ном и, наконец, преобразователем общества. И потому, что он был всем этим,
никто не ограждал его ни от каких забот, ни от какой ответственности, с кото-
рыми он сталкивался; да он и не ждал этого. Он не был свободен ни от чего, он
лишь был волен делать все, что угодно. Здесь было наоборот. Как и всем сту-
дентам и профессорам, кроме умственного труда, ему было нечем заниматься: в
буквальном смысле слова нечем. Постели им стелили другие, комнаты подмета-
ли другие, повседневную жизнь университета обеспечивали другие, с их пути ус-
траняли все препятствия. И ни у кого здесь не было жен, не было семей. Вообще
никаких женщин. Студентам Университета не разрешалось жениться. Женатые
профессора обычно в течение пяти дней семидневной недели жили на террито-
рии Университета в квартирах для холостых и только на два выходных дня уез-
жали домой. Ничто не отвлекало. Полная возможность работать; все материа-
лы под рукой; интеллектуальные стимулы, споры, беседы, как только захочешь;
ничто не давит. Воистину Рай! Но ему что-то не работалось.
Шевеку чего-то не хватало -- в нем самом, думал он, не в университете.
Он не был готов к этому. У него не хватало сил взять то, что ему так велико-
душно протягивали. В этом прекрасном оазисе он чувствовал себя иссохшим и
бесплодным, как растение пустыни. Жизнь на Анарресе наложила на него пе-
чать, замкнула его душу; воды жизни окружали его -- а он не мог пить.
Он заставлял себя работать, но даже и в этом он не обретал уверенно-
сти. Казалось, он утратил то чутье, которое, оценивая себя, считал своим глав-
ным преимуществом перед большинством других физиков, умение распозна-
вать, в чем заключается самая главная проблема, найти след, ведущий вглубь, к
самому центру. Здесь он, казалось, утратил чувство направления. Он работал в
Лаборатории Исследования Света, очень много читал и за лето и осень напи-
сал три работы; по нормальным меркам -- плодотворные полгода. Но он знал,
что, по существу, ничего не сделал.
Больше того, чем дольше он жил на Уррасе, тем менее реальным он ему
казался. Он словно выскальзывал у Шевека из рук, весь этот полный жизни, ве-
ликолепный, неисчерпаемый мир, который он увидел из окон своей комнаты в
тот, самый первый свой день в этом мире. Он выскользнул из его неловких, не-
здешних рук, ускользнул от него, и когда он снова взглянул, оказалось, что он
держит что-то совершенно иное, совсем не нужное ему, что-то вроде оберточ-
ной бумаги, упаковки, мусора.
За написанные работы он получил деньги. На его счету в Националь-
ном Банке уже было 10000 Международных Денежных Единиц -- премия Сео
Оэн -- и субсидия в 5000 от Иотийского Правительства. Теперь к этой сумме до-
бавилось его профессорское жалование и деньги, которые ему заплатило Уни-
верситетское Издательство за эти три монографии. Сначала все это казалось
ему смешным, потом стало беспокоить. Нельзя было отмахиваться, как от неле-
пости, от того, что здесь, в конце концов, считается невероятно важным. Он по-
пытался прочесть учебник элементарной экономики; ему стало невыносимо
скучно, точно он слушал чей-то нескончаемый рассказ о длинном и дурацком
сне. Он не мог заставить себя понять, как функционируют банки и тому подо-
бное, потому что все операции капитализма казались ему такими же бессмыс-
ленными, как обряды какой-нибудь первобытной религии, такими же варвар-
скими, такими же нарочито усложненными, такими же ненужными. В человече-
ских жертвоприношениях божеству может скрываться хотя бы некая превратно
понятая и грозная красота; в ритуалах же менял, исходивших из того, что всеми
поступками людей движет жадность, лень и зависть, даже грозное и ужасное
становилось банальным. Шевек смотрел на эту чудовищную мелочность с пре-
зрением и без интереса. Он не признавался себе, не мог признаться себе, что на
самом деле она его пугает.
