но если Жибанде двадцать восемь, Семену не меньше сорока. У Се-
мена усы и борода растут, как попало, у Жибанды остались от усов
узенькие рожки... Она смутилась своей неожиданной внимательностью, когда
пришел Семен, принесший небольшой ворох одежды. Начавшиеся вслед за тем
сборы к уходу в лес заслонили от Семенова вниманья и странный блеск Нас-
тиных глаз, и ее внезапный румянец, и еле уловимую неловкость Жибандиных
слов, когда он говорил при Насте.
- Ребята за Брыкинской баней собрались, - сказал Жибанда, приглаживая
волосы.
- Да я почти готов. Вот только ее переоденем! - Семен коротко загля-
нул в Мишкины глаза, знает ли?
Мишка знал, отвел глаза в сторону.
- С нами барышня пойдет? - приподнял бровь Мишка, не глядя на Семена.
- С нами, да, - и Семен пожевал усы. - Я тебя попросить хочу, Миша.
Пускай она за твоего брата слывет. А?
- Для ребят, что ли? - спросил Жибанда, косясь на комнату, боковую
каморку, где переодевалась Настя. - Так ведь не поверят, разномастные
мы!
- От разных отцов, - наспех придумал Семен.
- Все едино не поверят... в разговоре не выдержать, - неизвестно по-
чему упрямился Жибанда.
- А почему бы и не поверить? - сказал сзади них Настин голос.
Оба обернулись. В дверях каморки стоял статный паренек лет двадцати
двух, Настиного обличья, как бы младший брат ее. Обычная матовость кожи
затушевывала женственность лица. Широкая Семенова гимнастерка, ловко пе-
рехваченная уздечным ремешком, скрывала женское отличье. Фуражка сидела
глубоко на голове, из-под козырька смеялись глаза. Она вышла и подхвати-
ла Жибанду под руку.
- Хорош?.. - кинула она Семену.
Жибанда с неловкостью выдернул свою руку из-под Настиной руки.
- Лапотки-т не по тебе, товарищ, - сказал он, оглядывая Настю. - Ну,
да Фрол и воробьиные сплетет. Одним словом не робей, Гурей.
- Гурей! - повторила Настя, прислушиваясь к новому, неслыханному ею,
имени. - Не робей, Гурей, - сказала она еще раз и усмешка брызнула с ее
губ.
... Через полчаса уходили и летучие, и Воровские в лес. Песня не ла-
дилась, гармони не играли: Подпрятовскую украли в ночь разгула, Бары-
ковскую облили квасом в ту же ночь и она осипла, как и человек с пере-
поя, у Брыкинской стали западать лады. Шли и без того бодро, таща в меш-
ках бабьи подарки: разную сносившуюся одежу и кучи немудреной, но сытной
деревенской съедобы. Из открытых окон глядели с тоской затихшие бабы и
девки. Когда скрылись под горою уходившие, разом захлопнулись окошки, и
безмолвие водворилось в Ворах... Даже, кажется, и петушиного пенья стало
меньше.
Шел среди остальных и Гурей, Мишкин брат. Понравился летучим этот но-
воявленный, робкий и безусый мальчишка. Через Курью проходили, сорвало
ветром на мосту картуз с Гурея и бросило в воду. Ветер же раздул черные
обстриженные Гуреевы волоса.
- Чорт! - сказал Гурей, Мишкин брат.
- Волосы-т отпустил, в монахи, что ль, готовишься? - пошутил Юда,
шедший сбоку.
- В бабы! - досадливо фыркнул Гурей, приглаживая волосы, разбитые
ветром.
- Что ж, передеть тебя, так вполне за бабу сойдешь! - одобрительно
сказал сзади Васька Рублев.
Юду сразу же странным образом повлекло к женственному юнцу, Гурею.
- Лапти великоньки у тебя. Хочешь, давай вот меняться, у меня нове-
хоньки, - предложил он, показывая Насте щегольской, в сравненьи с лапот-
ным, носок женского своего ботинка, бывшего на нем. - Только каблуки вот
я отбил... И придачу возьму самую незначительную!
- А какую? - спросил Гурей.
- Там увидим! Не купец, торговаться не буду...
Через десять минут совсем освоилась Настя с положением Мишкина брата.
Она догнала Семена, шедшего впереди всех, рядом с Жибандой.
- А вот и поверили! - посмеялась она.
Только тут увидел Настю без фуражки Семен.
- Волосы-то где же твои?.. - почти испуганно спросил он.
- А обрезала. Давеча еще обрезала. А тебе что, жаль? - Настя резко
засмеялась.
- Да пожалуй и жаль... - протянул он. В глубине души он одобрял этот
поступок Насти.
III. Сергей Остифеич орудует.
Подбегают к самым Ворам с той стороны, куда солнце западает на ночь,
глухие дикобразные леса. Никогда Воры закатной тихостью не любовались,
потому-то вечный в них порыв, мрак, спор. Лес наступал и воевал в этом
месте с человеком. Его и рубили прадеды нонешних с гневной неистовостью.
Он и горел не однажды, а все стоит, а раны пожогов и порубей восполня-
лись шустрым молоднячком. Ни разу не видали Воры, что там, в западной
стороне...
Набегал молоднячок на непаханные поля, на покосы, как бы дразня, что
де нас не перерубить! Впереди бежала березка, а за ней поспешала ель.
Так не пропадала ни зола, ни щепа: из праха выбивала жизнь. Лес шагал на
Воров. Даже начала и возле самого колодца, что напротив Супоневского па-
лисадника, веселенькая березка лезть. Как ни теребили ее бабы на веники,
истово кудрявилась каждую весну, и ни думая, что за дерзость порубит ее
какой-нибудь топором.
Выйти за околицу, - с трех сторон протянулась густая полоса лесов. На
версту шел каемкой веселый лес, белоствольный, с голосистой птицей и
быстрым зверем. А за каймой берез становились неприметней тропы, непро-
ходней чащи, - с самого корня ели в сук шли. Запирал проходы человеку
тут угрюмый сторож, темно-синий можжевел. "Какой у нас лес! Сидяга! Ца-
пыга-лес", со злобой говаривал дядя Лаврен, черным словом припечатывая
свои сужденья, и казал след от пули, прошедшей на вершок выше щиколки. -
В давней молодости, сглупа, вздумал от рекрутчины укрываться в этих ле-
сах Лаврен.
Зверь в этих дебрях водился угрюмый, одинокий, робкий. На дедовской
памяти оставалось, как наезжал стрелять лосей в этот лес молодой Свину-
лин с приятелями. Зимами за Дуплею выл волк. Веснами пропадали коровы,
отбившиеся от стада, - думали на медведя мужики. А Попузинские мальчиш-
ки, ближние к лесу, каждогодно притаскивали целые выводки лисенят и дру-
гую тощую молодь. Лисенятам обрезали уши и, меченых, отпускали назад,
остальных силились приручить, но дохли звери и птицы, повядая от лесной
тоски.
В той округе и почвы в беспорядке лежали, всякой земли было разложено
по всем местам. После больших весенних дождей пестрели лысины, где были,
подобно ситцам блеклых сортов. Вдоль Курьи и до самой Мочиловки чернела
