нувших государств: монархий, демократий, олигархий и анархии, - в веках
хаоса и тысячелетиях относительного порядка. Боги громоздились здесь
пантеон на пантеон, бесчисленные баталии на миг сменялись мирной жизнью,
свершались великие научные открытия, бесследно канувшие затем в Лету,
триумфы наследовали кошмарам - словно шла некая беспрерывная репетиция
сиюминутного настоящего. Что проку пытаться описать капля за каплей те-
чение полноводной реки? В конце концов, махнув рукой, ты сдашься и ска-
жешь себе: "Вот великая река, она течет здесь испокон веку и имя ей -
История".
Осознание того, что собственная его жизнь, как и жизнь любого смерт-
ного, - лишь мгновенная мелкая рябь на поверхности этой реки, порой по-
вергало Хавживу в отчаяние, а порой приносило ощущение подлинного покоя.
На самом же деле историки занимались преимущественно кропотливым изу-
чением мимолетных турбуленций в той самой реке. Хайн уже несколько тыся-
челетий кряду переживал период относительной стабильности, отмеченный
мирным сосуществованием множества небольших полузамкнутых социумов (ис-
торики прозвали их пуэбло, или резервациями), технологически вполне раз-
витых, но с невысокой плотностью населения, тяготеющего в основном к ин-
формационным центрам, гордо именуемым храмами. Многие из служителей этих
храмов, в большинстве своем историки, проводили жизнь в нескончаемых пу-
тешествиях с целью сбора любых сведений об иных населенных мирах у пояса
Ориона, сведений о планетах, колонизированных далекими предками еще в
Эпоху Предтеч. И руководствовались они лишь бескорыстной тягой к позна-
нию, своего рода детским любопытством. Они уже нащупали контакты с давно
утраченными в безбрежном космосе собратьями. И стали именовать зарождаю-
щееся сообщество обитаемых миров заемным словом "Экумена", которое озна-
чало: "Населенная разумными существами территория".
Теперь Хавжива понимал, что все его предыдущие познания, все, что он
сызмальства изучал в Стсе, может быть сведено если и не к обидному яр-
лычку, то к весьма пренебрежительной формуле: "Одна из типичных замкну-
тых культур пуэбло на северо-западном побережье Южного материка". Он
знал, что верования, обряды, система родственных отношений, технология и
культурные ценности разных пуэбло совершенно отличны друг от друга -
один пуэбло экзотичнее другого, а родной Стсе занимает в этом списке од-
но из самых заурядных мест. И еще он узнал, что подобные социумы склады-
ваются в любом из известных миров, стоит лишь его обитателям укрыться от
знания, приходящего извне, подчинить все свои стремления тому, чтобы как
можно лучше приспособиться к окружающей среде, рождаемость свести к ми-
нимуму, а политическую систему - к вечному умиротворению и консенсусу.
На первых порах такое прозрение Хавживу обескуражило. И даже причиня-
ло душевные муки. Порой бросало в краску и выводило из себя. Он решил
было, что историки утаивают подлинное знание от обитателей пуэбло, затем
- что старейшины пуэбло скрывают правду от своих родов. Хавжива высказы-
вал свои подозрения учителям - те мягко разуверяли его. "Все это не сов-
сем так, как ты полагаешь, - объясняли они. - Тебя прежде учили тому,
что определенные вещи - это правда или жизненная необходимость. Так оно
и есть. Необходимость. Такова суть местного знания Стсе".
"Но все эти детские, неразумные суеверия!" - упирался Хавжива. Учите-
ля смотрели с немым ласковым укором, и он понимал, что сам ляпнул нечто
детское и не вполне разумное.
"Местное знание - отнюдь не часть некоего подлинного знания, - терпе-
ливо объясняли ему. - Просто существуют различные виды знания. У всех
свои достоинства и недостатки. У каждого своя цель. Знание историков и
знание ученых - всего лишь два из великого многообразия этих видов. Как
и всякому местному, им следует долго учиться. В пуэбло действительно
обучают не так, как в Экумене, но это отнюдь не означает, что от тебя
что-то скрывали - мы или твои прежние учителя. Каждый хайнец имеет сво-
бодный доступ ко всей информации храмов".
