сделались очень ранимыми.)
Оказавшись снова в море, Мышелов в конце концов признал, что Фафхрд
прав и над ними тяготеет проклятие морского царя, от которого они должны
избавиться с помощью какого-либо волшебника - ведь если они просто сойдут
на сушу, то морской царь будет досаждать им с помощью своих союзников -
повелителей рек и ливней, а выйди они опять в море, проклятие снова будет
тут как тут.
Тогда встал вопрос к кому обратиться: к Шильбе Безглазоликому или
Нингоблю Семиокому. Однако Шильба обитал на Соленой Топи неподалеку от
Ланкмара, где у друзей могли возникнуть неприятности из-за недавних дел с
Пульгом и прочими иссекианцами, поэтому они решили посоветоваться с
Нингоблем, пещеры коего располагались в невысоких горах, что позади
Илтхмара.
Но даже на переходе до Илтхмара не обошлось без приключений. Друзья
подверглись нападению гигантских каракатиц и летучих рыб с ядовитыми
спинными плавниками. Кроме того, им пришлось пустить в ход все свое
мореходное искусство и растратить все добытые в Уул-Хруспе стрелы, отражая
еще один пиратский набег. В довершение всего кончилось бренди.
Когда Фафхрд и Мышелов причаливали в илтхмарской гавани, "Черный
казначей" развалился, словно карточный домик: борта отскочили, как ломти
разрезанной дыни, а вся средняя часть вместе с мачтой, каютой и килем
камнем пошла на дно.
Друзьям удалось спасти лишь одежду, которая была на них, мечи, кинжал
и топор. Кинжал и топор мгновенно пошли в ход: плывя к берегу, Фафхрд и
Мышелов подверглись нападению косяка акул и каждому пришлось бороться за
свою жизнь, равно как и за жизнь товарища. Облепившие набережную и
пристань илтхмарцы подбадривали как героев, так и акул вполне
беспристрастно или, вернее, в зависимости от того, как побились об заклад:
ставки были в основном три к одному против того, что героям удастся
выжить; кроме того, делались и более мелкие ставки на каждого из героев в
отдельности.
Илтхмарцы - люди довольно бессердечные и крайне приверженные азартным
играм. Вдобавок они всегда рады, когда в бухте появляются акулы: эти
хищники помогают им избавляться от преступников, убитых и ограбленных
пьяниц, состарившихся или по иной причине ставших бесполезными рабов, а
подобные жертвоприношения акульему богу выглядят к тому же весьма
живописно.
Когда Фафхрд и Мышелов, задыхаясь, выкарабкались наконец на берег, их
радостно приветствовали те из илтхмарцев, что выиграли благодаря им пари.
Остальные же были заняты тем, что ругательски ругали акул.
Денег, вырученных друзьями за останки "Черного казначея", было
недостаточно для того, чтобы купить или нанять лошадей, однако хватило на
еду, вино и воду для одной попойки и еще на несколько дней скромной жизни.
Во время попойки они не раз поднимали кружки за "Черного казначея" -
верный корабль, отдавший им буквально всего себя, до смерти истрепанный
штормами, пиратами, всяческой морской живностью и прочими знаками гнева
морского царя. Мышелов пил и клял на чем свет стоит этого могучего
властелина, при этом Фафхрд предусмотрительно скрещивал всякий раз два
пальца. Время от времени друзьям приходилось более или менее учтиво
отвязываться от танцовщиц, по преимуществу оплывших и уже удалившихся от
дел.
В общем и целом попойка вышла так себе. В Илтхмаре даже не слишком
осмотрительный человек не позволяет себе лечь спать под газом, а
бесчисленные изображения крысиного бога, даже более могущественного, чем
акульего, выполненные в виде скульптур, фресок и тому подобного декора,
равно как живые крысы, молча таящиеся в тени или пляшущие посреди улиц,
заставляют пришельцев чувствовать себя не в своей тарелке уже через
несколько часов.
