Обвинитель Ойвен обладал драгоценным качеством народного вождя:
он не только увлекал людей, но и сам увлекался, и при этом
действовал совершенно бескорыстно, если под бескорыстием
разуметь забвение своих первоначальных интересов.
Тогда Арфарра, в шитом плаще государева посланца, упал в ноги
обвинителю Ойвену и закричал:
- Смилуйтесь над городом! Верьте пророчествам! Вы обрекаете его
на гибель!
Обвинитель Ойвен запрокинул голову и расхохотался.
Арфарра встал, взял из рук обвинителя городское прошение,
разорвал его и бросил клочки на пол.
- Я буду молиться, - сказал он, - чтоб Золотой Государь пощадил
город. Молитесь и вы, чтобы утром мы все узнали, что выше -
городская свобода или гнев Золотого Государя.
* * *
Делегация вернулась в город, а советник Арфарра заперся в своих
покоях. Впрочем, не один, а распоряжаясь. Подошел час третьего
прилива, над городом взошла вторая луна, - советник велел
оседлать коня и уехал один.
Через час часовой из надвратной башни в замке Кречетов пришел к
Киссуру Ятуну и сказал:
- Господин, к замку едет человек в бирюзовом плаще с золотыми
пчелами, и он совсем один.
Киссур Ятун побледнел и сказал:
- Непростому испытанию подвергает нашу честь Арфарра-советник, и
он за это потом заплатит.
Когда советник Арфарра въехал в раскрытые ворота замка, все там
было, как три часа назад, только женщина уже переоделась.
Погребальные столы во дворе заложили вязанками и засыпали всяким
добром. Женщины несли свои украшения, мужчины - лучшие одежды, и
многие отдавали последнее. Все говорили, что не помнят такого
хорошего костра.
Арфарра-советник спешился, и по знаку Киссура Ятуна у него взяли
коня, хорошего коня, игреневого, с широкими копытами, короткой
спиной и длинным хвостом.
Арфарра-советник подошел к мертвому и стал на него глядеть. Тот
был все так же хорош собой, а руки в боевых кожаных рукавицах
держали на груди старый хороший меч Остролист, с рукоятью,
увитой жемчугом, и желобком для стока крови вдоль клинка.
Киссур Ятун и Шодом Опоссум стояли по правую и левую руку от
Арфарры, взявшись за рукояти мечей, и было ясно, что они не
пощадят того, кто осмелится тронуть гостя.
Арфарра-советник стоял четверть часа, и когда он понял, что
никто в замке не решится напасть на гостя, даже горожане, он
склонил голову и повернулся, чтобы идти.
Тут, однако, один из юношей дома довольно громко сказал, что,
верно, гость так торопился попрощаться с мертвецом, что и
погребальный дар забыл.
Арфарра-советник усмехнулся, поискал глазами, - однако, у него и
в самом деле ничего при себе не было. Тогда он снял с себя
бирюзовый плащ государева посланца, затканный золотыми
шестиугольниками и пчелами меж веток и листьев, и пояс из
черепаховых пластинок с яшмовой личной печатью, присланной
экзархом Варнарайна, и бросил плащ и пояс на вязанку к ногам
Марбода. А сам остался в простом зеленом паллии.
Потом он повернулся и ушел, и никто его не задерживал.
Арфарра-советник вернулся во дворец и заперся в розовом
кабинете. Там он сел за столик для "ста полей", и расставил
фигурки так, как в последней партии, что он играл и не доиграл с
Клайдом Ванвейленом. Он стал прикидывать, чем могла кончиться
партия. Но, по правде говоря, было видно, что советник выигрывал
и так и так. Клайд Ванвейлен был очень хорошим игроком и отлично
знал нынешние правила игры. Однако историю игры он не знал, и,
сколько Арфарра-советник ему ни растолковывал, тайных
соответствий не чувствовал.
Тут скрипнуло потайное зеркало, и в кабинет вошел Даттам.
- Что с вами? - спросил Даттам.
- Так, - ответил Арфарра,- задумался над ходом.
- Поглядите на себя в зеркало, - сказал Даттам.
Арфарра подумал, что, наверное, опять кровь на лбу, подошел к
зеркалу и увидел, что волосы у него поседели.
- Это я, наверное, в замке Кречетов перепугался, - сказал
Арфарра. - Однако, я хочу поглядеть на город. Посветите мне.