Хавжива знал, что это сущая правда. То, что он изучал теперь, он и
сам мог прежде прочитать на экранах, установленных в храме Стсе. И неко-
торые из нынешних его однокашников, уроженцы иных пуэбло, сумели таким
способом познакомиться с историей даже прежде, чем встретились с самими
историками.
"Но книги, ведь именно книги - главная сокровищница знаний, а где их
найдешь в Стсе? - продолжал взыскивать к своим учителям Хавжива. - Вы
скрываете от нас книги, все книги из библиотеки Хайна!" - "Нет, - мягко
возражали ему, - пуэбло сами избегают обзаводиться лишними книгами. Они
предпочитают жить разговорным или экранным знанием, передавать информа-
цию изустно, от одного живого сознания к другому. Признайся, разве такой
способ обучения сильно уступает книжному? Разве намного больше ты узнал
бы из книг? Есть множество различных видов знания", - неустанно твердили
историки.
На третьем году учебы Хавжива пришел к выводу, что существуют также
различные типы людей. Обитатели пуэбло, неспособные смириться и принять,
что мироздание есть нечто незыблемое, своим беспокойством обогащали мир
интеллектуально и духовно. Те же из них, кто не успокаивался перед не-
разрешимыми загадками, приносили больше пользы, становясь историками и
пускаясь в странствия.
Тем временем Хавжива учился спокойному общению с людьми, лишенными
рода, близких, богов. Иногда в приступе необъяснимой гордыни он заявлял
самому себе: "Я гражданин Вселенной, частица всей миллионолетней истории
Хайна, моя родина - вся Галактика!" Но в иные моменты он, остро чувствуя
собственную ничтожность и неполноценность, забрасывал опостылевшие учеб-
ники и экраны и искал развлечений в обществе других школяров, в особен-
ности девушек, столь компанейских и всегда дружелюбных.
К двадцати четырем годам Хавжива, или Жив, как прозвали его новые то-
варищи, уже целый год обучался в Экуменической школе на Be.
Be, соседняя с Хайном планета, была колонизирована уже целую веч-
ность, на первом же шагу беспредельной хайнской экспансии Эпохи Предтеч.
С тех пор одни исторические эпохи сменялись другими, a Be всегда остава-
лась спутником и надежным партнером хайнской цивилизации. К настоящему
времени основными ее обитателями были историки и чужаки.
В текущую эпоху (по меньшей мере вот уже сто тысяч лет), отмеченную
политикой самоизоляции и полного невмешательства в чужие дела, хайнцы
оставили Be на произвол судьбы, и климат планеты без человеческого учас-
тия постепенно вернулся к былым холодам и засухам, а ландшафт снова стал
суровым и бесцветным. Пронзительные ветра оказались по нраву лишь уро-
женцам высокогорий Терры и выходцам из гористого Чиффевара. Живу климат
тоже пришелся по вкусу, и он любил прогуливаться по безлюдным окрестнос-
тям вместе со своей новой однокашницей Тью, другом и возлюбленной.
Познакомились они два года назад еще в Катхаде. Тогда Хавжива неус-
танно наслаждался доступностью любой женщины, свободой, которая лишь
забрезжила перед ним и от которой деликатно предостерегала Межа. "Тебе
может показаться, что нет никаких правил, - говорила она. - Тем не менее
правила есть, они существуют всегда". Но Хавжива не уставал любоваться и
восхищаться собственным бесстрашием и беззаботностью, преступая эти са-
мые правила, дабы разобраться в них. Не всякая женщина желала заниматься
с ним любовью, некоторых, как открылось ему позднее, привлекали отнюдь
не мужчины. И все же круг выпадавших на его долю возможностей оставался
поистине неисчерпаемым. Хавжива обнаружил вдруг, что считается вполне
привлекательным. А также, что хайнец среди чужаков обладает определенны-
ми преимуществами.