За попойкой последовал утомительный двухдневный переход к пещере
Нингобля, который вконец измотал двух друзей, отвыкших после
многомесячного плавания от пешей ходьбы, тем более по песку пустыни.
Когда усталые и пропыленные герои вступили под своды туннеля,
ведущего к скрытому глубоко в недрах горы жилищу Нингобля, охватившая их
прохлада показалась друзьям просто даром небес. Фафхрд, лучше знавший и
самого Нингобля и его запутанное логово, шел впереди, ощупывая стены и
потолок прохода руками, дабы не врезаться головой в сталактит или не
пораниться об острый выступ скалы. Нингобль не одобрял, когда его гости
пользовались факелами или свечами.
Миновав множество ответвлений, друзья подошли к развилке. Высунув
голову вперед, Мышелов различил в конце левого коридора слабый свет и
предложил пойти в ту сторону.
- В конце концов, - заявил он, - если окажется, что мы пришли не
туда, всегда можно вернуться.
- Но ведь в приемную Нингобля ведет правый проход, - возразил Фафхрд.
- То есть я почти уверен в этом. Это солнце пустыни расплавило мне все
мозги.
- Чума на тебя за все твои увертки! - бросил Мышелов, еще не
пришедший в себя от жары, и, нагнувшись, уверенно двинулся по левому
коридору. Через два удара сердца Фафхрд, вздохнув, последовал за
товарищем.
Свет впереди становился все ярче. В какой-то миг друзья вдруг
почувствовали легкое головокружение, а скала у них под ногами чуть
вздрогнула, будто от несильного землетрясения.
- Давай вернемся, - предложил Фафхрд.
- Давай хотя бы посмотрим, что там, - ответил Мышелов. - Мы, считай,
уже пришли.
Через несколько шагов друзья вновь смотрели на бескрайнюю пустыню.
Прямо у входа в пещеру совершенно неподвижно стояла белая лошадь под ярким
чепраком, рядом с ней вороная - поменьше и в отделанной серебром сбруе, а
чуть подальше - крепкий мул, нагруженный бурдюками с водой, горшками и
свертками, в которых, судя по всему, помещался провиант для людей и
животных. У каждого седла висел лук и колчан со стрелами, а к седлу белой
лошади был приколот обрывок пергамента с краткой запиской:
"Проклятие морского царя снято. Нинг".
В записке чувствовалось нечто весьма странное, хотя ни один из друзей
не мог решить, в чем именно заключается эта странность. Возможно, дело
было в том, что Нингобль вместо слов "морского царя" написал: "Посейдона",
но такая замена казалась вроде бы вполне уместной. И все же...
- Очень непохоже на Нингобля, - заметил Фафхрд голосом, показавшимся
несколько необычным Мышелову, да и ему самому, - он не привык делать
одолжения и не просить взамен каких-либо сведений или даже услуг.
- Дареному коню в зубы не смотрят, - наставительно отозвался Мышелов.
- И мулу тоже.
Пока они шли по пещере, знойный восточный ветер сменился на
прохладный западный. Друзьям стало гораздо легче дышать, а когда они
обнаружили, что в один из бурдюков налита не родниковая вода, а кое-что
покрепче, это решило дело. Фафхрд сел на белую лошадь, Мышелов на вороную,
и, ведя на поводу мула, они доверчиво двинулись на запад.
После дня пути герои поняли, что здесь что-то не то: они не добрались
ни до Илтхмара, ни до Внутреннего моря.
Кроме того, их продолжала тревожить некая причудливость употребляемых
ими слов, хотя понимали они друг друга превосходно.
И в довершение всего приятели почувствовали, что с их памятью и
житейским опытом происходит нечто необычное, однако поначалу не стали
признаваться друг другу в этих опасениях. Дичи в пустыне было
предостаточно, и в жареном виде она оказалась вполне вкусной для того,
чтобы заглушить смутные подозрения относительно ее несколько непривычного
вида и расцветки. Вдобавок друзья вскоре наткнулись на источник с водой
редкой сладости.
