кала в край головного платка другая, Праскутка.
Третья хохотала не совсем без причины:
- Жара, а он в пальте приехал!..
Бабы сказывали про свое:
- Ой, с чего это глаз у меня обчесался совсем... До дырки дочешу!
- К слезам, бабонька, - чинно говорила брюхатая Рублевская молодайка.
Мужики - свое:
- В Попузине на прошлой неделе Серега обирал. Скажи, хоть бы мешок
оставил! Тетерину весь сад перекопал, искамши. Сам и рыл!.. - повество-
вал Бегунов. Опущенное веко придавало ему со стороны вид уснулой рыбы.
- Почему б ему не рыть, не сам ведь сажал. Ишь рожу-т отростил, в три
дни не оплюешь! - сказал не в меру громко другой и, видимо, сам испугал-
ся своей решимости.
- Вот и до нас доберутся, - подсказал Семен, стоявший тут же. - Сами
и отдадите!
- Да ведь как не отдашь-те? - вздохнул тот, смелый: - ведь требуют!
Тем временем Васятка, сидя с самым насупленным видом за столом, шеп-
тал что-то в ухо исполкомскому писарю, Козьме Мурукову. Муруковский ка-
рандаш, понукаемый Васяткой и время от времени обсасываемый владельцем,
отчего оставались лиловые пятна на губах, как угорелый, носился по бума-
ге. Васятка тоже имел уже лиловое пятно карандаша на щеке. Тут как раз
Лызлов влез на незанятую табуретку - гость предпочитал ходить, вытянул
руку вперед, переглянулся с гостем, можно ли начинать, цыкнул на воркот-
ливую шопотню баб и предложил выбрать председателя.
- Попа Ивана! - сказал в тишине измененный голос сзади.
- Товарищи, кто это сказал?.. - закричал Васятка, весь задрожав и
подскакивая на табуретку к отцу. - Клеймите, товарищи, таких! Это есть
несознание момента...
- Матвея Лызлова, - чернильными губами предложил Муруков, не отрыва-
ясь от бумаги.
- Мне нельзя... Из своей среды выбирайте, - сухо отчеканил Лызлов.
- Ну-к Поболтая! - сказал Федор Чигунов, брат Афанаса.
"Поболтай-что-нибудь" - было прозвищем советского мужика Пантелея
Чмелева, всегда склонного к рассуждениям как об научном, так и ненауч-
ном.
- Поболтая, Поболтая... - закричали мужики, с хохотом встретив пред-
ложенье Чигунова.
- Ваську! - сказал Сигнибедов со злостью. - Он идейный... хочь отцу,
хочь матери в морду даст. Ваську!
Васятка слышал и стоял за столом со стиснутыми губами, то краснея, то
бледнея. Быстрые глаза его метали молнии в неуязвимую Сигнибедовскую
толстоту. Рука его рассеянно почесывала щеку, точно догадалась соскоб-
лить чернильное пятно. Он наклонился к чмелевскому уху и настойчиво по-
шептал ему что-то.
Мужиковский выбор остановился все же на коротконогом Чмелеве, который
и не замедлил влезть на табуретку.
- Итак, мужички, я ваш председатель. Очень хорошо, прошу меня слу-
шаться! - начал он, блестя веселыми глазами. - Во-первых, мужички, пос-
тупило объявление от одного тут из товарищей... - он покосился на Васят-
ку, как бы спрашивая, правильно ли передает он Васяткины слова: - ...
удалить Сигнибедова-гражданина совсем вон отседа. Он как есть бывший ку-
лак и понамарь... Как вы на это, мужички, посмотрите, а?
Мужики молчали. Приезжий гость почесал длинный свой нос и озабоченно
скривил губы. Полаяла вдалеке собака. Вздохнула баба. Скрипнул под Чме-
левым табурет.
- Не за то ль ты меня, Васятка, и гонишь, что я тебе в четвертом годе
пряников не дал?.. - спросил, весь багровый, Сигнибедов. - Ну, постой,
доживешь до пряничка! - Сигнибедов уходил, не дожидаясь решенья схода,
и, как у разбитого ударом, подрагивала у него правая, висевшая вдоль те-
ла, рука.
- Товарищи, он грозится! Вы слышали, товарищи?.. - горячился Васятка,
чуть не плача. - Товарищи, общественное порицание ему...
- Ничего, ничего... уходи, Павел Степаныч. Опосля расскажем! - прими-
рительно закричали мужики вослед уходящему.
