Станислав Лем. Футурологический конгресс
Stanislav Lem. Kongres futurologiczny, 1971
Перевод К. Душенко, 1994,1997
Повесть
Восьмой Всемирный футурологический конгресс открылся в
Костарикане. По правде говоря, я не поехал бы в Нунас, если бы не
профессор Тарантога: он дал мне понять, что там на меня
рассчитывают. Еще он сказал (и это меня задело), что астронавтика
стала, в сущности, бегством от земных передряг. Всякий, кто сыт
ими по горло, удирает в Галактику, надеясь, что самое худшее
случится в его отсутствие. И в самом деле, возвращаясь из
путешествий, особенно в прежние годы, я с тревогой выискивал в
иллюминаторе Землю -- не уподобилась ли она печеной картофелине.
Поэтому я не очень-то сопротивлялся, а только заметил, что не
разбираюсь в футурологии. И в насосах мало кто разбирается,
возразил Тарантога, однако все мы кидаемся к помпам, услышав:
"Течь в трюме!"
Правление Футурологического общества выбрало Костарикану
потому, что темой конгресса был демографический взрыв и меры
борьбы с ним, а Костарикане принадлежит мировой рекорд по темпам
роста населения; предполагалось, что это удвоит эффективность
нашей работы. Правда, злые языки называли иную причину: в Нунасе
наполовину пустовал новый отель корпорации "Хилтон", между тем на
конгресс, кроме самих футурологов, ожидалось столько же
журналистов. Теперь, когда от отеля не осталось камня на камне,
я, не боясь обвинений в рекламных захваливаниях, могу со
спокойной совестью утверждать: "Хилтон" был превосходен. Моя
оценка имеет особый вес, ведь по натуре я сибарит, и лишь чувство
долга иногда заставляло меня предпочесть комфорту каторжный труд
астронавта.
Над плоским пятиэтажным цоколем костариканского "Хилтона"
возвышались еще сто шесть этажей. На крышах уступов здания
размещались теннисные корты, бассейны, солярии, дорожки для
картинга, карусели, служившие одновременно рулетками, тир (где
можно было стрелять по манекенам, изображавшим кого угодно, на
выбор, -- спецзаказы выполнялись в течение суток), а также
раковина открытой эстрады с установками для опрыскивания
слушателей слезоточивым газом. Мне достался сотый этаж, откуда я
мог созерцать лишь иссиня-коричневую изнанку смога, нависшего над
столицей. Кое-что из гостиничного инвентаря меня озадачило --
например, трехметровый железный прут в углу ванной комнаты,
маскхалат в платяном шкафу, мешок сухарей под кроватью. На
яшмовой стене ванной, рядом с полотенцами, висел моток настоящей
альпинистской веревки, а вставляя ключ в дверной английский
замок, я заметил небольшую табличку: "Дирекция гарантирует, что в
этом номере БОМБ нет".
Теперь, как известно, ученые делятся на оседлых и кочующих.
Первые по старинке что-то исследуют, вторые разъезжают по
всевозможным конференциям и конгрессам. Кочующего ученого легко
распознать: на груди у него карточка с фамилией и ученой
степенью, в кармане -- расписание авиарейсов; подтяжки у него без
металлических пряжек, портфель -- на пластмассовой защелке, а то,
чего доброго, завоет сирена устройства, просвечивающего
пассажиров в поисках кинжалов и кольтов. Научную литературу такой
ученый читает по дороге в аэропорт, в залах ожидания и
гостиничных барах. По понятным причинам я был не в курсе
последних достижений земной культуры и спровоцировал сигналы
тревоги в аэропортах Бангкока, Афин и самого Нунаса, а все
потому, что во рту у меня шесть стальных коронок. В Нунасе я
хотел заменить их фарфоровыми; увы, непредвиденные события этому
помешали. А насчет сухарей, прута, веревки и маскхалата один из
футурологовамериканцев снисходительно разъяснил мне, что
гостиничное дело в нашу эпоху требует неведомых ранее мер
безопасности. Каждый такой предмет повышает выживаемость
постояльца. На эти слова я, по легкомыслию, должного внимания не
обратил.
