она быстренько выкачала из Мышелова немало золота, которого ей хватило,
чтобы купить рабыню, в чьи обязанности входило, в сущности, лишь
упомянутое умащивание. Теперь Хлоя уже не старалась отвлекать внимание
Мышелова от других женщин, а не без удовольствия поступала как раз
наоборот, и когда в очередной раз, зайдя в таверну "Пурпурная Улитка", они
встретили там темноволосую девушку по имени не то Ахура, не то
Салмакида-Молчунья, косоглазая гречанка решила сообщить о последней
кое-что еще.
- Имей в виду, Ахура вовсе не такая уж невинная, хотя и держится
особняком. Однажды она спуталась с каким-то стариком - еще до того, как
подарила мне амулет, - а в другой раз я слышала, как одна шикарная
персиянка кричала на нее: "Что ты сделала со своим братом?" Ахура ничего
не ответила, только посмотрела змеиным взглядом, так что та выскочила как
ошпаренная. Бр-р! Видел бы ты ее глаза!
Однако Мышелов сделал вид, что это его не интересует.
Разумеется, если бы Фафхрд вежливенько попросил, Хлоя ему тут же и
отдалась бы, да и сама гречанка была не прочь получше прибрать парочку к
рукам, хотя бы и таким способом. Но гордость, не позволяла Фафхрду принять
от друга подобное одолжение; более того, в последние дни он не раз обзывал
Хлою скучной и неаппетитной созерцательницей собственного носа.
Поэтому Северянину приходилось волей-неволей вести монашескую жизнь,
стойко выдерживать презрительные женские взгляды за столом в кабачке,
отгонять раскрашенных мальчиков, превратно истолковывавших его
женоненавистничество, да сдерживать сильное раздражение, вызываемое
растущими слухами относительно того, что он оскопил себя и сделался тайным
жрецом Кибелы. Пересуды и домыслы до такой степени исказили истинную
картину происшедшего, что не помогало решительно ничего: хотя
подвергавшиеся превращению девицы из опасения нанести ущерб своей
репутации твердили, что это выдумки, но все напрасно. Одни решили, что
Фафхрд впал в мерзкий содомский грех, и требовали публично отдать его под
суд. Другие считали его счастливчиком, которого навещала обратившаяся
свиньей влюбленная в него богиня, и который поэтому презирает всех земных
девушек. Третьи шепотом заявляли, что он - брат Кирки и имеет постоянным
местожительством плавучий остров в Тирренском море, где держит стадо
свиней, в которых со свойственной ему жестокостью превратил многих
потерпевших кораблекрушение дев. Северянин больше не смеялся, под глазами
у него появились черные круги; вскоре он начал осторожные расспросы в
среде волшебников в надежде отыскать какое-нибудь контрзаклятие.
- Кажется, я нашел лекарство от твоего неприятного недуга, - однажды
вечером беззаботно заявил Мышелов, откладывая в сторону коричневый папирус
с оборванными краями. - Натолкнулся в этом заумном трактате
Исайи-бен-Эльшаза по демонологии. Здесь сказано, что если любимая тобой
женщина изменяет свой облик, ты должен продолжать заниматься с ней
любовными играми, веря, что сила твоей страсти поможет ей обрести
первоначальный вид.
Отложив меч, который он точил, Фафхрд поинтересовался:
- Тогда почему ты больше не целуешь улиток?
- Это не слишком приятное занятие. К тому же у меня - человека,
лишенного варварских предрассудков, на крайний случай есть Хлоя.
- Как же! Ты не бросаешь ее просто из гордости. Знаю я тебя. Уже
неделю ты ни о ком, кроме Ахуры, не думаешь.
- Штучка хорошенькая, но не в моем вкусе, - ледяным тоном ответил
Мышелов. - А вот тебе она, похоже, и впрямь вскружила голову. Как бы там
ни было, тебе следует попробовать мое лекарство. Свиньи со всего мира с
визгом побегут за тобой, вот увидишь.