Пантелей Чмелев, закрасневшись так, словно бодягой в этот промежуток
щеки натер, залпом выпалил все, вычитанное за неделю из газет, потом ти-
хо и скромно прибавил немного своего, и это бедное свое стоило гораздо
больше всего прежде сказанного им. Мужики внимали, но, стыдясь искренних
глаз Чмелева, скрывали свое вниманье смехом.
- Мужик, а петушисто язык подвязан! - восхитился Савелий, толкая сына
в бок.
- И какую ты кашу ешь, что ты такой умный! - крикнул Лука Бегунов.
- Про Марсию валяй! - крикнул дядя Лаврен, стоя невдалеке от наезжего
гостя, и, заметив удивленный взгляд его, объяснил охотно: - Он все про
Марсию нас убеждает, будто и там люди живут... А мы ему не верим; этого
и у нас, думаем, вполне хватает, чтоб еще на небо такое же сажать!
- А верно, хвати-ко про Марсию! - посоветовал и сам черный Гарасим,
копаясь огромным пальцем в бороде и высматривая исподлобья.
За Чмелевым вслед влез на табуретку Васятка Лызлов. Но он так разбры-
кался в первые же пять минут, что казалось - вот-вот из себя выскочит и
полетит. Отец взял его сзади за рубаху и, стащив с табуретки, попридер-
жал малость, пока не улегся Васяткин пыл. И тотчас же после этого
объявил Лызлов-старший, что будет говорить наезжий в Воры гость, уездный
продкомиссар!
Все еще широко улыбаясь над Васяткиной неудачей, гость стал говорить
не влезая на табуретку. И с первого же его слова оборвалась веселость у
мужиков. Бороды помрачнели, безбородые насупились, сдвигаясь тесным
кольцом.
- ...про разверстку будет говорить, - предупредил шопотом кто-то ко-
го-то, но сообщение это мигом разраслось в шум, и шум этот почти мгно-
венно докатился до самых краев сельской площади.
Наезжий, оказавшийся и в самом деле уездным продкомиссаром, в подт-
верждение чего Муруков издали показал мужикам бумагу, припечатанную не
однажды серпом и молотом, не Чмелевского нрава был человек. Говоря, он
все время сбивался с сухого тона на какой-то искренний, открытый, и тог-
да кидал слова сотнями, как одуванчик семена на ветер, в слепой надежде,
что хоть одно процветет. Мужики видели, что порой продкомиссар вдруг ос-
танавливался на полуслове, точно вспоминал какой-то наказ, и начинал го-
ворить по-иному, - слова начинал отсчитывать резко и четко, как бусы на
нитке. Лицо его тогда из бледного становилась красным, и глаза, усталые
как бы после тысячи бессонных ночей, начинали виновато моргать. Если
Чмелев любил поиграть непонятным словом, как ребенок играет с незнакомой
игрушкой, этот теперь расставлял слова, как солдат перед боем.
- ...пути-де к победам трудами выщебенены. Голодает-де рабочий, брат
и сын ваш. Люди злые, в трудовой правде неправые, хотят ядовитым зубом
взять нас, идут полчищами, несут смерть. Красная-де армия разута и раз-
дета, хлеба у мужика просит. "Дай хлеба, братишка! Отвоюем - отработаем,
один у нас с тобой кошель!.." Хлеб нужен. Не будет хлеба - мрак будет.
Мрак будет - мор будет. А там и предел всякой гибели: воссядет вновь на
мужиковскую спину всякая явная и неявная насекомая тля...
Долго говорил наезжий. Где-то по заоколицам играл повечерие на домо-
дельной свирели Фрол Попов, на ночь приганивая скотину. И уже соглаша-
лись Воры, крутя лбами, что и впрямь невыгода отдаваться наново Свинули-
ным в помыканье... Как вдруг, разойдясь и вспомнив наказ из уезда - речи
вести твердые и суровые, чтоб не почувствовал мужик какой-либо несвоев-
ременной потачки, ругнул наезжий гость проклятых дезертиров, ютившихся в
ближних к Ворам лесах и пригрозил мерами особой строгости всем, кто име-
ет сношения с ними.
Сход заволновался, бородачи, все как один, повернулись к гостю чуть
не спинами, а Прохор Стафеев, старик белой и аршинной бороды, подошел к
наезжему вплотную и, руку положив на плечо ему, сказал спокойно и твер-
до:
- Ты, федя! тинтиль-винтиль, дезертиров-те не особо ругай. Это все
сыновья наши! Как же нам с сыновьями слова не иметь? Ты приехал плести,
ну и плети, а грозить не грози. Нас и при царе тяпали, тинтиль-винтиль,
да мы не молчали...
