меня. Все люди сделаются для вас зверями, а лучшие из них - охотничьей
сворой. Целоваться с улитками и свиньями? Это всего лишь прелюдия. Более
великие, чем Пан, вы будете ужасом народов, бичом мира. Вселенная будет
трепетать от ваших страстей, и вы обуздаете их. Этот древний смех даст вам
могущество...
- Да подавись ты своей мерзкой блевотиной, подонок! Заткни свое
паршивое хлебало! - загремел Фафхрд.
- Только покоритесь мне, моей воле! - восторженно продолжал адепт так
быстро, что его борода ритмично подрагивала. - Мы поймем причину всех
вещей и перекрутим их по-своему. Божественный разврат будет устилать
дорогу, которой мы пойдем сквозь ненастную тьму и отыщем того, кто, таясь
в бесчувственном черепе Одина, дергает за ниточки и управляет нашими
жизнями. Все знание будет принадлежать нам троим. Только отдайте мне свою
волю, станьте орудием моим!
На мгновение Мышелова ослепил блеск столь ужасных чудес. Но он тут же
стряхнул с себя морок и, пощупав бицепсы Фафхрда - они было ослабли,
словно Северянин тоже начал поддаваться, но тут же вновь напружинились, -
услышал собственный голос, холодно прозвучавший в гулком молчании:
- Ты думаешь, тебе хватит плюгавенькой рифмы, чтобы поймать нас на
свои тошнотворные посулы? Думаешь, нам интересно твое высоколобое копание
в дерьме? Фафхрд, этот слизняк меня оскорбил, не говоря уж о вреде,
который он нам причинил. Остается только решить, кто из нас им займется.
Мне не терпится распотрошить его, начиная с ребрышек.
- Да неужто вы не понимаете, какие колоссальные возможности я готов
для вас открыть? Неужели у нас нет точек соприкосновения?
- Только на поле боя. Зови своих демонов, колдун, или хватай оружие.
Невероятное возбуждение покинуло адепта, и в глазах у него осталась
лишь смерть. Чтобы решить, кому сражаться, Фафхрд подкинул в воздух чашу
Сократа и выругался, когда она подкатилась к Мышелову, который с кошачьим
проворством схватил свой меч по имени Скальпель. Адепт, нагнувшись, стал
шарить у себя за спиной, пока не наткнулся рукой на поле с ножнами, из
которых вытащил клинок, тонкий и упругий, как игла. Адепт стоял, высокий и
холодно-безразличный, в лучах восходящего солнца, а черный, напоминающий
человека монолит, словно напарник, склонился за его спиной.
Мышелов беззвучно вытащил Скальпель из ножен и, ласково проведя
пальцами по клинку, заметил на нем сделанную черным мелком надпись: "Шаг,
который ты собираешься предпринять, я не одобряю. Нингобль". Раздраженно
зашипев, Мышелов стер надпись о бедро и стал внимательно следить за
адептом - настолько внимательно, что не заметил, что глаза лежавшей на
земле Ахуры чуть дрогнули и раскрылись.
- И знай, мертвый колдун, - небрежно заметил человечек в сером, - что
меня зовут Серый Мышелов.
- А меня - Анра Девадорис.
Мышелов незамедлительно начал приводить в действие тщательно
обдуманный план: сделать два быстрых прыжка вперед и в молниеносном
выпаде, отбив оружие адепта, пронзить ему Скальпелем горло. Он уже увидел
было, как из горла побежденного врага хлынула кровь, но на втором прыжке
заметил у самых глаз жужжащий, как стрела, клинок противника. Изогнувшись
так, что свело живот, он наугад отбил меч адепта. Иглообразный клинок
жадным вращением захватил Скальпель, но лишь расцарапал шею Мышелова.
Низко присев, Мышелов удержался на ногах, но раскрылся, и, лишь отскочив
назад, ушел от второго удара Анры Девадориса, нанесенного с
молниеносностью атакующей змеи. Приходя в себя для отражения очередной
атаки, Мышелов удивленно таращил глаза: никогда в жизни ему не доводилось
встречаться со столь быстрым противником. Лицо Фафхрда побелело. Однако
Ахура, приподняв с плаща голову, улыбалась со слабой, недоверчивой, но
злобной радостью - откровенно порочной радостью, совершенно непохожей на
ее прежнюю, чуть заметную и насмешливую жестокость.