- Я вам не прислужник - носить светильники.
Тогда советник Арфарра сам взял большую посеребренную лампу,
увитую виноградными кистями и листьями, раздвинул дверь и пошел
по наружной галерее. Даттам вышел с ним. В лампе, надо сказать,
нужды не было: ночь была светлая, в Мертвом городе повсюду
горели огни, и во дворе замка Белых Кречетов пламя костра
вздымалось выше стен.
Арфарра-советник поднял лампу и этак помахал ей, вверх-вниз.
Потом Арфарра вернулся в кабинет, а Даттам остался в галерее.
* * *
Этой ночью стало ясно, что милость неба и вправду на стороне
империи: потому что не успел как следует разгореться
погребальный костер Марбода Белого Кречета, как далеко-далеко
сделался вихрь и гром, налетели голубые мечи, закружились
оранжевые цепы, накинулись на дамбу в верховьях и стали ее
трепать и мять.
Весь собранный паводок хлынул в старое русло, подметая людей,
палатки и недавние постройки. Этого, однако, было мало.
Наводнения в Ламассе раньше случались часто, и сам город был
всегда от них в безопасности. Тут, однако, божья рука расчислила
поток так, что волна прошла через залив, ударилась об один
берег, о другой, поднялась к западной городской стене и смыла
берег вместе со стеной и примыкавшей к ней городской ратушей.
Этой ночью от воды погибло много всякого добра, хотя некоторые
из вассалов Белых Кречетов хвастались, что от погребального огня
Марбода Белого Кречета добра погибло еще больше.
Наутро в городе был мятеж: народ почему-то решил, что во всем
виноват обвинитель Ойвен, его выпихнули на мостовую, а остатки
вечером снесли с повинной к королевскому замку.
Что же до Арфарры-советника, то всему на свете, даже народному
доверию, приходит конец. И хотя все соглашались, что
Арфарра-советник достойный человек, все же, как ни крути, это он
построил дамбу, которую разрушил Золотой Государь. Большинству
казалось, что, если бы советник не был одержим ложной жалостью и
положил в основание дамбы строительную жертву, то дамба была бы
Золотому Государю не по зубам.
Горожане и рыцари вместе явились с повинной к королевскому
замку, и король принял от них их прежние прошения и сжег, не
преступая полагающихся церемоний. Киссур Ятун и Шодом Опоссум,
однако, бежали с немногими приверженцами в Золотой Улей, на
лодках, и там впоследствии погибли очень достойно.
А горожане, будучи людьми рассудительными, согласились, что
Золотой Государь, был, без сомнения, прав, потому что если бы
началась война и осада города, то результат был бы тот же самый,
а людей и имущества погибло бы несравненно больше.
* * *
Клайду Ванвейлену никто не сказал, что горожане собрались-таки
бунтовать, и он думал, что со смертью Кукушонка все кончилось.
Впрочем, он думал мало, а больше лежал в забытьи. Ночью ему
мерещилась всякая жуть.
К полудню он проснулся, и монашек у постели сказал ему:
- Чтой-то вы, господин советник, живой или мертвый ночью по
балкону бегали?
Клайд Ванвейлен встал с постели, поглядел в окно на галерею и
увидел, что, оказывается, все ночное было не сном, а явью.
Ванвейлена опять уложили в постель, а скоро к нему явились
господин Даттам и Сайлас Бредшо.
Ванвейлен поглядел в сторону занавешенного окна, за которым
полгорода смыло наводнением, и спросил:
- Это что: начало власти империи?
- Нет, - ответил Даттам, - это конец власти Арфарры. Завтра я
уезжаю в империю, потому что то, что происходит в империи,
важнее того, что уже произошло здесь. И я беру Арфарру с собой,
потому что господин экзарх считает, что он здесь больше пользы
не принесет, и сейчас при короле будет другой человек.
Что же до вас, господин Ванвейлен, - я вас также беру в империю.
Дом ваш сожжен, и корабль вчера утонул. А главное - все считают
вас убийцей Марбода Кукушонка.
Разубедить их в этом будет весьма сложно, при таких несомненных
доказательствах, как сгоревший дом и разбитый корабль, и я не
дам в этой стране за вашу жизнь, - Даттам прищурился, - даже
монетки из глупого серебра.
