построек под силовыми колпаками, практически не затронутые временем
(какой-то шутник назвал их "курортами"). И если бы не масса скелетов,
отлично сохранившихся в сухом климате планеты, можно было бы
предположить, что все население ее, все без остатка, улетело в космос.
Но больше всего потрясло другое. На планете не было болезнетворных
микробов и, больше того, никаких признаков оружия. Это делало планету,
вероятно, самой важной из всех находок косморазведчиков. И в первые
два дня, по вечерам за общим ужином, Светлане Стен и возглавляемой ею
группе психологов приходилось отбиваться от подавляющих по численности
оппонентов. Причиной спора стало давнее правило "свободного поиска",
сданное в архив вместе с роспуском корпуса косморазведчиков. Правило
появилось после того, как "Пионер"-30, уже в пределах солнечной
системы, выйдя на связь с диспетчером космодрома Луна-2 и получив
координаты захода, вдруг прервал разговор и направился к Солнцу.
Потрясенные наблюдатели по меньшей мере двух десятков внеземных
станций видели вспышку - все, что осталось Земле от косморазведчика
Белова. Потом было тяжелое психическое расстройство пилота
"Пионера"-98, Клауса Ора, и еще целый ряд случаев подобного рода.
Совет Звездоплавания потребовал разработки новой конструкции
"Пионера", рассчитанной на коллектив. Но запротестовали сами
разведчики. Ничего удивительного в этом не было, корпус с самого
начала формировался из мало коммуникабельных людей. Тогда-то психологи
и предложили право "свободного поиска". Это право формулировалось как
"разрешение разведчику отклоняться от утвержденного маршрута и не
вносить результаты отклонения в обязательный послерейсовый отчет".
Правда, он должен был внести эти сведения в "мемуар" - архаичное
письменное сообщение, составляемое, как правило, в конце пребывания
пилота в корпусе. Психологи утверждали, что это дает разведчику
ощущение внутренней свободы и даже элемент игры, необходимой человеку
взрослому, работающему в условиях длительного стресса, куда больше,
чем ребенку. Было предусмотрено еще множество мер, и они сработали -
корпус косморазведчиков просуществовал благополучно до самого
роспуска.
Эту планету в 2152 году открыл Петр Арно. По неизвестной причине он
отклонился в пустынную область космоса, не вызывавшую на Земле особого
интереса. Здесь, вдали от звездных скоплений, Арно и наткнулся на
планету, не без юмора названную им "Рай-назадворках". В гордом
одиночестве она вертелась вокруг небольшой звезды, даже не имевшей
имени на картах. Арно не сообщил об этом открытии в отчете, а только
внес в "мемуар". Как сказал Станиславу перед отлетом вице-председатель
Совета Торбазов:
- Я вижу единственное объяснение - Арно имел на это право. Но это
объяснение ничего не объясняет.
После роспуска корпуса Петр Арно бросил космос, работал оператором
высокогорной станции наведения, бродил в одиночестве по скалам и очень
неохотно встречался с людьми. А после шестидесяти неожиданно женился,
и его портрет украшал теперь каюту члена экипажа "Алены" Сержа Арно,
механика, сына косморазведчика. "Мемуару" Петра Арно не повезло - он
попал в архив корпуса в момент роспуска самого корпуса и в неразберихе
особого интереса не вызвал, тем более, что сообщение о планете было
сделано мельком, буквально в двух-трех строчках, а о безжизненном
Нептуносе или холодной аммиачной Фрозе рассказывалось длинно и
красиво. Так или иначе, когда на сообщение о Рае-на-задворках было
обращено внимание, Петр Арно уже умер, а все имевшиеся у Земли
кораблиисследователи ушли к планетам, казавшимся более интересными.
Прошло еще несколько лет, пока "Алена" отправилась в космос.
