пот с лица. - Я сам и съезжу!
- Из лесу... - повторил председатель, так нажимая на печать, что
где-то в полу хрустнуло. - Ну вот... - видимо, и Лызлова одолевала сол-
нечная истома. - Пущу я тебя в лес, а ты там уйму нарубишь. А ведь мне
отчет давать. Спросят, где вот с этого пня лесина?..
- Да мне хоть сухостойного... Вон у школы гарбушинник-то гниет. Его и
дай! А мне и не пилить, - уныло вздохнул Егор Иваныч, кивая куда-то за
окно. - А то бы я и сам срубил... Лес-то что трава прет!
- Сколько же тебе лесу? - спросил председатель, пряча печать в карман
широченных, жухлого цвета, штанов.
- Вот там жердей для сушила, мелочи, скажем... Пятеричку тоже лесин
пяток... - осмелев, начал перечислять Брыкин, но Лызлов не дослушал.
- Заявление напиши, - определил Лызлов. - На какой тебе расход лес,
занятье свое укажи и кто ты такой, я тебя не знаю!.. Одним словом, там
тебе Васятка расскажет.
- Неужто ж забыли вы меня, Матвей Максимыч? - обидчиво поершился Егор
Иваныч. - Брыкина, Ивана Гаврилыча, сынок я! Как вы пастушонком, извиня-
юсь, с отцом своим бегали, мамынька наша, извиняюсь, все шутили, что в
печку вас спать положит. Мамынька нам и сказывали... - очевидно, память
у Брыкина была крепче председателевой.
- Ладно уж... Поговаривают о тебе! - нахмурился Лызлов, уткнувшись в
новую восьмушку бумаги.
Брыкин, как близко ни касался его Лызловский намек, не дослушал. Че-
ловек, сидевший за газетой, опустил газетный лист, и в нем узнал Брыкин
Сергея Остифеича. Они встретились глазами, и Половинкин, внезапно сму-
тясь, вновь укрылся за газетой. Впрочем, от Брыкина не так-то легко мож-
но было отделаться. Егор Иваныч на цыпочках перебежал в Половинкинский
угол. Но не смущенное лицо Сергея Остифеича, а нечто совсем другое и не-
ожиданное привлекло Брыкинское внимание.
Одновременно сюда вошли все шестеро давешних мужиков. Чувствовалось,
что принесли они какое-то смятение, даже возбужденность, даже гнев. Вол-
нение их разом передалось и Брыкину, - он задышал усиленней, как перед
скачком. Мужики стеснились к председателеву столу.
- Да что ж это, Матвей Максимыч, сынишше твое с нами делает! - ярост-
но возгласил передний мужик с черными блестящими волосами.
- Прямо дух вон! - объявил, быстро моргая, другой.
- Как мы на торфу работали по весне, то-есть девки наши, одним сло-
вом... - пискливо и звонко объяснял третий, нечесаный. - Нам и сказал
заведующий-те, что-де с тебя, Прокопий, гужа не потребуют. А ноне, в са-
мый покос, опять в подводы тащут! - он налезал на председателев стол,
шумно хлопая по ладони кулаком, точно в ладони и сидел торфяной заведую-
щий. - Это нам, Матвей Максимыч, не подходит! Мужики, они доверчивы, за-
чем, скажи, их омманывать!? Мужика не нужно пхать, мужик пригодится. А
то ведь мы пойдем счас туды и трубу уроним, чтоб не было заблужденья...
как от трубы все идет, одним словом.
- И уроним... явственно, что уроним, - твердо повторил коренастый,
охромевший в прошлую войну, Ефим Супонев. - Что ж это такое! Совсем,
значит, заанулировать нас хотят. А мы не дадимся. Мы до самого Ленина
дойдем. Товаришш, скажем, все с чем боролися и к тому пришли?.. Нам каж-
ная подвода не во времени все равно, что кровь пролить...
- Во-во! В кровь, в кровь! - не дослышав по глухоте, вылезал из мужи-
ковской кучи самый маленький по росту, с головой самоварного обхвата.
Лызлов, ничего не понимая, вскидывал глаза то на одного, то на друго-
го, а те все напирали, суя грязные слежавшиеся бумажки в председателев
нос.
- Погодите, погодите... - начал Лызлов. - Конечно, государство не
имеет против вас заднюю цель. А насчет этого вы к заведующему и обрати-
тесь. Не имел он права вам таких бумажек выдавать, чтоб освобождать от
гужа.
- Дак ведь он уволен, заведующий-те... - вылез задний.