На вторую неделю его пребывания в А-Ио Саио Паэ повел его "по ма-
газинам". Хотя ему даже в голову не пришло остричь волосы (в конце концов,
его волосы -- это часть его самого), Шевеку были нужны костюм и пара боти-
нок, какие носят на Уррасе. Ему хотелось как можно меньше внешне отличать-
ся от уррасти. Его старый костюм был настолько простым, что эта простота
казалась нарочитой, а его мягкие, неуклюжие сапоги, какие носят в пустыне, на
фоне изысканной иотийской обуви выглядели очень и очень странно. Поэтому
Паэ по просьбе Шевека повел его на Проспект Саэмтэневиа, улицу в Нио-Эс-
сейя, где продавали и шили на заказ элегантную одежду и обувь, чтобы с него
сняли мерку портной и сапожник.
Вся эта процедура до такой степени ошеломила Шевека, что он как
можно скорее выкинул ее из головы, но еще много месяцев его преследовали
сны об этом -- кошмары. Улица Саэмтэневиа была длиной не больше двух миль
и казалась сплошной массой людей, транспорта и вещей: вещей, которые про-
давались, которые покупались. Куртки, платья, плащи, халаты, брюки, корот-
кие штаны, рубашки, блузы, шляпы, туфли, чулки, шарфы, шали, майки, пеле-
рины, зонтики, одежда для сна, для купания, для игр, для того, чтобы ходить в
гости днем, для того, чтобы ходить на вечера, для того, чтобы ездить в гости за
город, для дальних поездок, для посещения театра, для верховой езды, для рабо-
ты в саду, для приема гостей, для поездок на пароходе, для обеда, для охоты --
все разное, сотни разных фасонов, стилей, цветов, материалов. Духи, часы, лам-
пы, статуи, косметика, свечи, картины, фотоаппараты, игры, вазы, диваны, кас-
трюли, головоломки, подушки, куклы, дуршлаги, пуфики, драгоценности, ков-
ры, зубочистки, записные книжки, платиновая, с ручкой из горного хрусталя,
погремушка для младенца, у которого режутся зубы, электрическая точилка для
карандашей, наручные часы с бриллиантовыми цифрами; сувениры, и статуэт-
ки, и безделушки, и антикварные штучки, все либо бесполезное изначально, ли-
бо декоративное до такой степени, что нельзя было понять, для чего оно слу-
жит; акры всякой роскоши, акры экскремента. В первом же квартале Шевек ос-
тановился посмотреть на лохматое пятнистое пальто, выставленное в самом
центре сверкающей витрины с одеждой и ювелирными изделиями.
-- Это пальто стоит 8400 единиц? -- спросил он, не веря своим глазам,
потому что недавно прочел в газете, что "прожиточный минимум" составляет
около 2000 единиц в год.
-- О да, это настоящий мех, большая редкость в наше время, когда жи-
вотные находятся под защитой,-- ответил Паэ.-- Миленькая вещь, не правда ли?
Женщины обожают меха.-- И они пошли дальше. Пройдя еще квартал, Шевек
почувствовал полное изнеможение. Он больше не мог смотреть. Ему хотелось
спрятать глаза.
А самое странное в этой кошмарной улице было то, что на ней не была
сделана ни одна из миллиона выставленных здесь на продажу вещей. Они здесь
только продавались. Где же эти мастерские, фабрики, эти фермеры, ремесленни-
ки, шахтеры, ткачи, химики, резчики, красильщики, конструкторы, станочники,
где руки, где люди, которые делают? Скрыты от глаз, где-то в других местах. За
стенами. Все эти люди во всех этих магазинах -- либо покупатели, либо продав-
цы. Они не имеют к этим вещам никакого отношения, кроме отношения обла-
дания.
Шевек узнал, что, раз у них уже есть его мерка, он может заказать все,
что ему может понадобиться, по телефону, и решил больше никогда не возвра-
щаться на эту кошмарную улицу.
Костюм и ботинки прислали через неделю. У себя в спальне Шевек на-
дел их и встал перед большим зеркалом. Сшитая по фигуре длинная серая курт-
ка, белая рубашка, черные штаны до колен, и чулки, и начищенные до блеска
ботинки шли к его высокой, тонкой фигуре и узким ступням. Он осторожно до-
тронулся до одного ботинка. Ботинок был сделан из того же материала, что
обивка кресел во второй комнате, материала, наощупь напоминавшего живую
кожу; недавно он спросил кого-то, что это за материал, и ему ответили, что это
-- кожа живого существа, шкура животного, сафьян, как они ее называли. Он
скривился от этого прикосновения, выпрямился и отвернулся от зеркала; но
прежде успел заметить, что в этой одежде он еще больше, чем раньше, похож на
свою мать, на Рулаг.
