жалению, это не дает максимальной эффективности... Странно было найти те-
бя. Я бы тебя ни за что не узнала... Ты переписываешься с Палатом? Как он?
-- Он умер.
-- Ах, вот что...-- В голосе Рулаг не было притворного потрясения или
горя, только какая-то привычная безотрадность, нотка незащищенности от бе-
ды. Это тронуло Шевека, позволило ему на мгновение увидеть в ней человека.
-- Давно он умер?
-- Восемь лет назад.
-- Но ведь ему было не больше тридцати пяти.
-- В Широких Равнинах было землетрясение. Мы там жили уже лет
пять, он был городским инженером-строителем. От землетрясения обрушился
учебный центр. Он с другими пытался вытащить детей из-под развалин, а тут --
второй толчок, и все рухнуло окончательно. Тридцать два человека погибло.
-- Ты там был?
-- Я дней за десять до землетрясения уехал учиться в Региональный Инс-
титут.
Она задумалась, лицо ее было спокойным.
-- Бедный Палат. Это так на него похоже -- умереть с другими, одним из
тридцати двух... Статистический показатель.
-- Статистические показатели были бы выше, если бы он не вошел в зда-
ние,-- сказал Шевек.
Услышав это, она взглянула на него. По ее взгляду нельзя было понять,
что она чувствует и чувствует ли что-нибудь вообще. Ее слова могли быть вы-
званы порывом, а могли быть и обдуманными -- понять это было невозможно.
-- Ты любил Палата?
Он не ответил.
-- Ты не похож на него. В сущности, ты похож на меня, только светлый.
А я думала, что ты будешь похож на Палата. Я была в этом уверена... странно,
как наше воображение создает такие представления. Значит, он оставался с то-
бой?
Шевек кивнул.
-- Ему повезло.-- Она не вздохнула, но в ее тоне слышался подавленный
вздох.
-- Мне тоже.
Она помолчала, потом слабо улыбнулась.
-- Да. Я могла бы поддерживать с тобой связь. Ты не обижаешься на ме-
ня за то, что я этого не сделала?
-- Обижаться на тебя? Но я тебя даже и не знал.
-- Знал. Мы с Палатом оставили тебя у себя, в бараке, даже после того,
как я отняла тебя от груди. Мы оба этого хотели. Именно в эти первые годы
особенно важен индивидуальный контакт: психологи окончательно доказали
это. Полную социализацию можно развить только из этого аффективного на-
чала... Я была согласна продолжать партнерство. Я пыталась добиться, чтобы
Палата назначили сюда, в Аббенай. Здесь не было мест для специалистов его
профиля, а ехать без назначения он не хотел. Была в нем упрямая жилка... Спер-
ва он иногда писал мне, как ты, а потом перестал писать.
-- Это не важно,-- сказал юноша. Его лицо, похудевшее за время болез-
ни, было покрыто очень мелкими капельками пота, так что его щеки и лоб ка-
зались серебристыми, точно смазанными маслом.
Снова наступило молчание; потом Рулаг сказала своим ровным, прият-
ным голосом:
-- Нет, это и тогда было важно, и сейчас важно. Но именно Палату сле-
довало оставаться с тобой и поддерживать тебя в период твоего формирования.
Он умел быть опорой, родителем, а я этого не умею. Для меня на первом месте -
- работа. И так было всегда. Все же я рада, Шевек, что ты теперь здесь. Может
быть, теперь я смогу быть тебе чем-нибудь полезна. Я знаю, что Аббенай вна-
чале кажется пугающим. Чувствуешь себя затерявшимся, оторванным, не хвата-
ет простой солидарности, свойственным маленьким городкам. Я знаю интерес-
ных людей, с которыми ты, может быть, захочешь познакомиться. И людей, ко-
торые могли бы быть тебе полезны. Я знаю Сабула; я могу представить себе, с
чем тебе пришлось столкнуться и у него, и во всем Институте. Они там играют
в "Кто кого превзойдет". И чтобы понять, как их обыграть, нужен известный
опыт. И вообще я рада, что ты здесь. Это доставляет мне удовольствие, которо-
го я раньше не знала... какую-то радость... Я прочла твою книгу. Ведь это твоя
книга, правда? Иначе зачем бы Сабулу публиковаться в соавторстве с двадца-
тилетним студентом? Ее предмет выше моего понимания, я ведь всего лишь ин-
женер. Признаться, я горжусь тобой. В этом есть что-то странное, правда? Не-
логичное. Даже собственническое. Как будто ты -- вещь, принадлежащая мне!