- Уволен он! - басовито сказал крайний справа, в коротких сапогах,
тоже бывший солдат. - Мы уж ходили, там ноне другой сидит...
- Нам ходить некогда... Мы тебе поверили, ты нам и отвечай! - прокри-
чал старик с дыркой на заду.
...А Егор Иваныч тем временем вел свою острую игру с Серегой Половин-
киным. Он забежал справа, но тот и газету перенес вправо. Тогда Егор
Иваныч перебежал влево, но и газета, соответственно, передвинулась вле-
во. Тут Егор Иваныч привстал на носки и заглянул поверх газеты. Лицо
Сергей Остифеича вздрагивало подобиями молний, как небо перед бурей, а
на лбу проступил пот.
- Ты что, ровно муха, на меня лезешь? - огрызнулся Половинкин, и руки
его, вдруг ослабев, сами опустились на колени вместе с газетой.
- Пиджачок-то... - не своим голосом прохрипел Егор Брыкин в самый
раскрытый рот уполномоченного, приседая в согнутых коленях: - ...переши-
вали пиджачок-то?.. Али и так подошел?!... - и протягивал палец, поре-
занный вчера и теперь обмотанный грязной тряпицей, прямо к своему пиджа-
ку, сидевшему на Половинкине, и правда, как-то подозрительно.
Пиджак этот был куплен Егором к свадьбе, куплен был на возможное брю-
хо и рост, в нем и венчался, хороший пиджак, синий с искоркой, сохранял-
ся под нафталином в Анниной укладке.
- Что ж ты хочешь этим сказать? - подгибая напрягшуюся шею, быком ус-
тавился в Егоров перевязанный палец Половинкин. - Украл я его, что ли?!
Сама же твоя-то и подарила мне... - он метнул просительный взгляд на
председателя, но тому с мужиками было только до самого себя. - Возьми
свой пиджак, коли нужен... Он, к тому же, и тесен мне, в плечах тес-
нит... - неловким голосом предложил Половинкин, делая движенья, точно
жег плечи ему Аннин подарок, и вытер лоб ладонью.
- Что вы! что вы!.. - замахал на него руками Егор Иваныч, как в при-
падке безумья, перегибаясь в пояснице то туда, то сюда. - Денно и нощно
за вас, благодетелей, бога молим... что посетили вы сирую домуху мою...
не погнушались! - он с надрывом ударил себя в грудь и одновременно смах-
нул с губ пену неистовства. - Осеменили, можно сказать!.. Носите, носите
на здоровьице пиджачок мой! В морду еще меня ударьте, ну ударь, ну!! -
Половинкин стоял, как каменный, перед комаром, досадливо звеневшим перед
глазами. Все лез комар: - погоди! Трепачком заставим вас ходить! живо-
тишко мне лизать станешь... гусак жирный!..
- Не доберешься, пожалуй, - попробовал посмеяться Сергей Половинкин,
пробуждаясь от каменного своего оцепенения.
- Что ж, петушиное слово знаешь, что ли?.. что и не доберусь до те-
бя... - ярым шопотом издевался Брыкин. - Хлопушек твоих, думаешь, побо-
имся? - кивнул он на наган и ручную гранату, подвешенную на ремешке к
Половинкинскому поясу.
- Не в хлопушках, братец, дело, а высоко, братец ты мой, поставлены!
- затеребил усы Половинкин: признак того, что гневался.
- Кем же ты, батюшка, поставлен? - прикинувшись старухой, прошамкал
Брыкин. - Богом, что ли?..
- Чортом!! - гаркнул, окончательно озлясь, Половинкин и, показав Бры-
кину язык, прошел в дверь.
Второй конь, статная кобылка, принадлежал, видимо, Половинкину. Через
минуту с улицы донесся до Брыкина мерный ее топ. Егор Иваныч успел добе-
жать до окна. То, что он увидел, еще больше взъярило его. По пустынной и
пыльной улице, залитой неистовым солнцем, уезжал Половинкин. Худящая
Подпрятовская собачонка надрывалась от лая, вертясь у лошади в ногах.
Сергей Остифеич махнул хворостинкой, кобыла ринулась вперед, а собачонка
оторопело замерла перед облаком пыли, побитая и растерянная.
Мужики все еще гудели, но уже тише. Матвей Лызлов звучно отчитывал
Васятку за не в меру ревностное ведение дел. Васятка глядел мрачно.
- Декрет был про гуж, - в десятый раз оборонялся Васятка. - Третий
пункт!
- Третий есть, значит - и четвертый будет! - наступал отец.
