студеных и туманных рассветов, ослепительных полудней и предательских
закатов, напоминающих об осторожных и кровожадных горных племенах,
вошедших в общеизвестные легенды о "маленьком народце", который был так же
похож на людей, как кошки на собак. Ахура, казалось, не замечала
внезапного отсутствия внимания к ее персоне и оставалась все такой же
вызывающе застенчивой и непонятной.
Между тем отношение Мышелова к Ахуре начало претерпевать медленные,
но глубокие изменения. То ли его безудержная страсть пошла на убыль, то ли
его ум, не занятый более изобретением комплиментов и острот, стал
прозревать глубже, но только Мышелов начал склоняться к мысли, что полюбил
он не всю Ахуру, а лишь крошечную искорку в темной душе незнакомки, с
каждым днем становившейся все более загадочной, подозрительной и даже
отталкивающей. Он припомнил другое имя, которым Хлоя называла Ахуру, и его
тут же заполонили странные мысли, связанные с легендой о Гермафродите,
купавшемся в Карийском источнике и слившемся в одно целое с нимфой
Салмакидой. Теперь, глядя на Ахуру, он видел лишь жадные глаза,
уставившиеся сквозь прорези зрачков на мир. Ему стало казаться, что по
ночам она беззвучно посмеивается над страшным заклятием, наложенным на
него и Фафхрда. Его одержимость Ахурой сделалась совсем иной, он начал
подсматривать за ней и изучать выражение ее лица, когда она на него не
смотрела, словно надеясь таким образом проникнуть в ее тайну.
Фафхрд заметил это и тут же заподозрил, что Мышелов намерен нарушить
их договор. С трудом скрывая возмущение, он принялся так же внимательно
наблюдать за Мышеловом, как тот наблюдал за Ахурой. Когда возникала
необходимость добыть что-нибудь съестное, ни один из друзей не хотел
отправляться на охоту в одиночку. Легкие и дружелюбные отношения между
ними явно портились. Однажды, ближе к вечеру, когда они пересекали
тенистую ложбину, откуда-то с неба камнем упал ястреб и вонзил когти в
плечо Фафхрда. Северянин сжал в горсти комочек рыжеватых перьев и только
потом заметил, что ястреб тоже принес записку.
"Остерегайся Мышелова", - гласила она, однако в сочетании с болью от
когтей ястреба оказалась для Фафхрда последней каплей. Подъехав к
Мышелову, он, пока Ахура справлялась со своей норовистой лошадью,
потревоженной происшествием, выложил приятелю все свои подозрения и
предупредил, что любое нарушение их договоренности немедленно положит
конец дружбе и приведет к смертельному поединку.
Мышелов выслушал друга с отсутствующим видом, продолжая мрачно
наблюдать за Ахурой. Ему очень хотелось открыть Фафхрду истинные причины
своего поведения, но он сомневался, что сумеет выразить их достаточно
вразумительно. Кроме того, ему было досадно, что Фафхрд неправильно его
понял. Поэтому, когда Северянин резко высказал все, что думал, он ничего
не ответил. Фафхрд расценил это как признание вины и в гневе ускакал
прочь.
Теперь они приближались к холмистой местности, откуда мидяне и персы
нахлынули на Ассирию и Халдею, и где, если верить географии Нингобля, они
должны были отыскать логово Князя Зла. Поначалу древняя карта на покрове
Аримана не столько помогала путешественникам, сколько выводила их из себя,
однако позже, благодаря на удивление толковым замечаниям Ахуры, они начали
провидеть в ней какой-то тревожный смысл: там, где местность, казалось,
вела к гордому кряжу с седловиной, на карте была обозначено узкое ущелье,
а где по всем признакам должна была быть гора, карта указывала долину.
Если карта не врала, путешественники через несколько дней должны были
оказаться в Затерянном Городе.
Между тем одержимость Мышелова все усугублялась и в конце концов
приняла определенную, но весьма странную форму. Он решил, что Ахура -
мужчина.
