какую-то веревочку с пальцев. - Теперь уж не найти... - Чмелев встал и
обернулся к окну.
- Да, уж Семена не найти... это правда, - согласился Лызлов и потер
лоб, как бы стараясь стереть со лба печать заботы и повседневных волне-
ний.
- Я не про Семена, - резко перебил его Чмелев. - Я про другое. Уте-
рянного, говорю, не найти. Очень плохое дело. Теперь начнется уж...
Так представлялось это дело человеку со стороны. Но не таким было оно
всякому иному, знакомому с обличьем всех тех, кто населял Воры.
XI. Положение усложнилось.
С этого дня быстрей пошло колесо.
Село заволновалось, заметалось в целой сети событий и с каждым дви-
женьем все туже запутывалось в их лукавых петлях. Догадки будоражили му-
жиковские умы, одна другой непонятней. Ходило смутное указанье, скоро
впрочем рассеявшееся, что Грохотова убил не Семен, а Фетиньи муж, мужик
злопамятный и во хмелю неудержный. Это тем более, что и нашли-то Петьку
на Фетиньиной полосе. Странную хмельность Фетиньина мужа подтверждала и
молодая Аксинья Рублева. Спросила Аксинья в тот вечер: "ты с чего это,
Фетиньин муж, куражишься? Вот жена-те намылит тебе голову!". А Фетиньин
муж объявил ей на это турка, то-есть кукиш с вывертом и с прибавком двух
очень неуказанных слов. - Подпрятовская старуха утверждала свое: всему
писарь Муруков виной! Прислали из уезда на волость три пары обуви: две
пары женских полсапожек на высоком каблуку, а третьи - на картонной по-
дошве бахилки, для покойничка. Лызлов Матвей и отдал жене своей пару,
чтоб носила за Советскую власть, потому что совсем обносилась баба, хо-
дила совсем босая, даже в церкву нечего надеть. Остальные две пары, и в
том числе покойницкие, председатель сдал в цейхгауз. А тут Муруков и
пришел: "дай, говорит, Матвей, и мне пару за Советскую власть. Я все дни
напролет пишу, дай и мне". Лызлов выдал ему покойницкие, а Муруков оби-
делся. - Задавали после этого вопрос Подпрятовской бабе: "дура ты, баба!
Петька-те при чем же тут?". А Подпрятова так даже и озлилась: "да какого
ты шута с Петькой ко мне лезешь? Како мне до Петьки дело. Хошь бы и всех
их, Петек, переколотили!" - Третьи, у кого сыновей в лесах не было, про-
ще всех объясняли. Сидели дезертиры, видят - Петька идет. Они и сказали:
"товаришши, гляньте, Петька идет! Не скувырнуть ли нам его с дороги?".
Тут и был сужен конец Грохотову. - Четвертые такую околесицу несли, что
и повторять совестно.
Тяжелей ночи полегла на всех неоткрытая вина. Это потому, что в Семе-
нову вину сперва не верили. И, когда в последующий день, встречались с
исполкомскими, как-то особенно сутулились и скользили мимо, прикидываясь
невиновными, и в самом деле невиновные мужики. Сигнибедов где-то выгля-
дел, что послана в уезд красная бумага, какое злодейство учинено над со-
ветским человеком в Ворах. "Помяни мое слово, будет бабам вытья!" - ска-
зал Ефим Супонев Гарасиму. Гарасим эти слова крепко в себя принял, стал
бережно взращивать чертополошье семя этих слов, хоть и жгло оно душу, и,
прорастая, звало на новые дела. Та же самая чернота, что висела месяц
назад над Брыкинским домом, могуче распростерлась теперь над всем селом.
И верно, была послана в уезд бумага с нарочным красноармейцем. Долж-
ностным языком уведомлялось в ней, что приходят на волость события чрез-
мерной важности, - нужна для предотвращенья их крепкая рука, и рука не
пустая. Сообщалось также в бумаге мелким Муруковским почерком, что полны
окружные леса проходимцем дезертирского звания, а особенно те леса, что
зовутся Исаева Сеча и прилегают кольцом как к Ворам, так, с семиверстной
длины, и к Попузину. А живут дезертиры охотницкой коммуной, называют се-
бя летучей братией, по утрам звонкими песнями перекликаются с птицами,
напоминая о вредном своем существовании советским мужикам.