Станислав сунул нос во все лаборатории, лично проинструктировал
поисковую группу и вернулся в свою каюту. Все шло по строгому графику,
и это, как он отчетливо понимал, делало его действия абсолютно
ненужными. Сработанная раз и навсегда инструкция предусматривала все -
и развернутые вокруг корабля, с лазерами в стадии один, боевые машины;
и выход только разведывательных групп, со сменой через четыре часа. И
самого его, главного координатора, уныло сующего нос в двери
лабораторий, где люди занимались делом. До того момента, когда люки
смогут распахнуться, у Станислава оставалось только одно, правда,
важное дело. Он должен дать "добро" на свободный выход. До этого
"добра" многочисленные завлабораториями изнывали около шлюзов, ожидая
возвращения разведчиков. Разведчики не всегда успевали принести
заказанный образец или собрать нужную информацию, и тогда страдавшие
лаборатории дружно презирали координатора.
Эта планета казалась абсолютно безопасной, и, будь его воля,
Станислав давно дал бы команду к открытию люков. Но даже здесь
замшелые деды из Совета Космонавтики сумели-таки его ограничить. Для
того, чтобы снять защиту, должно было сойтись два "да": главного
координатора и БКМ - Большого корабельного мозга, прозванного "Быком"
на всех без исключения исследовательских кораблях. В этом сыграло свою
роль не столько созвучие названий, сколько феноменальное упорство
машины. Из-за нехватки незначительного фактика "Бык" мог задержать
открытие люков на неделю.
Станислав был почти уверен, что на этот раз у "Быка" не было
никаких оснований упрямиться. Но машину настораживало именно это
полное отсутствие оснований. На планете не было болезнетворных
бактерий, микробов, вирусов. На планете был идеальный состав воздуха,
идеальные влажность, гравитация и радиационный фон. На планете
отсутствовали резкие перепады температуры и, судя по всему, стихийные
бедствия - землетрясения, наводнения, пожары. На планете не было
хищников, ядовитых змей, даже комаров! Зато в изобилии были цветы,
плоды, бабочки, птицы, много-много зелени, растений, голубизны неба,
бархатного тепла ночей. Эта информация стекалась не только к "Быку" и
Комарову, все были в курсе и активно обменивались ей в Зеленом зале.
- Если бы я должен был создать огромный санаторий,- высказался
руководитель биологов Чандр и подергал свою лохматую бороду, - я бы
создал его именно таким. Но после долгих расчетов. А путем эволюции -
извините!
И только одна мрачная загадка все же была - гибель жителей планеты.
Этой загадкой занимались биологи. Чандр в последние дни даже перестал
ходить на обеды и ужины, - что приятного, когда на тебя все так
выжидательно смотрят? Да и остальные его сотрудники не рассиживались
за столом, все чувствовали себя неловко. Только самая юная из них,
лаборантка Аня, гордо таскала через весь зал еду своему шефу.
Станислав каждые несколько часов запрашивал у биологов информацию,
а каждый вечер изучал выжимки из дневных исследований. Ему очень
хотелось первому сказать "да". Среди капитанов бытовало поверье, что
если "да" первым скажет человек, это гарантирует успех экспедиции. Но
пока из всех материалов вытекало, что причины массовой гибели жителей
- необъяснимы. Медики последовательно исключили заболевания, вызванные
патогенными факторами (отсутствуют), социологи исключили
насильственную смерть от какого-либо оружия (отсутствует), биологи
исключили все прочие естественные виды смерти. Единственно, что
приходило в голову, - какое-либо смертоносное космическое облако. В
эту гипотезу, подсказанную Комарову одним древним романом,
укладывалось все, кроме того, что за время Космической эры никто
никогда не видел ни такого облака, ни даже следов его существования.
Были еще странности, например, отсутствие оружия. Слава богу. Земля не
знала войн уже более трех столетий, однако вон они, боевые машины,
стоят, ждут...
Размышления Станислава прервал настойчивый вызов. Он сразу узнал
голос Чандра и ринулся к пульту, сшибив по пути вазочку с оранжевыми
оранжерейными гвоздиками.