Но когда человек стареет, у него появляется потребность, не всегда вполне ло-
гичная, в какой-то поддержке. Чтобы вообще были силы жить дальше.
Он видел ее одиночество. Он видел ее боль, и она злила его. Она угро-
жала ему. Она угрожала верности его отца, той незамутненной, постоянной
любви, в которой были корни его, Шевека, жизни. Какое она имеет право, она,
бросившая Палата, когда была ему нужна, теперь, когда это нужно ей, прихо-
дить к сыну Палата? Он ничего, ничего не может дать ей, и вообще никому.
-- Пожалуй, было бы лучше,-- сказал он,-- если бы ты продолжала отно-
ситься ко мне, как к статистическому показателю.
-- Ах, вот что...-- сказала она; тихий, безнадежный ответ. Она отвела от
него взгляд.
Старики на другом конце палаты любовались ею, толкая друг друга в
бок.
-- Должно быть,-- сказала она,-- я пыталась заявить на тебя какие-то
претензии. Но я имела в виду, чтобы ты заявил на меня претензии. Если бы за-
хотел.
Он ничего не ответил.
-- Конечно, мы с тобой мать и сын только в биологическом смысле.-- На
ее губах опять появилась слабая улыбка.-- Ты меня не помнишь, а младенец, ко-
торого помню я -- не нынешний двадцатилетний мужчина. Все это -- прошлое,
это уже не важно. Но здесь и сейчас мы -- брат и сестра. А именно это и важно
по-настоящему, не так ли?
-- Не знаю.
С минуту она сидела молча, потом встала.
-- Тебе надо отдохнуть. Когда я пришла в первый раз, тебе было совсем
плохо. А теперь, как мне сказали, все будет в полном порядке. Я думаю, я боль-
ше не приду.
Он молчал. Она сказала:
-- Прощай, Шевек,-- и, говоря это, отвернулась от него. То ли он дейст-
вительно краем глаза увидел, как ее лицо, пока она говорила это, страшно из-
менялось, искажалось, то ли этот кошмар ему померещился. Должно быть, по-
казалось. Она вышла из палаты грациозной, размеренной походкой красивой
женщины, и он увидел, как в коридоре она остановилась и с улыбкой что-то
сказала медсестре.
Он поддался страху, который пришел вместе с ней, чувству нарушения
обещаний, бессвязности Времени. Он не выдержал. Он заплакал, пытаясь спря-
тать лицо, закрыв его руками, потому что у него не было сил повернуться на
другой бок. Один из стариков, больных стариков, подошел, присел на край его
койки и похлопал его по плечу.
-- Ничего, брат. Все обойдется, братишка,-- бормотал он. Шевек слы-
шал его и ощущал его прикосновение, но это не утешало его. Даже брат не мо-
жет утешить в недобрый час, во тьме у подножия стены.
Глава пятая
УРРАС
Конец своей карьеры туриста Шевек воспринял с облегчением. В Иеу-
Эуне начинался новый семестр, и теперь он сможет осесть в Раю, чтобы жить и
работать, а не только заглядывать в него снаружи.
Шевек взялся вести два семинара и открытый курс лекций. От него не
требовали преподавательской работы, но он сам спросил, нельзя ли ему препо-
давать, и администрация устроила эти семинары. Идея открытых лекций не
принадлежала ни ему, ни администрации. С этой просьбой к нему пришла деле-
гация студентов. Он сразу же согласился. Так организовывались курсы в анар-
ресских учебных центрах: по требованию студентов, или по инициативе препо-
давателя, или по обоюдному желанию. Обнаружив, что администраторы встре-
вожены, он рассмеялся.
-- Неужели вы хотите, чтобы студенты не были анархистами? -- сказал
он.-- Кем же еще может быть молодежь? Когда ты -- на дне, приходится органи-
зовываться со дна вверх!