- Нет там такого... - все больше румянился Васятка.
...Полдневная жара стихала, но все - и избы за окном, и лица мужиков,
и белая председателева рубаха, - все было кумачево-красным для выпучен-
ных Егоровых глаз, по всему бегали одинакие юркие кружочки головокруже-
ния. Даже прохладная зелень яблонь, нагретая зноем, испускала, казалось,
из себя на Егора моргающий красный свет. Красное проступило отовсюду в
Егорово сознанье.
Только когда отошел на сто шагов от исполкомского места, пообдуло с
него начинавшимся ветерком гневную истому.
VI. Вступает Семен.
Вскоре еще одним солдатом прибавилось в Ворах.
Последние восемь верст пришлось хромать солдату в ночное время, -
влекло его неудержимо домой. Был этот солдат громоздкого роста, и на до-
рогах не напрасно косились люди на его большое лицо, на его нескладный
можжевеловый костыль, - этакая разбойничья кочерыжка. Поистрепался в жа-
ре военных неурядиц, но и теперь видно было: истовое дитя Воровской сто-
роны, костяк широкий, поместительный, есть где сердцу ходить.
Потому, что приходил он с другого края, чем Брыкин, попадались ему и
места иные: лесные, неоткрытые. Итти было приятно по холодку. Приятно
было возвращаться из тревожных городских зыбей в свою зеленую лесную
глушь, где - вон она! - наступает неудержимая лесная лавина, где - вон
они! - полянки, не топтанные, кажется, ни человеком, ни конем. Но давала
себя знать подраненая нога, залеченная лишь наполовину. Отзывался каждый
десятый шаг судорогой на его лице, а на каждом сотом останавливался от-
дохнуть. Ладно еще, что никогда не бывает утомительна кладь путешествую-
щего в одиночку солдата. - Дойдя до опушки, он присел на пенек.
Ночь приходила к убыли. Небо прожелтело легонько с восточной лесной
стороны, в нижнем слою походя на новину, новокрашенную ольхой. Стояла
настороженная тишина, словно всякое прислушивалось из глубины своих нор,
с высот своих гнезд к неуловимому началу восхода. Яблоками пахла пред-
восходная та пора, точно горы их были навалены где-то поблизости. Вдруг
зарделись земные закраины, заголубела желтизна. Похолодало на одно мгно-
венье. Потом воздух вздрогнул, - ударили по нему первые быстрые лучи. Не
сразу, но вскочил один, нечаянный, и на письмо, которое разложил солдат
у себя на коленях.
Тут разом заворошился лес: все живое запищало, закричало, засвистело,
полезло, громоздясь и вопя, на широкую солнечную волю. И месяц, гость
ночи, зачарованный, не спешил уходить, хоть и сгонял его с неба умножаю-
щийся свет.
Впереди текла Курья, в версте за нею сидели Воры на холму. Далеко
влево, на взмахе глаза, высились Свинулинские развалины. Подул ветерок и
донес, не расплескав, к солдату разнозвучные голоса пробуждающегося се-
ла. Резкий, как и первый солнечный луч, вплавился в воздух пастуший ро-
жок. Тяжко щелкнул невидимый бич. И вдруг вся тишина наполнилась криками
выгоняемого на луг скота, даже тесно стало от звуков. И было понятно,
что о том же кричит и корова, и овца, о чем и листок, и птица, и всякая
лесная мелюзга. Из крайнего заулка бурным потоком высыпали овцы и кони.
Воздух чист, как ключевая вода. Пыль, отяжелевшая за ночь, не подыма-
лась. Не пылят утренние дороги ни под шагом, ни под колесом...
Ущемилось воспоминаньем солдатово сердце. Дым и небылица! Вот так же
и он выганивал скотину и все силился выдуть из Лызловского рожка хоть
четвертинку пастуховской песни. О чем играл в давнем детстве Максим Лыз-
лов? Да обо всем, что видано. Видел бегущую собаку старый Максим, о бе-
гущей собаке и пел рожок! - Солдат встал и захромал ближе к Курье. Вос-
поминанья неотступно следовали за ним. Глебовская пойма, - здесь резали
с Пашкой дудки из веха, а там, под ветлой, дремал Максим. Вон там, где
от зимы осталась веха, замычала первая корова. Вот здесь мужики навали-
лись на провинившегося Максима, - все заровнялось, и не узнать теперь по
сочной, острой траве, как притоптана она была двенадцать лет назад.
Двенадцать, - небылица и дым! Брыкин нашел, едучи женихаться. Мать
