- и братья дружно взмахнули на вымокающее поле рукавами зипунов. - А у
нас делянка-те - бороне узко, не пройти! Мы и хотим любовно с вами!.. И
винца выставим, будьте покойны... кажной собачке по чарочке!.. У нас те-
перь самогон гонят очень замечательный, без запаху. А с медком так ровно
мадерца!
- Кончай, юла, бормотню свою! Мир дедова не отдаст, - крикнул резко
Лука Бегунов, мужик с правым веком ниже левого. Сам косноязычный, он
злился на невиданное красноречие братьев Тимофеевых.
- На мясо вас продать, дак и то таких денег не насбираешь, сколько
наш луг стоит, - съехидил старый Барыков, протирая рубахой глаз.
- Мадерцу-то мы и сами тово, тинтиль-винтиль. Вашей не уважит, - по-
ворочал губами степенный Прохор Стафеев, сельский староста, доныне мол-
чавший потому лишь, что держал на руках Николая-чудотворца.
День тот был пустой и склизкий. Низкие облака дымились. Падали скоса
на Богородицыно плечо крупные капли обманного дождя. Ветер охальничал,
залезал мужикам в порты, попу под рясу, бабам под подолы. Знойко было в
поле...
- Ну, только ведь вот вопрос, - повысил голос Щерба. - Вы уж лучше б
продали, клейно бы вышло! Мы ведь вот уж неделю, как скотинку на лужок
выгнали!..
- Уж как ни верти, один кандибобер выходит... - похохотал на высоких
нотах Иван Иваныч.
- Да как же это так?.. - визгнула баба бабам. - Как же это так выгна-
ли?!
- Кнутиками выгнали, касатка... кнутиками! как обнакновенно! - А вы
как, оглобельками, что ли? - язвил Иван Иваныч, попрыгивая на месте. -
Кнутиком подстегнешь, она и бежит, скотинка-те...
Гарасим шорник молча вышагнул из толпы.
- Так, что ли, вы ее подгоняете?.. - спросил он и бешено взмахнул ко-
лом.
Ивана Иваныча как не бывало, а на его месте стоял, спокойно посмеива-
ясь, Гусаковский шорник.
- Брось кол-те! А давай так, на любака! - сказал Никита, налету вых-
ватывая у Гарасима кол. Он бросил кол в сторону и полновесно ударил не-
согласного своего тезку по ремеслу в грудь. Тот шатнулся, тряхнулся и
быком пошел вперед.
Они сцепились намертво, обвившись руками, и покачивались, грузно об-
нимая взмокшую, взбухшую землю. Они кряхтели, точно лез из земли необыч-
ный четырехногий гриб. Сплетенье их стало так плотно, а круженье так
быстро, что возможно было их различить только по цвету рубах, не вынес-
ших напряжения тел и ползших клочьями по плечам.
- Друзьишки, стой прямо... Не выдавайте! - взревел поросячьим визгом
Иван Иваныч, скача вокруг неподвижного Щербы.
Друзьишки и без того не дремали. Стороны сходились для свирепого, не-
равного боя, числом шестеро на тридцатерых, зуб к зубу, грудь на грудь,
как волки из-за волчихи. А земля, черная, вздувшаяся комьем, покорная,
требующая семени в себя, томилась и млела под оловянным небом запоздалой
весны.
Отец Иван, устрашась, наскоро сматывал с себя епитрахиль и вытряхивал
остатки ладона из кадила, когда подбежал к нему дьякон с засученными ру-
кавами и с шестериной в руке.
- Дозволь, батя... повозиться с ними, а!.. - выпалил он, ворочая пок-
расневшими глазными яблоками.
... Вместе с дьяконом у дерущихся остались и иконы. Ими тотчас же
завладели Гусаки и пустили их в ход. Этим разъярились Воры. Они лезли
плотным скопом на Гусаков, загнанных в крохотную лощинку и все еще отс-
тупающих, кричали, грозились, взмывали к небу толстые и тонкие кулаки.
Те, напротив, отбивались молча. Никита все еще не устал ломать Гара-
сима, а Гарасиму приятно было размять сгустевшую за зиму кровь. Василью
Щербе очень по руке пришелся посох его с землемерской ручкой, работал он
им как цепом. А Петя Грохотов, хмельной и статный, вдохновенно и легко и
часто невпопад поигрывал костяными кулачищами, смехом скаля ровные свои
и уже разбитые в кровь зубы. Братья Тимофеевы, наоборот, работали мелко,
всегда впопад, пустого тычка не было, не смеялись, а журчали как два ве-
сенних ручейка. Недаром весенние-то - и камушки в себе влекут! - Бой все
расходился.