Удивительно, однако до сих пор ни бивачная жизнь, где все постоянно
друг у друга на виду, ни усердные наблюдения Мышелова не дали ясного
ответа на этот животрепещущий вопрос. И, оглядываясь назад, Мышелов с
удивлением вынужден был признаться себе, что не располагает никакими
конкретными доказательствами. Да, судя по фигуре, жестам и вообще по всей
повадке, Ахура была женщиной, однако он вспомнил раскрашенных и с
подложенными мягкими частями сластолюбцев, нежных, но не приторных,
которые весьма успешно изображали женственность. Нелепо - но что
поделаешь. С этого момента его чрезмерная любознательность превратилась в
тяжкий труд, и он усилил свою мрачную бдительность к страшному
неудовольствию Фафхрда, который время от времени внезапно начинал
постукивать ладонью по рукоятке меча, однако даже это не могло вынудить
Мышелова отвести от девушки взгляд. Каждый из друзей пребывал в мрачной
раздражительности, равно как и верблюд, который проявлял все больше и
больше упрямства по мере удаления от милой его желудку пустыни.
Путники неуклонно приближались к древней святыне Аримана, преодолевая
мрачные ущелья и скалистые хребты, и для Мышелова настали кошмарные дни.
Фафхрд казался ему грозным белолицым гигантом, смутно напоминавшим
кого-то, кого он знавал в дни бодрствования, а само путешествие -
продвижением наугад потусторонними путями сна. Он очень хотел бы
поделиться с великаном своими подозрениями, но не мог решиться на это
из-за их чудовищности, а также потому, что великан любил Ахуру. И все это
время Ахура недоступным трепещущим фантомом ускользала от него, хотя когда
он заставлял свой ум работать, то понимал, что поведение девушки никак не
изменилось, лишь еще настойчивее стала она стремиться вперед, словно
корабль, который приближается к родному порту.
Наконец наступила ночь, когда он уже был не в силах сдерживать
мучительное любопытство. Выбравшись из-под гнета тяжелых незапоминающихся
снов, он оперся на локоть и огляделся - спокойный, как существо, в честь
которого был назван.
Было бы холодно, если б воздух не сохранял полнейшую неподвижность. В
костре еще тлели уголья. В лунном свете Мышелов видел взъерошенную голову
Фафхрда и его локоть, высунутый из-под косматого медвежьего плаща. Лунный
свет падал прямо на Ахуру, лежащую у костра с закрытыми глазами, которая,
казалось, едва дышала, обратив спокойное лицо прямо в небо.
Ждал Мышелов долго. Наконец, беззвучно откинув серый плащ, он взял
меч, обошел вокруг костра и стал на колени подле девушки. Несколько
мгновений он бесстрастно всматривался в ее лицо. Но оно оставалось все той
же маской гермафродита, которая так терзала его в часы бодрствования, хотя
теперь он не совсем понимал, где проходит граница между сном и явью.
Внезапно его руки потянулись к девушке, но он сдержался и снова замер
надолго. Наконец, движением осторожным и заученным, словно у лунатика, но
только еще более бесшумным, он сдвинул в сторону ее шерстяной плащ и,
достав из кошеля небольшой нож, легко, стараясь не прикоснуться к коже,
оттянул у шеи платье девушки и разрезал его до колен, после чего поступил
точно так же с хитоном.
Он был уверен, что не увидит грудей цвета слоновой кости, но они были
на месте. Кошмар, однако, не рассеялся, а еще более сгустился.
Внезапно Мышелова словно озарило молнией, но он даже не удивился
понятому. Стоя на коленях и мрачно разглядывая девушку, он вдруг со всей
отчетливостью осознал, что эта плоть цвета слоновой кости тоже не более
чем маска, сделанная так же умело, как и лицо, и предназначенная для
какой-то жуткой неведомой цели.
Веки девушки не дрогнули, но ее губы, как показалось Мышелову,
тронула мимолетная улыбка.
Теперь он был абсолютно убежден, что Ахура мужчина.
У него за спиной хрустнули уголья.