Между тем Фафхрд дошел до того, что, держась на почтительном
расстоянии от очередной свиньи, созданной его неутоленной страстью,
предложил ей лохань помоев в надежде добиться чего-либо добротой. Но в
результате ему опять пришлось признать свое поражение и сунуть несколько
серебряных афинских дидрахм с изображением совы, устроившей истерику
скифской девице, у которой расстроился желудок. Оказавшийся поблизости
безмозглый, но любопытный молодой греческий философ заявил Фафхрду, что
важна лишь душа или сущность любимого человека, а его внешность не играет
ни малейшей роли.
- Ты принадлежишь к сократической школе? - нежно осведомился Фафхрд.
Грек кивнул.
- Сократ ведь был философом, способным не моргнув глазом выпить
неограниченное количество вина?
Снова последовал быстрый кивок.
- И это потому, что его рациональная сущность главенствовала над
животной?
- А ты человек образованный, - ответил грек с уважительным, но таким
же быстрым кивком.
- Погоди. Считаешь ли ты себя истинным последователем своего учителя?
На сей раз быстрая реакция грека сослужила ему недобрую службу. Он
кивнул, а через двое суток друзья вынесли его из погребка, где он, словно
какой-то удивительный младенец, лежал, свернувшись клубочком в разбитом
винном бочонке. Он не мог протрезветь несколько дней, и за это время
успела образоваться небольшая секта, поклонявшаяся ему как воплощению
Диониса. Однако она так же быстро и распалась, когда грек частично
протрезвел и выступил со своим первым пророчеством о пагубном влиянии
пьянства.
На следующее утро после обожествления опрометчивого философа Фафхрд
проснулся с первыми лучами жаркого солнца, скользнувшими по плоской крыше,
где они с Мышеловом решили переночевать. Лежа молча и недвижно, подавляя
желание слабым голосом попросить кого-нибудь купить мешочек снега у
ливанцев в белых бурнусах (солнце над ними щурилось даже в этот ранний
час), чтобы охладить гудящую голову, Северянин приоткрыл один глаз и
увидел то, что в своей мудрости и предполагал увидеть: Мышелова, сидящего
на корточках и устремившего взгляд на море.
- Сын колдуна и ведьмы, - обратился к нему Фафхрд, - похоже, нам
снова придется прибегнуть к нашему последнему средству.
Не оборачиваясь, Мышелов неторопливо кивнул.
- В первый раз мы едва остались в живых, - продолжал Фафхрд.
- Во второй раз мы отдали души Иным Существам, - подхватил Мышелов,
словно друзья пели утренний гимн Пепле.
- А в последний раз у нас отобрали светлую ланкмарскую мечту.
- Он может втянуть нас в такую попойку, что мы не проснемся лет
пятьсот.
- Он может послать нас на смерть, и мы возродимся лишь через два
тысячелетия, - продолжал Фафхрд.
- Он может показать нам Пана [в греческой мифологии божество стад,
лесов и полей, способное вселять в людей беспричинный ужас (отсюда
выражение "панический страх")], или отдать нас древним богам, или
зашвырнуть к звездам, или заслать в подземелья Квармалла, - заключил
Мышелов.
Несколько мгновений длилось молчание.
Потом Серый Мышелов прошептал:
- И все же мы должны посетить Нингобля Семиокого.
И это было воистину так: как правильно догадался Фафхрд, душа
Мышелова парила над морем в мечтах о темноволосой Ахуре.