Он не собирался позволить администрации помешать ему читать этот
курс -- ему уже раньше приходилось вести такие бои; и студенты стояли на сво-
ем твердо, потому что он заразил их своей твердостью. Чтобы избежать непри-
ятной огласки, Ректоры Университета сдались, и Шевек начал читать свой
курс, в первый день -- двухтысячной аудитории. Вскоре посещаемость упала.
Он упорно придерживался только физики, не касаясь ни личностей, ни полити-
ки, и уровень этой физики был изрядно высок. Но несколько сот студентов про-
должали ходить. Некоторые приходили из чистого любопытства -- поглазеть
на человека с Луны; других привлекал сам Шевек как личность, его качества
как человека и как сторонника свободы, которые они могли мельком уловить
из его слов, даже когда им не удавалось разобраться в математической части
его рассуждений. И очень многие из них -- удивительно! -- были способны разо-
браться и в философии, и в математике.
У этих студентов была превосходная подготовка: ум у них был тонкий,
острый, готовый к восприятию. Когда он не работал, он отдыхал. Их ум не
притупляли и не отвлекали десятки других обязанностей. Они никогда не засы-
пали на занятиях от того, что вчера наработались на сменном дежурстве. Их
общество полностью ограждало их от нужды, забот и всего, что могло бы от-
влечь их от учебы.
Но что им разрешалось делать -- это был уже другой вопрос. У Шевека
сложилось впечатление, что их свобода от обязанностей была пропорциональ-
на отсутствию у них свободы проявлять инициативу.
Когда ему объяснили здешнюю систему экзаменов, он пришел в ужас;
он не мог представить себе ничего, что сильнее подавляло бы естественное же-
лание учиться, чем эта система набивания студента информацией, чтобы он по-
том извергал ее по требованию преподавателя. Сначала Шевек отказывался да-
вать контрольные работы или вообще ставить оценки, но это так напугало ад-
министрацию Университета, что он сдался, сознавая, что он -- их гость, и не же-
лая быть невежливым. Он попросил каждого студента написать работу по ин-
тересующей его физической проблеме, и сказал, что каждому поставит самую
высокую оценку, чтобы бюрократам было, что записать в свои бланки и спи-
ски. К его удивлению, очень многие студенты пришли к нему жаловаться. Они
хотели, чтобы он сам ставил проблемы, задавал подходящие вопросы; они хоте-
ли не придумывать вопросы, а записывать выученные ответы. И некоторые из
них резко возражали против того, чтобы он ставил всем одинаковые оценки.
Как же тогда можно будет отличить прилежных студентов от тупиц? Зачем же
тогда стараться? Если не будет конкурентных различий, то с тем же успехом
можно вообще ничего не делать.
-- Ну, конечно,-- озадаченно сказал Шевек.-- Если вы не хотите выпол-
нять какую-то работу, то вы и не должны ее делать.
Они ушли, неудовлетворенные, но учтивые. Это были симпатичные
юноши, державшиеся открыто и вежливо. То, что Шевек читал об истории Ур-
раса, привело его к мысли, что они в сущности, аристократы, хотя нынче это
слово употреблялось редко. Во времена феодализма аристократы посылали сво-
их сыновей в университет, тем самым придавая этому учреждению престиж. Те-
перь было наоборот: университет придавал престиж человеку. Студенты с гор-
достью рассказывали Шевеку, что конкурс на стипендии в Иеу-Эун возрастает
с каждым годом, что доказывает, как демократично это учреждение. Он отве-
тил:
-- Вы вставляете в дверь еще один замок и называете это демократией.
Ему нравились его вежливые, сообразительные студенты, но ни к кому
из них он не испытывал особо теплых чувств. Они хотели стать научными ра-
ботниками -- теоретиками или прикладниками -- и то, что они узнавали от не-
го, было для них средством для достижения этой цели, для успешной карьеры.
Все остальное, что он мог бы дать им, они либо уже имели, либо не считали су-
щественным.
Поэтому оказалось, что за исключением подготовки этих трех курсов у
него нет никаких обязанностей; всем остальным временем он мог распоряжать-
ся, как угодно. Такого с ним не случалось с первых лет его работы в Аббенае,
когда ему было чуть за двадцать. За время, прошедшее с тех пор, его социаль-
ная и личная жизнь все более усложнялась, предъявляла к нему все большие тре-
бования. Он успел стать не только физиком, но и партнером, отцом, одониани-