Но Анра Девадорис, прежде чем опять пуститься в бой, с высокомерной
благодарностью улыбнулся Мышелову. И вот уже иглообразный клинок
устремился с виду в неторопливую, но на самом деле молниеносную атаку, а
Скальпель зажужжал, неистово обороняясь. Мышелов, судорожно кружа,
отступал, по лицу его струился пот, в горле пересохло, но в сердце гремело
ликование: никогда еще он не дрался так хорошо, даже в то душное утро,
когда с мешком на голове ему пришлось расправиться с жестоким и
непредсказуемым похитителем из Египта.
Внезапно к Мышелову пришла уверенность, что не напрасно он целыми
днями следил за Ахурой.
Мелькнуло тончайшее лезвие, и Мышелов, даже не сумев сообразить, с
какой стороны Скальпеля оно чиркнуло, отскочил назад, однако недостаточно
быстро, и получил укол в бок. Он жестоко резанул по рванувшейся назад руке
адепта и сам едва успел отдернуть свою от ответного выпада.
Противным голосом и так тихо, что Фафхрд едва услышал ее, а Мышелов
не услышал вовсе, Ахура воскликнула:
- Вот пробежали паучки, Анра, и пощекотали тебя своими ножками.
Быть может, адепт замешкался всего на миг, а может, просто глаза его
стали чуть более пустыми. Как бы там ни было, но Мышелов так и не получил
долгожданной возможности начать контратаку и выйти из смертоносного
круговорота своего отступления. Как он ни всматривался, ему не удалось
найти брешь в стальной сети, которую без устали ткал клинок его соперника,
не удавалось заметить на лице, спрятанном за этой сетью, ни единой
предательской гримасы, ни малейшего намека на то, куда будет направлена
следующая атака, ни раздувающихся ноздрей или приоткрытого рта,
указывающих на утомление противника. Лицо это было неживым,
нечеловеческим, мертвой маской машины, созданной каким-нибудь Дедалом,
серебристо-лепрозной личиной монстра, вышедшего из страшной сказки. И, как
и подобает машине, Девадорис черпал мощь и скорость из самого ритма боя,
который подтачивал силы Мышелова.
Мышелов понял: он должен нарушить этот ритм контратакой, любой
контратакой, или пасть жертвой этой ослепляющей скорости.
И сразу же он понял и другое: возможности для контратаки не
представится, дожидаться, когда соперник ошибется в своей атаке, нельзя,
нужно поставить все на карту и действовать наугад.
В горле у него першило, сердце колотилось о ребра, конечности начали
неметь, словно наливаясь смертельным ядом.
Девадорис сделал ложный выпад ему в лицо.
Одновременно Мышелов услышал глумливый голос Ахуры:
- Они уже оплели паутиной твою бороду, Анра, а червячки вкусили от
твоих причиндалов.
Мышелов ударил наугад, и его клинок устремился к колену адепта.
То ли он угадал, то ли что-то другое помешало Девадорису завершить
свой смертельный выпад.
Он легко парировал удар Мышелова, однако ритм уже был нарушен, и
скорость замедлилась.
Адепт тут же набрал ее снова, и Мышелов опять ударил наугад, опять в
самый последний момент. Снова услышал он жуткую издевку Ахуры:
- Личинки сплелись для тебя в ожерелье, Анра, а каждый ползущий жук
останавливается, чтобы заглянуть тебе в глазницу.
Это повторялось снова и снова: немыслимая скорость, догадка, мрачная
издевка, но всякий раз Мышелов выгадывал лишь мгновенную передышку, не
успевая начать серьезную контратаку. Он непрерывно отступал, двигаясь по
кругу, ему начало казаться, что он попал в громадный водоворот. И с каждым
поворотом перед глазами у него проносились неподвижные части пейзажа:
сведенное судорогой белое лицо Фафхрда, громадная усыпальница, искаженное
ненавистью, насмешливое лицо Ахуры, красная вспышка восходящего солнца,
черный и мрачный обтесанный монолит, ряд каменных солдат, громадные
каменные шатры, снова Фафхрд.