Заседание было назначено на вторую половину дня, и уже утром
мы получили полный комплект материалов конгресса -- превосходно
изданных и со множеством приложений. Особенно радовали глаз
отрывные купоны из глянцевой плотной бумаги со штампом
"Копуляционный талон". Научные конференции тоже пострадали от
демографического взрыва; популяция футурологов растет столь же
быстро, как и все человечество, так что конгрессы проходят в
сутолоке и спешке. О чтении докладов с трибуны и речи быть не
может, знакомиться с ними нужно заранее. Утром, однако, было не
до того, поскольку хозяева пригласили нас на коктейль. Эта
скромная церемония обошлась почти без приключений, только
делегацию США забросали тухлыми помидорами. Не успел я поднять
бокал, как Джим Стэнтор, знакомый журналист из ЮПИ, сообщил, что
на рассвете похищены консул и третий атташе американского
посольства в Костарикане. В обмен на дипломатов
похитители-экстремисты требовали освободить политзаключенных, а
пока, чтобы подчеркнуть весомость своего ультиматума, присылали в
посольство зубы заложников, один за другим, грозя эскалацией
насилия. Впрочем, этот инцидент не нарушил дружественной
атмосферы приема. Присутствовал лично посол США, произнесший спич
о необходимости сотрудничества между народами; правда, выступал
он под охраной шести плечистых парней в штатском, которые держали
нас на мушке. Мне, признаюсь, стало как-то не по себе, а тут еще,
на беду, стоявший рядом темнокожий делегат Индии, которого мучил
насморк, полез в карман за платком. Как впоследствии убеждал меня
пресс-секретарь Футурологического общества, примененные средства
были необходимыми и гуманными. Охрана вооружена автоматами
большого калибра, но малой пробойной силы, такими же, как у
охраны пассажирских самолетов, и посторонние ничем не рискуют --
не то что раньше, когда пуля, уложив террориста, прошивала еще
пять-шесть ни в чем не повинных людей. И все же не слишком
приятно, когда сосед, изрешеченный пулями, падает к вашим ногам,
даже если это обычное недоразумение, которое исчерпывается путем
обмена дипломатическими нотами.
Впрочем, вместо того чтобы рассуждать о гуманной баллистике,
мне следовало бы объяснить, почему я так и не успел просмотреть
материалы конгресса. Во-первых (подробность малоприятная),
пришлось спешно менять окровавленную рубашку; к тому же завтракал
я, вопреки обыкновению, не у себя, а в гостиничном баре. С утра я
привык есть яйца в мешочек, а гостиница, где можно получить их
прямо в постель целехонькими, с нерастекшимся желтком, пока не
построена. Дело тут, разумеется, в непрестанном разрастании
столичных отелей. Если от кухни до номера полторы мили, ничто не
спасет желток от взбалтывания. Как я слышал, эксперты "Хилтона",
занимавшиеся этой проблемой, единственным выходом признали
сверхзвуковой лифт, но sonic boom -- грохот при прохождении
звукового барьера -- в замкнутом пространстве отеля привел бы к
разрыву барабанных перепонок. Конечно, кухонный автомат мог бы
доставлять прямо в номер сырые яйца, которые у вас на глазах
автокельнер варил бы в мешочек, но отсюда недалеко и до
собственного курятника в номере. Вот почему утром я пошел в бар.