Расовые отличия, позволяющие хайнцу контролировать потенцию и вероят-
ность оплодотворения, не были простой игрой генов. Это был результат
продуманной и радикальной перестройки человеческой психологии, осу-
ществляемой на протяжении по меньшей мере двадцати пяти поколений - так
считали историки-хайнцы, изучавшие вехи новейшей истории и полагавшие
известными главные шаги, приведшие к подобной трансформации. Однако, по-
хоже, подобным искусством владели еще древние. Правда, они предоставляли
колонистам, остающимся в иных мирах, самим решать свои проблемы - в том
числе и эту, важнейшую из гетеросексуальных проблем. И решений нашлось
бесконечное множество, многие из них весьма остроумные, но во всех слу-
чаях, чтобы избежать зачатия, приходилось все же что-либо надевать,
вставлять или принимать вовнутрь - кроме как при сношении с уроженцем
Хайна.
Жив был до глубины души оскорблен, когда однажды девушка с Бельдене
усомнилась в его способности уберечь ее от беременности.
- Откуда тебе знать? - подивилась она. - Может, для полной безопас-
ности мне все же стоит принять нейтрализатор?
Задетый за живое, он нашелся с ответом:
- Думаю, для тебя самым безопасным будет вообще со мной не связы-
ваться.
К счастью, никто более ни разу не усомнился в его прямоте и честнос-
ти, и Жив вовсю предавался любовным утехам, беззаботно меняя партнерш,
покуда не повстречался с Тью.
Она была отнюдь не из чужаков. Жив предпочитал мимолетные связи с
женщинами из иных миров - это придавало остроту ощущениям и, как он по-
лагал, обогащало новыми знаниями, к чему и следовало стремиться каждому
настоящему историку. Но Тью оказалась хайнкой. Она, как и все ее предки,
родилась и выросла в Дарранде, в семье историков. Она была такое же дитя
историков, как Жив - отпрыск своего рода. И юноша очень скоро обнаружил,
что новое чувство со всеми его проблемами куда прочнее прежних шальных
связей, что несходство их характеров - вот настоящая пропасть, а
сходство в чем-либо - уже подлинное сродство. Тью оказалась для Жива той
землей обетованной, ради которой он и пустился в плавание, покинув роди-
ну. Она была такой, каким он только стремился стать. Она стала для него
также всем тем, по чему он уже давно истосковался.
Главное, чем обладала Тью - или Хавживе так лишь казалось? - это со-
вершенное равновесие. Когда Жив проводил время в одной с ней компании,
он чувствовал себя младенцем, который только собирается сделать первые в
своей жизни шаги. И, кстати, даже ходить учился, как Тью - грациозно и
беззаботно, словно дикая кошка, и в то же время осторожно, выявляя на
своем пути все, что может вывести из равновесия, и пользуясь этим, как
канатоходец своим шестом. Вот же, не уставал поражаться юноша, пример
полной раскованности, свободы духа и подлинной гармонии в человеке?
Жив впервые ощутил себя совершенно счастливым. И долгое время ни о
чем ином, кроме как быть подле Тью, и думать не хотел. А она осторожни-
чала, была вежлива, даже нежна порой, но держала его на определенной
дистанции. Жив не винил ее за это, он знал свое место. Жалкий провинци-
ал, еще недавно считавший отцом собственного дядю, он понимал опасения
Тью. Невзирая на безбрежные познания о человеческой природе, историки
так и не сумели в самих себе искоренить некоторые предубеждения. И хотя
Тью не страдала явной ксенофобией, что такого мог предложить ей Жив? Она
обладала и была всем. Она была само совершенство. К чему ей он? Все, о
чем он мог мечтать и от чего был бы счастлив, - это лишь любоваться ею,
хотя бы издали.
Тью же сама, разглядев Жива, нашла его привлекательным, хотя и немно-
го робким. Она видела, как он сох по ней, как мучился, водрузив ее на
пьедестал в центре своей жизни и даже не сознавая этого. Такое чувство
казалось ей чрезмерным. Тью убеждала себя вести себя с ним холодно, ста-
ралась оттолкнуть. Ни на что не сетуя, Жив подчинялся и уходил. И снова
наблюдал за нею издалека.
Однажды после двухнедельной разлуки он пришел и заявил:
- Тью, я умру, без тебя просто жить не смогу.