И не доле того как в пятницу, в приходский праздник, носили старички
самогон своим блудящим сыновьям, с ними и пили. И все село, пятьсот пар
ушей, слышало, как наяривала в лесу оголтелая дезертирская гармонь, соп-
ровождаемая балалайками. Вечер тот был из ряда вон чуткий и слышный. - А
орудует среди них за главного дезертир Михайло Жибанда, удачник в любом
непристойном деле. - Лишь про то не было указано в Муруковском писаньи,
что пустых среди летучих нет, у каждого винтовка, что имеются у мужиков
и пулеметы, наследие от царской войны, и всякий другой, годный для
убийства снаряд. - Про пулеметы посовестился упомянуть Лызлов, боясь
подвести под полный разгром богатое свое село. Куцую, таким образом, бу-
магу вывез посыльный красноармеец в уезд.
Четыре дня ехал гонец, а события не ждали. Катится колесо, приспущен-
ное с горы, не в бег, а вскачь, - где его опередить кволой мужиковской
кляченке! Уже напряглись сердца Воров ожиданьем неминуемого. Уже свистел
унывно воздух от размаха колом.
На особом исполкомском совещании, происходившем в вечер Грохотовского
убийства, предлагал Матвей Лызлов не сдаваться на мужиковские угрозы,
дабы не показывать очевидной слабости. Продкомиссарово же предложение
состояло в том, чтоб отослать часть мужиков с подводами отвозить собран-
ный по разверстке хлеб на железную дорогу. Смысл всего этого - продер-
жаться неделю до прибытия руки из уезда, твердо ведя однообразную линию
в поведении, не искривляя ее ни в чем. Мужик Чмелев все время совещания
только головой качал да хмурился. В продкомиссаровых словах виделось ему
простое незнание мужиковских настроений.
- Не поедут, - тихо сказал он. - Разве время теперь лошадей занимать?
да и людей тож! Им тогда еще больше прицепка выйдет Вы, скажут, нам ра-
ботать мешаете...
Матвей Лызлов, ныне в выцветшей синей рубахе с ластовками, тер руки и
все силился вызвать на лицо выражение неколебимого спокойствия. Однако
то-и-дело высовывалась из его лица грустная улыбка. В его непрестанном
постукиваньи по столу тоже звучала некая тревожность. Половинкин сидел у
раскрытого окна и безостановочно курил. Один только Муруков все писал и
писал, так близко приблизив нос к бумаге, что даже коробился от его
приближенного дыханья листок. На минутку выходя из избы, он приклеивал
хлебным мякишем все новые и новые объявления на исполкомскую доску и
притирал рукой, чтоб не сорвало ветром. Вернувшись, он шептался с Лызло-
вым и Половинкиным и писал новое уведомление, просившее мужиков не вол-
новаться во имя ответственности момента, а с подобающим всякому гражда-
нину спокойствием готовить теплые вещи к завтрашнему дню. Что же касает-
ся куриного налога, четыре яйца с курицы, то разрешалось заменять яйца и
медом, и воском, и полотном, и даже хлебом, у кого остался.
Напряженность заседания этого, в котором участвовали восемь человек и
которое было последним в Ворах, была усугублена еще тревогой по той при-
чине, что в окружности уже начали пошаливать мужики. Накануне в дере-
веньке Малюге был убит председатель, мужик грубый, но прямой, которого
знали и в уезде. Убийство никакими волнениями не сопровождалось, а прос-
то вывели за околицу и убили ножом, труп же запихнули в трясину, такую
тряскую, где тройка с седоками в две минуты уйдет. Малюгинские недаром
за чертей слыли в окружности: живут в местах особо жидких и человека це-
нят не дороже нового топора.
- Спать теперь придется только по очереди, - сказал Чмелев тихо. -
Они если и полезут, то ночью полезут.
- Ближе двух дней не полезут, - сказал Лызлов, размазывая Муруковскую
кляксу по столу. - А готовиться, конечно, не вредно. Володьку-т Ва-
сильева тоже ночью взяли. - Володькой и звали Малюгинского, убитого.
- Обыскать бы их, - начал Половинкин, сосредоточенно промолчавший все
заседание. - Оружие отобрать, а там уж легче...
Он не досказал, окликнутый сзади, из раскрытого окна.
- Извиняюсь за беспокойствие! - сказал кто-то, на половину появляясь
в окне и, очевидно, стоя ногами на заваленке. - Дозвольте прикурить! - и
теперь почти весь втянулся с незакуренной цыгаркой в окно.