Девяносто пять процентов обитателей гостиниц составляют ныне
участники конференций и съездов. Гость-одиночка,
турист-индивидуалист без опознавательной карточки на лацкане и
без портфеля, распухшего от ученых бумаг, стал редок, как черный
жемчуг. Одновременно с нашим конгрессом в Костарикане проходила
конференция молодых бунтарей группировки "Тигры", конгресс
Ассоциации Издателей Освобожденной Литературы, а также Общества
филуменистов. Обычно делегатам-коллегам достаются соседние
номера, но мне, в знак особого уважения, дирекция выделила
апартаменты на сотом этаже, поскольку здесь имелся пальмовый сад
с женским оркестром, исполнявшим концерты Баха; попутно
оркестрантки совершали коллективный стриптиз. Без этого я,
пожалуй, мог бы и обойтись; к сожалению, свободных номеров уже не
было -- пришлось довольствоваться тем, что дают. Едва я уселся в
баре, как широкоплечий курчавобородый сосед (по его бороде я мог,
не хуже чем по меню, прочитать, что он ел на прошлой неделе)
сунул мне прямо в нос массивную, с окованным прикладом,
двустволку и, радостно гогоча, осведомился, какого я мнения о его
папинтовке. Я не понял, о чем он, но предпочел не показывать
виду. Молчание -- лучшая тактика при случайных знакомствах. И
правда, он тут же с готовностью объяснил, что скорострельный
двуствольный штуцер с лазерным прицелом -- идеальное оружие для
охоты на Папу Римского. Болтая без удержу, он достал из кармана
помятую карточку; на снимке он изготовился к выстрелу -- мишенью
служил манекен в круглой шапочке, какие носят кардиналы и Папы.
Бородач, по его словам, как раз достиг своей лучшей формы и
отправлялся в Рим на церковные торжества, чтобы застрелить Его
святейшество на площади Святого Петра. Я нисколько ему не
поверил, но он, не умолкая ни на минуту, показал мне: авиабилет,
карманный требник и памятку для американских паломников, а также
пачку патронов с крестообразной головкой. Из экономии билет он
взял лишь в одну сторону, не сомневаясь, что разъяренные
пилигримы растерзают его на куски. Мысль об этом, похоже,
приводила его в превосходное расположение духа.
Сперва я решил, что передо мною маньяк или профессиональный
экстремист-динамитчик, каких в наше время хватает. Ничуть не
бывало! Захлебываясь словами и поминутно сползая с высокого
табурета -- ибо его двустволка то и дело падала на пол, -- он
объяснял мне, что сам-то он истовый, правоверный католик; тем
большей жертвой будет с его стороны эта операция ("операция П",
как он ее называл). Нужно взбудоражить совесть планеты, а что
взбудоражит ее сильнее, чем поступок столь ужасающий? Он, мол,
сделает то же, что Авраам, согласно Писанию, хотел сделать с
Исааком, только наоборот: не сына ухлопает, а отца, к тому же
святого, и явит тем самым пример высочайшего самоотречения, на
какое только способен христианин. Тело он обречет на казнь, душу
-- на вечные муки, а все для того, чтоб открыть глаза
человечеству. "Ну, ну, -- подумал я, -- не многовато ли развелось
желающих открыть нам глаза?" Его филиппика не убедила меня, и я
пошел спасать Папу, то есть сообщить кому-нибудь об "операции П";
но Стэнтор, который встретился мне в баре на семьдесят седьмом
этаже, даже не выслушал меня до конца и, в свою очередь,
рассказал мне, что в подарках, преподнесенных недавно Адриану XI
делегацией американских католиков, оказались две бомбы с часовым
механизмом и бочонок, наполненный не вином для причастия, а
нитроглицерином. Равнодушие Стэнтора стало понятнее, когда я
узнал, что экстремисты прислали в посольство уже целую ногу --
неизвестно лишь чью. Впрочем, его позвали к телефону, и наша
беседа оборвалась; кажется, на Авенида Романа кто-то поджег себя
в знак протеста.
В баре на семьдесят седьмом этаже атмосфера царила
совершенно иная, нежели у меня наверху. Здесь было полно
босоногих девиц в сетчатых блузках до пояса, некоторые -- при
шпагах; у многих косички прикреплялись, по самой последней моде,
к медальону на шее или к обручу, утыканному гвоздиками. Кто они
были, филуменистки или секретарши Освобожденных Издателей, не
знаю; судя по цветным фотографиям, которые они разглядывали,
речь, скорее, шла об Освобожденной Литературе. Я спустился на
девять этажей ниже, к своим футурологам, и в очередном баре