В середине осени между семестрами был большой перерыв. Большинст-
во студентов разъехалось на каникулы по домам. Шевек с небольшой группой
студентов и исследователей из Лаборатории Исследования Света отправился
бродить по Мейтейским горам, потом вернулся и попросил немного машинного
времени на большом компьютере, который в учебном году был все время занят.
Но ему надоела работа, которая ни к чему не вела, и он работал не слишком
усердно. Он спал больше обычного, гулял, читал и уверял себя, что все дело в
том, что он сначала слишком спешил; нельзя же за несколько месяцев объять
целый мир. Газоны и рощи Университета были прекрасны и взъерошены, про-
питанный дождем ветер подбрасывал и носил под мягким серым небом горящие
золотом листья. Шевек разыскал произведения великих иотийских поэтов и чи-
тал; теперь он понимал их, когда они говорили о цветах, о пролетающих пти-
цах, об осенних красках леса. Это понимание доставляло ему огромное наслаж-
дение. Приятно было в сумерки возвращаться в свою комнату, спокойная кра-
сота пропорций которой не переставала радовать его. Теперь он уже привык к
этому изяществу и комфорту, они стали для него обыденным. Привычными ста-
ли и лица в столовой по вечерам, его коллеги, некоторые нравились ему боль-
ше, некоторые -- меньше, но все теперь были ему знакомы. Привычной стала и
пища -- все ее разнообразие, и обилие, которые вначале так поражали его. Лю-
ди, подававшие еду, уже знали, что ему нужно, и обслуживали его так, как он
бы сам обслуживал себя. Он все еще не ел мяса: он как-то попробовал его из
вежливости и чтобы доказать себе, что у него нет неразумных предрассудков,
но его желудок, у которого были свои резоны, недоступные разуму, взбунтовал-
ся. После нескольких неудачных опытов -- почти катастроф -- он отказался от
этих попыток и остался вегетарианцем, но вегетарианцем с хорошим аппети-
том. Ему очень нравились здешние обеды. С тех пор, как он прилетел на Уррас,
он прибавил три-четыре кило; он сейчас очень хорошо выглядел, загорелый по-
сле своего похода в горы, отдохнувший за время каникул. Он выглядел очень
впечатляюще, когда вставал из-за стола в огромном обеденном зале с высоким,
затененным, ребристым потолком, с обшитыми панелями стенами, на которых
висели портреты, со столами, на которых в пламени свечей сверкали фарфор и
серебро. Он поздоровался с кем-то за другим столом и прошел дальше со спо-
койно-отчужденным выражением лица. С другого конца зала его заметил Чи-
фойлиск и пошел за ним, догнав его у дверей.
-- Шевек, у вас есть несколько минут?
-- Да. В моей комнате? -- он уже привык к постоянному употреблению
притяжательных местоимений и выговаривал их, не смущаясь.
Чифойлиск засмеялся:
-- Может быть, в библиотеке? Вам по пути, а я хотел взять там книгу.
В темноте, пронизанной шорохом дождя, они отправились через двор в
Библиотеку Благородной Науки -- так в старину называли физику, и даже на
Анарресе это название в некоторых случаях применялось. Чифойлиск раскрыл
зонтик, а Шевек шел под дождем, как иотийцы гуляют на солнце -- с удовольст-
вием.
-- Промокнете насквозь,-- проворчал Чифойлиск.-- У вас ведь грудь сла-
бая, правда? Побереглись бы.
-- Я очень хорошо себя чувствую,-- сказал Шевек и улыбнулся, шагая
под дождем.-- Этот доктор от Правительства, вы знаете, он назначил мне ка-
кие-то процедуры, ингаляции. Это помогает: я не кашляю. Я просил доктора
описать этот процесс и лекарства по радио Синдикату Инициативы в Аббенае.
Он сделал это. Он сделал это с радостью. Это довольно просто; и, возможно,
это облегчит много страданий от пыльного кашля. Почему, почему только те-
перь? Почему мы не работаем вместе, Чифойлиск?
Тувиец тихонько, сардонически крякнул. Они вошли в читальный зал