Словно только этого и ждали остальные, закричали враз:
- ...сами овсяны высевки жрем, что лошади! - очень тоненько.
- Про это нам дедушка Адам врал, да мы не верили! - хрипучим басом.
- Товарищи, держите тишину!.. - надрывался со своей табуретки Панте-
лей Чмелев, с тоской поглядывая на Мурукова, все писавшего и писавшего
что-то. - Просите слова, кажному дам высказаться!..
- ...озимь вымокла... капусту улита поела... - неслось с бабьей сто-
роны.
- А у меня тетка вот горбатенька, - деланно сиротливым тоном сказал
Федор Чигунов, выходя наперед и опираясь на Муруковский стол. - И за
тетку мне платить?.. - вдруг он вырвал бумагу из-под руки писаря и, пор-
вав в клочки, бросил себе под ноги. - Довольно тебе писать, Кузьма!
Все-то ты пишешь, а про что - не знаем, - сказал Чигунов холодно. - А
может ты донесение на нас пишешь, что-де противится народ?..
Кузьма вскочил и переглядывался с Лызловым и продкомиссаром. Матвей
Лызлов побежал зачем-то к исполкому. Васятка напрасно взывал к мужиковс-
кой сознательности, выискивая в гудящей толпе хоть пару сочувствующих
глаз. Таких не было, - мужики глядели в землю, некоторые расходились, но
у всех на устах была одна и та же мысль непримиримая и непокорная: мысль
о Зинкином луге. Чмелев ускоренным ходом заканчивал собрание и сконфу-
женно читал резолюцию о всемерной поддержке, о сознательном отношении к
моменту и о прочем. Те из мужиков, которые оставались, в нехорошей за-
думчивости, чесали бороды, затылки, пазухи и зады. Расходились кучками,
по-двое и по-трое, не дождавшись конца.
Да и сам продкомиссар, поугрюмевший сразу до последней степени, нап-
равлялся к исполкому в сопровожденьи Пети Грохотова, стараясь не оберты-
ваться ни на мужиков, ни на старуху, приставшую с чем-то сзади. Продко-
миссар был человеком неплохим, добрым и честным, но городской; дважды
был ранен на гражданских фронтах. И одну пулю, третью, носил где-то под
дыханьем, где мать ребенка носит. Эта третья и придавала ему порой твер-
дость, которой, вообще говоря, в натуре у него не было. Когда был назна-
чен продовольственным комиссаром, понял одно: отбиваться голыми руками
от ярых генеральских ватаг легче, чем путешествовать вот так, по дерев-
ням, с продовольственным отрядом. К исполкому идя, в который уже раз за-
давал он себе вопрос вслух, чтоб вслух и ответить: о чем они думают?..
- Кто это? - спросил Петя Грохотов, неся навыкат мощную свою грудь.
- Да мужики... О чем они молчат? - повторил комиссар.
- О чем им думать? - усмехнулся Грохотов. - Им думать-то некогда, они
работают... Скотинка безъязычная и та больше думает у них!
- А вы что?.. пили сегодня? - спросил, морщась, продкомиссар.
Из Петина рта явственно донесло до него душным сивушным запахом.
- А попробуй тут не выпивать, - с задором вскинул голову Петя. - Я
вот уж сколько здесь! В нашем деле не обойтись. Винт, коли его не смазы-
вать, в час при хорошей работе сработаться может. А сколько на тебя га-
ек, сказать, за неделю-то навернут! Тут уж на то пошло, кто кого переуп-
рямит...
Когда они всходили на крыльцо, продкомиссар обернулся к приставшей
старухе:
- Ну, чего тебе, бабка? Метешься, ровно хвост...
- Не хвост, а бабушка тебе, голубчик! Ослобони ты меня, батюшка, от
грамоты. Бабы-те засмеяли вконец. Тебя, сказывают, Егоровна, грамоте те-
перь будут обучать... - зашамкала старуха, отчаявшаяся в своем невидан-
ном горе, и смахнула слезу. - Зубов-те у меня, батюшка, уж нету... Куды
мне грамота? А я тебе... - и тут старухино лицо приняло плутоватый отте-
нок: - ...а я тебе, голубок, чулочки свяжу, тепленьки! Шерстка-то еще
осталась у мене...
И от жалости и от смеха где-то в груди защемило у продкомиссара:
- Я не по той части, бабушка! По грамоте - это к другому... Я по хле-
бу!
- А?.. Прости, батюшка, глуха стала, полудурка совсем... - засуети-
лась старуха, деловито приставляя свое большое морщинистое ухо к самому