* * *
Поздно вечером, в час совершенно неожиданный для поездки,
господин Даттам выехал из дворца к Голубым Горам. Через пять
дней быстрой езды нагнали караван, а еще через неделю достигли
горных перевалов и пришли к порогу страны Великого Света. Двое,
однако, людей в караване не видали ни разу друг друга, потому
что не поднимались с носилок.
Клайд Ванвейлен так и не видел летних дорог и зеленых полей,
потому что все никак не мог оправиться от отравы, и еще сильно
простудился, пролежав два дня на холодном камне.
Что ее до советника Арфарры, который тоже был в забытьи, то тут
понятного было мало: ведь его никто не трогал и ничем не поил, и
все свои решения, до самого последнего мига, он всегда принимал
сам.
Часть вторая
СТРАНА ВЕЛИКОГО СВЕТА
Глава ПЕРВАЯ, где повествуется о том, как контрабандист Клиса
испугался бочки, проехавшей в небесах.
В последний предрассветный час дня Нишак второй половины
четвертого месяца, в час, когда по земле бродят лишь браконьеры,
колдуны и покойники, когда по маслу в серебряной плошке можно
прочесть судьбу дня, белая звезда прорезала небо над посадом
Небесных Кузнецов, и от падения ее тяжело вздохнула земля и
закачались рисовые колосья. Неподалеку, в урочище Козий-Гребень,
общинник из Погребиц, Клиса выпустил мешок с контрабандной солью
и повалился ничком перед бочкой, проехавшей в небесах, как перед
чиновником, помчавшимся по государеву тракту. Лодку у берега
подбросило, мешки с солью посыпались в воду, а Клиса с ужасом
вскочил и бросился их вытаскивать.
Жена его села на землю и тихо запричитала, что в Небесной Управе
наконец увидели, как семья обманывает государство. Клиса был с
ее мнением согласен - но не пропадать же соли.
Третий соумышленник, Хайша из далекого пограничного села, слетел
было с высокой сосны, облюбованной контрабандистами для
наблюдения, но зацепился напоследок за ветку и теперь слезал на
землю.
- Дура ты, - возразил он женщине, - это не по нашу душу, а по
Белых Кузнецов. Прямо в их посад и свалилось. И то, давно пора
разобраться, отчего это у них конопля растет лучше нашей?
Белых Кузнецов в округе не любили. Те крали духов урожая по
соседним деревням и занимались на своих радениях свальным
грехом. Притом после бунта им последовали от экзарха всяческие
поблажки, чтобы не сердились опять. Судьи боялись с ними
связываться, и даже был такой случай: во дворце экзарха,
говорят, оборотень-барсук портил служанок; его поймали в кувшин,
а он как крикнет: "Я - посадский!" Но тут уж барсуку не поверили
и утопили его.
***
Многие в посаде проснулись от страшного грохота.
Старая Линна встала с постели, вышла в сени и увидела во дворе
целую толпу мертвецов. Это ей не очень-то понравилось. Она
нашарила в рундуке секиру с серебряной рукоятью, растолкала
старосту Маршерда, пихнула ему секиру в руки и сказала:
- Там во дворе стоит Бажар и целая свора из тех, за кого мы не
отомстили, и по-моему, они пришли за этой штукой.
Маршерд поглядел в окно: а на окне была кружевная занавеска, и
дальше бумажные обои: кувшинчик - букет, кувшинчик - букет. Ну
что твой гобелен во дворце наместника! Маршерд поглядел на эти
обои и сказал, что никуда до утра не пойдет, потому что ночь -
время ложных духов.
Наутро Маршерд встал, надел синий кафтан, засунул секирку за
шелковый кушак, так, чтобы она напоминала топорик для рубки
дров, и пошел смотреть.
В посаде управы не было, а был большой дом, храм Мереника и
мастерская, где вместе красили ткани. Маршерд с людьми прошел до
западной стены и увидел, что каменные дома стоят, как стояли, а
одна из стен мастерской обрушилась, во дворе разбросало бочки с
индиго, и из них вылился синий раствор.
Надо сказать, что посаду бывших мятежников было двенадцать лет,
а синему духу в растворе - полтораста, его никогда не выливали,
а только добавляли новый. Когда строили посад, те, кто были
ткачами, принесли с прежнего места кусочек матицы для домового и