Все увидали. То был среднего роста, уже не парень, с залихватски-па-
левым цветом лица. Светлые усики казались прикленными к верхней губе,
такое было в них удальство. Подбородок чисто выбрит. Фуражка его, замя-
тая и старого образца, чудом держалась на затылке, а на лоб приспускался
гладкий завиток русых волос. Прикурив у Половинкина, он спокойно и без
тени усмешки оглядел всех сидящих вкруг стола, свистнул, лихо козырнул,
и сразу его не стало.
Половинкин собрался-было продолжать свои рассуждения о необходимости
обыска, но поперхнулся словом, пугаясь оцепенелого вида остальных. Чме-
лев переглядывался с Лызловым, Муруков никак не мог вытащить ручки из
чернильного пузырька, точно держал ее пузырек зубами. Прочие имели вид
такой, словно собирались вспорхнуть и улететь.
Первым пришел в себя Лызлов, выругался и вылетел за дверь. Слышно бы-
ло, как кричал он что-то часовому, и как побежал часовой за угол избы,
на ходу щелкая затвором.
- ... в чем дело? - спросил Половинкин, обводя оставшихся глазами. По
мясистому лицу его разом пролегли четыре черных складки.
Никто ему не ответил. Все настороженно ждали выстрела, но выстрела
так и не последовало.
- Так как же?.. - повторил Половинкин, дыша с открытым ртом.
- Вот те и как же! - заворчал Чмелев. - А ты знаешь, кто у тебя при-
куривал?
- Ну?.. - насторожился продкомиссар.
- Мишка Жибанда... собственной личностью! - отвечал Чмелев и пошел
затворить окно.
Тут вернулся Лызлов и неуверенно встал у притолки. Первое, что ему
бросилось в глаза - Половинкин пересел от окна, и теперь позади него
приходилась стена. Это он увидел, и об этом не промолчал.
- Стрелять, Сергей Остифеич, будут, так и сквозь стену достанут! -
громко сказал он. - Вертеться теперь нечего, стой до конца! - и, подойдя
к столу, полез без спросу за махоркой в Половинкинский кисет.
... К ночи заболоклось небо. Ночь вышла душная, темная, не спокойная.
Рассвет не принес облегченья. Тучи, словно из гор их вывернули, кремне-
вых цветов, налезали друг на друга. Не упало из них ни капли на истрес-
кавшиеся поля. Где-то за тучами неслышно переползало солнце в знак Льва.
Был канун Петрова дня. Цвела рожь. Мужики спешили покосом занять пусто-
порожнее время между Петровым днем и Казанской. Рожь выходила ранняя. На
Курьей пойме, в виду Попузинских косцов, косили Воры с самого утра.
Уже четвертина скошена была, когда поустали... Присев кто на чем,
развязали узелки, стали есть. Вместо шелестящего посвистывания кос побе-
жали по лугу тихие говорки, но смехов среди них не было. В этот день к
Дмитрию Барыкову приставала Марфушка, чтоб замуж взял: "возьми да
возьми. А плохо говорю, так я молтать буду"... К этому времени усилилась
в дурьей голове истовая вера в грядущего к ней жениха. Только бы и пос-
меяться над ней, кудлатой и седой, над постылою всем босотой ее, над ее
несвадебным нарядом - холстинная твердая юбка цвета белой лесной плесе-
ни. Было не до смехов.
Поприслушаться к говоркам - со страхом услышать: в шумную половодную
реку грозили сбежаться малые ручейки. Говорили словами, какими-то иск-
ривленными до неузнаваемости, маловнятными, но каждое слово таило в себе
темный смысл. Двое громче всех спорили: Лука Бегунов и Ефим Супонев. К
ним подошли послушать и сами незаметно для себя вплелись в спор. Через
десять минут гудело то место криком и руганью. Собственно говоря, спора
и не было, все на одном и том же стояли согласно, но нужно было сердцу
дать волю гнева, а горлу - крик. Какой-то мужик в веревочных шептунах
лез, посовывая в воздух кулаками, напирал на Прохора Стафеева, чертыха-
ясь и вопя.
- ... нельзя! Этак нам никогда из кнута не выйти...
- Умных людей надо ждать! - стоя прямо и твердо, упирался Стафеев. -
Тинтиль-винтиль, из палки не выстрелишь!
- Умные-те все с голоду подохли. Мы уж сами! - налезал в шептунах,