Только через неделю, после встречи с караваном мирных торговцев
шелком и пряностями, друзья поняли, что разговаривают не на ланкмарском
языке, не на ломаном мингольском и даже не на диалекте Лесного Народа, а
по-финикийски, по-арамейски и по-гречески; до Фафхрда дошло, что его
детские воспоминания связаны не со Стылыми Пустошами, а с землями,
окружающими море, которое называется Балтийским; Мышелов осознал, что
вспоминает не Товилийс, а Тир, и оба они уразумели, что самый большой
город в этих краях не Ланкмар, а Александрия.
И вместе с этими мыслями воспоминания о Ланкмаре и даже о всем Невоне
начали постепенно стираться из их памяти, превращаясь в далекие сны.
И лишь память о Нингобле и его пещере оставалась ясной и четкой.
Однако, что за шутку он с ними сыграл, было непонятно.
А между тем воздух оставался чистым и свежим, еда превосходной, вино
сладким и хмельным; мужчины были здесь сложены недурно, а это говорило о
том, что и женщины тоже должны быть хороши собой. Новые слова показались
поначалу причудливыми? Ну и что? Стоило лишь подумать об этом, как
впечатление исчезало.
Это был новый мир, суливший неслыханные приключения. Хотя, если
разобраться, не такой уж он был и новый...
Друзья медленно трусили по белой песчаной дороге, ведшей их к
неведомой, но уже предопределенной жизни.
6. ГАМБИТ АДЕПТА
ТИР
В один прекрасный день, когда Фафхрд и Серый Мышелов сибаритствовали
в винном погребке, что неподалеку от сидонской гавани города Тира [Тир,
древний финикийский город, расположенный на Средиземном море, имел две
гавани: на юге - египетскую, на севере - сидонскую] (где, кстати сказать,
все заведения подобного рода пользуются недоброй славой), умостившаяся у
Фафхрда на коленях длинная и желтоволосая галатийка внезапно превратилась
в громадную свинью. Это был случай из ряда вон выходящий даже для Тира.
Брови Мышелова, с неподдельным интересом наблюдавшего за происходящим,
поползли вверх, когда галатийские груди, видневшиеся в глубоком вырезе
критского платья, очень по тем временам модного, превратились в пару
бледных обвислых сосков.
На следующий день четыре караванщика, употреблявшие только воду,
дезинфицированную кислым вином, а также два багроворуких красильщика,
родственники хозяина кабачка, клялись, что никакого превращения не было, и
что они не заметили ничего, или почти ничего, необычного. Однако три
подгулявших солдата царя Антиоха и четыре их подруги, равно как совершенно
трезвый армянский фокусник, подтвердили случившееся до последней
подробности. Некий египтянин, промышлявший контрабандой мумий, на
некоторое время привлек внимание слушателей утверждением, что, дескать,
необычно одетая свинья на самом деле была лишь видимостью таковой, или
фантомом, после чего принялся бормотать что-то насчет видений, которыми
звериные боги удостаивали людей у него в стране, однако поскольку
Селевкиды выбили Птоломеев из Тира всего год назад, египтянина быстренько
заставили замолчать. Оборванный странствующий проповедник из Иерусалима
занял еще более деликатную позицию, заявляя, что свинья была вовсе не
свиньей и даже не ее видимостью, а всего-навсего видимостью видимости
свиньи.
Между тем Фафхрду было совсем не до метафизических тонкостей. Взревев
от ужаса и отвращения, он отшвырнул от себя визжащее чудище, которое, с
громким всплеском угодив прямо в чан с водой, снова обернулось долговязой
галатийской девицей, причем разъяренной не на шутку, так как от затхлой
воды ее наряд промок насквозь, желтые космы прилипли к черепу (тут Мышелов
пробормотал: "Афродита!"), а тесный корсаж критского платья расползся на
необъятной свиной туше по всем швам. Гнев ее рассеялся только тогда, когда
полуночные звезды заглянули сквозь окошко в крыше в чан с водой, а кубки
наполнились и опорожнились не один раз. Но только Фафхрд вознамерился