Так они до сосняка дрались. Потом, перейдя дорогу, березняк идет, - а
они и там дрались. Иван Иваныч, завладев богородицей, высоко держал ее в
руках, стоя на пригорочке с очумелым лицом. И как полез на него Григорий
Бабинцов, размахивая крестом, он и хватил Григорья богородицей по теме-
ни. Богородиц в том лапотном краю на лафетинах пишут, а лафетина - сос-
новая доска, полуторный квадрат двухвершковой толщины, вес - по погоде.
Григорий Бабинцов высунул язык, постоял и рухнул замертво. - Тут лишь
отпустили Гусаков...
Григорий Бабинцов так и не оправился, зато вскоре разрешился извечный
спор.
Стукнуло второй революцией, полетели дедовы лады вверх тормашками.
Распалось зеленое сукно, и обнажились горы мужиковской бумаги. Новый че-
ловек, хмурый, подошел к столу, посмотрел в бумагу, и пало на сердце ему
сказать так: "Отдать весь Зинкин луг Гусакам. У Воров и своего добра с
излишком".
... Даже и сами Гусаки смутились такому скорому окончанью вековой
тяжбы. Был послан ходоком в уездный совет улаживать беду Василий Щерба.
Надел Щерба кафтан порваней, взял посох с трубкой и пошел.
- Как же вы это так, товаришши, - сказал он в уезде, - с маху рубите!
У нас дело кровное, ему скоро век станет. Вы уж пообсудите его как сле-
дует, по закону!..
- Так ведь закон-то кто? - засмеялся в уезде. - Вы сами да я в прида-
чу, вот и закон! Мы и отдали вам весь луг. Ведь нужен же вам Зинкин луг?
- Это уж как есть, - грустно почесался Щерба. - Нам без луга такая
точка зрения подошла, что хоть ложись да помирай!
- Так в чем же дело? - спросил товарищ, вытирая слезы, проступившие
от смеха. - О чем же хлопочешь-то?
- Да как же, - обиделся за весь мир Щерба. - Сто лет спорим, сколько
голов пробили... А ты пришел да тяп одним почерком пера. Умные люди,
смотри-тка, осудят. Мы-то молчим, мы что!.. А вот что Воры скажут... Ты
уж отруби, товаришш, Ворам-то десятин хоть с полсотенки, чтоб не обижа-
лись!..
Товарищ думал быстро. Он покачал смешливо головой и приписал в уголке
бумаги: "Селу Воры выдать из Зинкина луга двадцать пять десятин обрез-
ков".
... Тогда-то, подобная нарыву на старой ране, и взросла обида у Во-
ров:
- Это они нам милостыньку выдали! - кричал на сходе Прохор Стафеев и
топотал сапогами. - Адова родня! Да если нас, тинтиль-винтиль, со всеми
нашими животами похоронить, так и то двадцати-те пяти не хватит... Это
нарочно Гусаки клювоносые подстроили. Бросим-де кость собакам, пускай
грызутся!.. Ничего, смиримся, мужички... В карман не спрячут, останет-
ся!..
Отсюда идет последняя распря. Одно село горой стояло за новую власть
и через уезд проникло к власти, другое караулило возможность отместить
за отнятые покосы. Об этом не говорили, но этого не забывали ни на час.
Даже перестали устраивать рождественные стенки на Мочиловке, куда нароч-
но ездили биться с Гусаками, не щадя живота и кафтана. К тому времени,
где мы, нет Гусаку ворога злей Вора, нет злей вору ворога, чем Гусак.
... В довершение всего были присланы на Святой уполномоченные по раз-
верстке: Серега Половинкин и Петя Грохотов. Оба - исконные Гусаки, друг
на друга похожи как братья, оба в кожаных тужурках, рослые, победи-
тельные. С ними полдюжины солдат наехало. Затихли Воры, покосились на
винтовки, лукаво перемигнулись с окрестными деревнями...
Как-то раз пошутил Афанас Чигунов Сереге Половинкину, уполномоченно-
му:
- Здорово, товарищ, в половину намоченный. Смотри, как бы тебе совсем
у нас не вымокнуть!..
Сощурился Серега на Афанаса и пощупал наган. - Кстати сказать, прав-
да: имел Сергей Остифеич, кроме баб и хорошей одежи, не малое пристрас-
тие к винишку.
(Окончание следует.)0LЮЛ|UglQ?xДQvЯБКГТШsD 6!#,? (#,(,УББ-
QУК`ГБЛynRБА?2(!=2 †с#_112
Леонид Леонов.
БАРСУКИ.
(Окончание.)