- Интереснейшее дело, капитан, - услышал он неразборчивое гудение
(у Чандра звуки застревают в бороде, говорили биологи) - Мы тут сидим,
думаем - зайдите, а?
В первый момент Станислав расстроился, - он уже предвкушал, как
скажет "да" первым, а тут просто "интересное дело". Но потом
сообразил, что для обычного "интересного дела" хватило бы и вечернего
отчета.
Рай-на-задворках.
2276 год по земному летоисчислению.
Из дневника Сержа Арно (катушка II, реконструкция)
...Ступил своей ногой. Почему "проклятая"? Почему отец так
ненавидел этот в полном смысле слова рай? Почему он требовал, чтобы я
помешал полету сюда? Да и как вообще он мог такое требовать? Вопросы,
вопросы, вопросы - ответы на которые где-то здесь, в этих зеленых
ласковых полях, прозрачных ручейках, ярких и нежных рощах. Где? На
всей "Алене", может быть, только я до конца ощущаю непонятность
поведения отца. Он был странный человек, герой-косморазведчик Петр
Арно! Я испытываю какую-то болезненную потребность снова и снова
вспомнить самые мельчайшие детали нашего нечастого общения. Только
никак не могу понять: в них ли кроется ответ на загадки планеты, или
наоборот - здесь разгадка поведения отца? Во всяком случае, связь
несомненна.
Мне всегда не хватало методичности. Это особенно заметно, когда я
вплотную подошел к тайне. Итак, по порядку.
Я - Серж Петрович Арно, главный механик исследовательского
космолета "Алена", командир боевых машин по планетному расписанию.
Хотя кому на такой планете нужны боевые машины, чудовища с лазерами и
деструкторами, с прочей тысячью и одной смертью? За всю историю
исследования планет их всего два раза пускали в ход.
Мой отец - Петр Арно, косморазведчик, оператор высокогорной станции
наведения. Моя мать - Анна Арно. Она рассказывала мне, что полюбила
отца во врема его послеполетного отдыха в санатории "Сахара", где она
была наблюдающим врачом. Отец отличался от всех отдыхающих ростом,
спокойствием и подчеркнутым безразличием к женщинам. ("Что-то не очень
это свойственно косморазведчикам после полета..." Ах, мама, мама!).
Врачи не нашли ничего необычного в том, что Петр Арно добровольно
запер себя на безлюдной высокогорной станции. После роспуска корпуса
косморазведчиков бывшие "космические бродяги" выкидывали и не такие
номера. Мало кто из них пошел в исследовательский космофлот. И когда
Петр Арно в шестой раз отказался смениться, мама настояла на посылке
ее на станцию врачом-наблюдателем - на месяц, обернувшийся жизнью.
Я очень любил отца. Любил тем больше, чем меньше он обращал на меня
внимания. Хотя неправильно - "не обращал внимания". Обращал. Помню, он
ставил меня перед собой и долго смотрел, словно сравнивал с каким-то
образцом. В детстве я боялся этого, боялся отчуждения в глазах отца,
какой-то отстраненности. А потом я уходил, так и не дождавшись ласки.
Вся положенная ребенку ласка доставалась мне от мамы. Но даже у нее
иногда, если заставал врасплох, я замечал такое же изучающее внимание.
Окончательно пропало оно только после моего поступления в школу
космомехаников. Это был самый решительный шаг в моей жизни, начисто
сломавший наши семейные отношения. Когдя я объявил о своем решении,
отец впервые меня ударил. Ударил неожиданно, и в глазах его горела
такая ярость, что я ужаснулся.
- Не смей! - закричала мама. - Не смей! - до сих пор не знаю, мне
или ему.
Я выбежал из домика и вскочил в вертоплан с твердым намерением
никогда больше здесь не появляться. Скользя в воздушных потоках вдоль
горных склонов, я весь корчился не от отцовского удара, а все от того
же отчуждения, явственно мелькнувшего в глазах мамы. Конечно, долгая