Мышелов понял: еще немного - и силы оставят его раз и навсегда.
Каждая удачная контратака давала ему все более короткую передышку, все
слабее сбивала скорость соперника. Голова у него закружилась, в глазах
потемнело. Его как будто затянуло в самую сердцевину водоворота, казалось,
что черное облако, излившееся из Ахуры, окутывает его, словно вампир,
отнимает у него дыхание.
Мышелов знал, что у него хватит сил еще лишь на один ответный удар,
поэтому решил направить его в сердце противника.
Он начал готовить последнюю контратаку.
Но он слишком долго мешкал. Ему не удавалось собрать необходимые для
решающего удара силы, развить нужную скорость.
Он увидел, что адепт готовится к молниеносному смертельному удару.
Выпад Мышелова напоминал движение паралитика, который силится
приподняться с кровати.
И тут Ахура начала смеяться.
Это был жутковатый истерический смех, несколько глуповатое хихиканье
и фырканье, и Мышелов удивился, почему девушка так радуется его гибели, и,
несмотря на все это, в этих звуках слышалось искаженное эхо смеха, каким
смеялись он сам и Фафхрд.
С удивлением Мышелов обнаружил, что иглообразный меч еще его не
проткнул: молниеносное движение Девадориса стало на глазах замедляться,
словно ненавистный смех петлями опутывал адепта, словно каждый его раскат
прочной цепью сковывал его конечности.
Мышелов согнулся над своим мечом и скорее рухнул вперед, чем сделал
выпад.
Послышался прерывистый вздох Фафхрда.
И тут Мышелов понял, что пытается вытащить Скальпель из груди адепта
и что это почему-то невероятно трудно, хотя в грудь клинок вошел легко,
словно Анра Девадорис внутри был полый. Мышелов дернул еще раз, и
Скальпель, выйдя наружу, выпал из его онемевших пальцев. Колени у Мышелова
задрожали, голова упала на грудь, и все вокруг покрылось мраком.
Мокрый от пота Фафхрд не отрывал глаз от адепта, напряженное тело
которого начало покачиваться, словно каменный столб, этакий стройный
собрат монолита у него за спиной. Губы Анры были растянуты в застывшей
улыбке предвидения. Тело раскачивалось все сильнее, но несколько
мгновений, словно жуткий маятник смерти, не падало. Наконец, похожий на
каменный столб, покойник рухнул ничком. Когда его голова коснулась черной
плиты, раздался ужасающий гулкий звук.
Ахура вновь истерически расхохоталась.
Бросившись к Мышелову, Фафхрд окликнул его по имени и принялся трясти
осевшее тело. Ответом ему был храп. Словно какой-нибудь изнуренный солдат
фиванской фаланги, задремавший на исходе битвы, опираясь на копье, Мышелов
заснул от полной потери сил. Отыскав серый плащ, Фафхрд завернул в него
Мышелова и уложил на землю.
Ахура судорожно тряслась.
Фафхрд посмотрел на распростертого на земле адепта, похожего на
рухнувшую каменную статую. Своей худобой Девадорис напоминал скелет. Рана,
нанесенная Скальпелем, почти не кровоточила, однако лоб адепта раскололся,
словно яичная скорлупа. Фафхрд дотронулся до тела. Кожа была ледяной,
мышцы тверды, как сталь.
Фафхрду приходилось видеть людей, окоченевших сразу после смерти,
например, македонцев, сражавшихся слишком отчаянно и слишком долго. Однако
они перед смертью теряли силы и даже пошатывались. Анра же Девадорис до
самого последнего момента выглядел свежим и уравновешенным, несмотря на то
что вызывающий окоченение яд уже скопился у него в крови. На протяжении
всего поединка грудь его едва вздымалась.
- Клянусь распятым Одином! - пробормотал Фафхрд. - Это был настоящий
мужчина, хоть и адепт.
Чья-то рука легла ему на плечо. Фафхрд обернулся: перед ним стояла
Ахура. Вокруг глаз у нее появились белые круги. Она косо ухмыльнулась,
понимающе вздернула бровь, затем, приложив палец к губам, внезапно упала
на колени перед трупом адепта. Робким движением прикоснулась она к