НИНГОБЛЬ
И вот друзья прошли заснеженный Ливан и украли трех верблюдов - они
приняли мудрое решение увести их у богатого землевладельца, который
вынуждал своих арендаторов возделывать голые камни и засевать берега
Мертвого моря, - мудрое потому, что предстать пред очи Наушника Богов с
грязной совестью - дело гиблое. Через неделю страшной болтанки по пустыне
- недели буквально огненной, когда Фафхрд проклял богов племени
Муспелльхейма [в скандинавской мифологии - огненная страна, существовавшая
еще до начала творения], в которых он, впрочем, не верил, - друзья
добрались до Песчаных Гребней и Великих Песчаных Воронок и, со всеми
предосторожностями миновав их, пока они вращались довольно лениво,
забрались на Скалистый Остров. Как человек городской Мышелов заклеймил
Нингобля за то, что тот обитает в такой "богом забытой дыре", хотя
предполагал, что Торговец. Новостями и его подручные пользуются более
удобной дорогой, чем та, что предназначена для посетителей, и так же, как
и Фафхрд, знал наверняка, что Ловец Слухов (в особенности ложных, как
наиболее ценных) должен обитать одинаково близко как к Индии и бескрайним
садам Желтого Племени, так и к варварской Британии и воинственному Риму,
как к дышащим испарениями трансэфиопским джунглям, так и к таинственным
пустынным равнинам и достающим до звезд пикам за Каспийским морем.
Переполняемые надеждой друзья стреножили верблюдов, взяли факелы и
безбоязненно вступили в Бездонные Пещеры: опасность заключалась не в самом
визите к Нингоблю, а в мучительной притягательности его советов, которая
была столь велика, что человек следовал им независимо от последствий.
Тем не менее Фафхрд заметил:
- Земля разверзлась и поглотила дом Нингобля, но он застрял у нее в
глотке. Только бы у нее не началась икота.
Проходя по Дрожащему Мосту, перекинутому через Хлябь Элементарной
Истины, которая могла поглотить свет десяти тысяч факелов и не стала бы от
этого менее черной, приятели повстречали и молча проскользнули мимо
невозмутимого типа в шлеме, признав в нем пришедшего издалека мингола. Их
очень озадачил вопрос: был ли мингол посетителем Нингобля или его шпионом
- Фафхрд ни на грош не верил в силу ясновидения семи глаз Сплетника,
утверждая, что это все мошенничество для слабоумных, и что Нинг собирает
сведения с помощью целого сонма разносчиков, сводников, рабов, уличных
мальчишек, евнухов и повитух, которые числом превосходят армии двенадцати
царей.
С облегчением добравшись до другого берега пропасти, они двинулись
мимо устьев множества туннелей, которые Мышелов изучал весьма пристально.
- Может, зайдем в какой-нибудь наудачу, - пробормотал он, - и поищем
другой мир? Ахура ведь не Афродита и даже не Астарта.
- Не посоветовавшись с Нингоблем? - возмутился Фафхрд. - И унеся с
собой наше проклятие? Давай-ка поторапливайся.
Наконец на свешивающихся с потолка сталактитах они увидели слабый
отраженный свет и вскоре уже лезли к его источнику по Лестнице Заблуждений
- нагромождению громадных камней. Фафхрд, высоко задирая длинные ноги,
шагал с камня на камень, Мышелов двигался прыжками, словно кот. На пути им
все чаще попадались мелкие твари, которые сновали под ногами, задевали в
медленном полете друзей за плечи или просто сверкали любопытными глазками
из трещин и с уступов - приятели явно приближались к Архисоглядатаю.
Они решили не терять время на рекогносцировку и вскоре уже стояли
перед большими воротами, верхние прутья которых терялись во мраке,
несмотря на горевший перед ними костерок. Однако друзей интересовали не
ворота, а привратник - невероятно пузатое существо, сидевшее на полу подле
груды глиняных черепков совершенно неподвижно, если не считать легкого
движения, напоминавшего потирания рук. Руки - или что там у него было -
скрывались под поношенным, но весьма просторным плащом, капюшон которого
был наброшен на голову существа. Чуть пониже капюшона с плаща свешивались
две громадные летучие мыши.
Фафхрд откашлялся.
Шевеление под плащом прекратилось.
Затем из-под капюшона выползло нечто, что можно было бы принять за
змею, если бы вместо головы у нее не находился переливчатый драгоценный
камень с темным пятнышком посредине. И все же необычный отросток более
всего походил бы на змею, не напоминай он так сильно какой-то экзотический
цветок с толстым стеблем. Он принялся поворачиваться туда и сюда, пока не
уставился на пришельцев. В этом положении он и застыл, а нарост на его