Обернувшись, Мышелов увидел лишь полосу сверкающей стали, замершую на
миг над головой у Фафхрда, словно какой-то бог, обладающий нечеловеческой
выдержкой, давал смертному шанс, прежде чем метнуть в него молнию.
Мышелов успел выхватить свой тонкий меч, чтобы парировать чудовищный
удар. Оба клинка, от острия до рукоятки, застонали.
И тут, словно в ответ на этот стон, смешиваясь с ним, продолжая его и
усиливая, из абсолютного затишья с запада налетел сильнейший порыв ветра,
который бросил Мышелова вперед, Фафхрда отшвырнул назад, а Ахуру перекатил
через то место, где еще миг назад тлели уголья.
Так же внезапно ветер стих. С последним его дуновением какой-то,
похожий на летучую мышь, предмет скользнул по лицу Мышелова, и тот схватил
его. Но оказалось, что это не летучая мышь и даже не большой лист. Это
было очень похоже на папирус.
Попавшие на пучок сухой травы уголья подожгли его. В свете этого
нового костерка Мышелов расправил клочок тонкого папируса, прилетевший
откуда-то с бескрайнего запада.
Он неистово закивал Фафхрду, который выкарабкивался из чахлого
сосняка.
На папирусе жидкостью каракатицы было написано крупными буквами
несколько слов, внизу виднелась замысловатая печать.
"Каких бы богов вы ни чтили, прекратите ради них ссору. Немедленно
отправляйтесь дальше. Следуйте за женщиной".
Только теперь друзья заметили, что Ахура заглядывает им через плечо.
Блистательная луна вышла из-за небольшого облачка, которое ненадолго ее
заслонило. Девушка взглянула на Фафхрда и Мышелова, стянула на груди
разрезанные хитон и платье и накинула сверху плащ. Путники разобрали
лошадей, извлекли верблюда из зарослей колючего кустарника, где он
предавался мазохистским удовольствиям, и отправились в путь.
Затерянный Город отыскался неожиданно быстро, словно это была
какая-то ловушка или дело рук фокусника. Ахура указала им на усеянный
булыжниками утес, и через несколько минут они уже смотрели вниз, на узкую
долину, загроможденную причудливо наклоненными глыбами, серебрившимися в
лунном свете; на земле замысловатым узором чернели их тени.
С первого взгляда стало ясно, что никакой это не город. Безусловно, в
этих массивных каменных шатрах и хижинах люди никогда не жили, хотя могли
поклоняться в них своим богам. Это было обиталище для египетских колоссов,
каменных монстров. Но Фафхрду и Мышелову не удалось рассмотреть долину
подробнее: без предупреждения Ахура пустила свою лошадь вниз по склону.
Диким хмельным галопом всадники, похожие на рвущиеся вперед тени, и
верблюд, напоминавший запинающееся привидение, понеслись сквозь лес
свежесрубленных стволов, мимо качающихся каменных глыб размером с
дворцовую стену, под арками, годными для слонов, дальше и дальше за
ускользающим стуком копыт и, выскочив наконец на залитое лунным светом
пространство, остановились между монументальным, похожим на саркофаг
строением с ведущими к нему ступенями и грубо обтесанным каменным
монолитом.
Но не успели они удивиться окружающему, как заметили, что Ахура
нетерпеливо подает им какие-то знаки. Друзья вспомнили инструкции Нингобля
и сообразили, что вот-вот наступит рассвет. Они сгрузили всевозможные
свертки и коробочки с дрожащего и кусающегося верблюда, и Фафхрд,
развернув темный, редкотканый покров Аримана, накинул его на плечи Ахуре,
которая молча смотрела на усыпальницу; ее лицо походило на мраморную маску
нетерпения, словно девушка была каменной, как и все вокруг.
Пока Фафхрд занимался другими делами, Мышелов открыл сундучок из
черного дерева, похищенный у Лживой Лаодики. На него нашел шальной стих:
неуклюже пританцовывая и изображая слугу евнуха, он со вкусом расположил
на плоском камне кувшинчики, баночки и небольшие амфоры, извлеченные из