IV. Сергей Остифеич делает шаг назад.
Понемногу стал приглядываться к деревенским делам Егор Иваныч. Все
оставалось по-прежнему: шевелилось село, как муравейник на пригреве,
втягиваясь понемногу в водоворот природы и каждое действие свое сопрягая
с солнцем. Нежной ступью май проходил по зеленям, а ночи дышали густой и
клейкой березовой прохладой. Приближалось время страд.
Со злым исступленьем, захваченный майской спешкой, накинулся Брыкин
на распадающееся хозяйство. Куда ни обращал взгляда, везде натыкался
взгляд: гниль, прах, дырка, мышеедина. В омшаннике пол закис и разлохма-
тился, а во дворе верхний настил похилился и провис, точно брюхо у сен-
ной клячи; подгнивали венцы. "Развал, совсем развал!.." - ожесточенно
шептал Егор Иваныч и, не остыв еще от вчерашнего пота, бросался с топо-
ром на разросшееся дырье, сам себя готовый извести на латки. А дырки все
лезли на него, стремясь доканать, а он оборонялся от них с утроенным
рвением и топором, и рубанком. Даже и во сне виделись ему дырки...
Егор Иваныч сделался резок и неразговорчив, а на вошедшего не во-вре-
мя соседа замахнулся даже. Только и спасла соседа неожиданность: баран
просунул голову в развалившийся плетень и заблеял так, как будто угова-
ривал: "Бросьте вы копошиться, Егор Иваныч! Во всякую дырку не напла-
чешься".
От черноты мыслей своих прятался в работу Егор Иваныч. Ночью все
ждал, что придут и возьмут его ночные люди. Днем - сторонился и людского
глаза, и людского смеха, страшась людского сочувствия об Аннушке. С нею
ни разу не заговорил Егор Иваныч, с памятного дня прихода. А она, исто-
мившаяся в бессловесной тоске, с сокрушающей злобой ловила каждый мужнин
взгляд. Сердце ее, готовое к гибели, изнывающее от бабьей тревоги, по-
корно тянулось к Половинкину, как ночная тля к огню. На селе, увидя Сер-
гея Остифеича, если вечер был, шла к нему, тихо покачивая живот, как бы
ползла. А он уходил от нее в закоулки. А она забегала вперед и выгоняла
его оттуда жалующимся взглядом, догоняла:
- Возьми ты меня, Сергей Остифеич, из Брыкинского дома, - говорила
она, злобная и кроткая, побарываемая и стыдом, и страхом. - Я тебе как
мать буду, ходить за тобой буду. Заместо собаки возьми, дом сторожить.
Гляди, что из меня стало!
Безответно щурились зеленые Серегины глаза, и только курносый нос Се-
регин, затерявшийся в суровых припухлостях его обветренного, с краснова-
тыми прожилками румянца, лица, казалось, сочувствовал Аннушкину горю.
Подергивал витой ремешок нагана Серега, глядел поверх крыш, поверх де-
ревьев, куда-то в неживую пустоту. И опять молила Аннушка:
- Другая у тебя, знаю. Что ж, слаще она? медом обмазана? И я до тебя,
до гуменного чорта, хороша была. В девках красовалась - женихи все поро-
ги обшаркали. Я их гнала, для тебя сохраняла. И не такие были, а ласко-
вые, хоть мосты ими мости... Ну, говори, какая ж она - черная? красивая?
молодая?.. - и тормошила Сергея Остифеича за плечо.
Отмалчивался и порывался уйти Сергей Остифеич, а однажды, разгоря-
чась, заговорил:
- Эх... схлестнулись мы с вами, Анна Григорьевна, в непутный час! И
как вы этого не понимаете, что всякое на свете имеет свой конец. Конеш-
но, я всем люб, потому что я всем нужен. Я обчественный человек, служу
обчеству. Меня и то уж товарищи в уезде попрекают, бабник мол... Могут,
конешно, и накостылять. А какой я бабник? Конешно, есть у меня любо-
пытство к женщине, какая она, одним словом. - Сергей Остифеич потер себе
нос, словно стереть с него хотел истинные ощущения свои. - Липнут ко мне
бабы, ну прямо хоть усы сбривай! Ведь до чего доходит-то! Марфутка Дубо-
вая пристала намедни и ко мне, и к Петьке: возьмите меня, который-ни-
будь. Я, говорит, баба хорошая! Чуть не пристукнул я ее тогда... А на
вашем месте плюнул бы я на себя, то есть на меня. Гоняйся мол, хахаль,
за своими любами, а я мол выше тебя стою... у меня мол муж!
- Сам с ним спи, коли нравится, - злобно засмеялась Анна. - А брю-
