существует как бы два государства, бедных и богатых, и интересы
их противоположны.
И только там, где властвует государь и закон, нет ни нищих,
склонных к бунтам, ни богачей, склонных к своеволию.
Закон может быть нарушен, но нет такого закона, в котором
написано, что народ должен быть угнетен, чиновники - продажны,
государи - несправедливы,и люди - алчны. А когда государство
рассыпается, должности, правосудие и имущество становятся
частной собственностью, и тот, кто владеет людьми и правосудием,
становится сеньором, а тот, кто владеет землей и деньгами,
становится богачом. И то, что в избытке у одного, будь то
свобода или деньги, увы, всегда отнято у другого.
- О боже мой, - сказал Ванвейлен. - А что же отнимает тот, кто,
имея избыток денег, ставит на эти деньги новый цех и производит
ткани, которые бы иначе не были произведены?
- Он отнимает добродетель у общества, - ответил Арфарра. - Цехи
производят количество тканей, предусмотренное законом. А то, что
производит этот частный предприниматель - он производит сверх
необходимого, для разврата и роскоши.
- Но ведь в империи есть частные предприниматели, - сказал
Ванвейлен.
- В империи, - сказал Арфарра, - есть и убийцы, и воры, и
больные... Если вы возьмете статистические данные, то вы
узнаете, сколько в таком-то году в такой-то провинции умерло
людей от чахотки... Это, однако, не означает, что чахотка -
нормальное состояние человеческого организма...
- Но ведь государственный цех неэффективен! - сказал Ванвейлен.
- Государство не заинтересовано в прибыли!
- Разумеется, - ответил Арфарра. - Государство заинтересовано в
человеке, а не в прибыли. Люди в государственных цехах работают
восемь часов, и чиновникам нет нужды увеличивать этот срок. А в
черных цехах, - Арфарра выпрямился, - в черных цехах при конце
прошлой династии работали по восемнадцать часов в сутки, а
получали меньше, чем в цехах государственных. Богачи брали на
откуп целые провинции и растирали людей, как в молотилке,
землевладельцы получали право творить суд и творили расправы, а
люди, нанятые, чтобы защищать справедливость, соперничали в
корыстолюбии и лжи. И это не могло кончиться ничем другим, как
бунтами и вторжениями.
- Так, - сказал Ванвейлен, поднимаясь. - Вас вышвырнули из той
страны, так тряпку, собрали тряпкой грязь и вышвырнули, а вы...
И прибавил слова, которые всем семерым потом вышли боком:
- В моей стране, во всяком случае, у богатых и бедных есть общие
интересы...
Ванвейлен, вскочив, опрокинул столик: костяные фигурки полетели
на пол вместе с бумагами, и туда же - песочные часы-перевертыш.
Какого черта Арфарра всегда держит при себе это старье? Ах, да,
почтенье к традициям, и удобно для "ста полей". Ванвейлен
наклонился было собрать бумаги.
- Советник Ванвейлен! - произнес Арфарра, улыбаясь своими
яшмовыми глазами, - я, конечно, не могу допустить, чтобы вы в
таком разгоряченном состоянии принимали участие в завтрашних
событиях...
Ванвейлен обернулся, но поздно: два человека схватили его под
одну руку, два - под другую. Черт побери! Эти широкие плащи
действительно мешали дотянуться до оружия... Ванвейлен забился,
как рыбка. Тут же сзади накинули тряпку с каким-то зельем,
защипало в глазах, Ванвейлен потерял сознание.
Он очнулся довольно скоро, как ему показалось, и в странном
месте. Каменный мешок, сверху два тощих луча света. В полу были
кольца, к кольцам этим его, связанного, привязали второй раз.
Странность была в том, что кто-то заботливо подоткнул под
связанного человека толстый парчовый покров, а соломы не
подложили, и было холодно. Ванвейлен поразмыслил и понял, зачем
нужен покров: чтоб на одежде королевского советника не осталось
этой мерзкой погребной слизи, селитряной какой-то.
Ванвейлен все-таки Арфарру знал. Относительно своей участи у
него сомнений не было. Завтра королевского советника Ванвейлена,
ближайшего друга советника Арфарры, найдут мертвым, и улики
будут указывать на того, кто Арфарре мешает.
Обвинитель Ойвен, у которого рот паутиной не затянет, прочтет
над его телом надгробную речь, плавно перерастающую в
руководство к погрому, - если, конечно, это не на Ойвена будут
указывать улики.
"Именно поэтому, - подумал Ванвейлен, - я еще жив. Советник
хочет дождаться завтрашнего дня, посмотреть, как сложатся
события, кто ему мешает больше всех... "
Так Ванвейлен думал сначала, а потом стал размышлять и дальше.
Почему это, например, советник Арфарра поручал ему такие вещи, о
которых не знал толком даже послушник Неревен, вещи вроде
обустройства пещерки в старом русле; и сама его мгновенная
карьера и внезапная популярность не были ли созданы Арфаррой с
заранее имевшейся в виду целью? По крайней мере - одной из
возможных целей? Без роду, без племени - идеальная искупительная
жертва. Не одними же чудесами пробавляться...
Ванвейлен усмехнулся. Он давно понял, что в стране этой имущий
мог сохранить имущество, только обладая властью, но забыл, что
судьба имущего и власть имущего были равно превратны. Власть
была здесь главной собственностью, и, как всякая собственность,
отбиралась в одночасье.
И товарищи уехали, и передатчика Ванвейлен давно не носил. Был
кинжал на поясе, в трехгранных ножнах, и в кинжале - лазер. Но
связали его так, что не пошевелиться.
Потом заглянул кто-то, увидел, что у советника глаза открыты,
покачал головой и опять прижал ко рту тряпку с эфиром, чтоб не
терзался человек мыслями.
* * *
А в народе меж тем происходило вот что.
Множество людей собралось в этот год на совет, и землянки и
котлы ставили, где придется. Люди с северо-востока поставили
котлы в Девьем Логе, где из-за дамбы, устроенной Арфаррой,
обнажилась часть старого русла. 3а едой стали решать, кто прав:
советник или Белый Кречет, и решили, что надо сделать второй
ров. Из-за этого рва, да еще из-за скопления людей, сполз кусок
берега. Под оползнем был вход в пещерку: бывший подземный храм
Ятуна. А из оползня вышел камень с мечом, утопленным по
рукоятку: вышел и стал расти. Двое ухватились было за рукоять и
отдернули обожженные руки. Поняли, что это ятунов меч, и возьмет
его только истинный король. А самозванец - от этого же меча и
погибнет.
Камень рос всю ночь, и народ собирался всю ночь. С восходом
солнца в лощину прискакал король, и все закричали криком
радости.
Тут, однако, с другого берега показались Марбод Кукушонок со
свитой, и закричали так же. Свита у Кукушонка на этот раз была
большая. В ней было много горожан, и Даттам ехал с ним рядом.
Надо сказать, что лощина была не так велика, как место для
совета на склоне Белой Горы; чудеса, однако, себе мест не
выбирают. Тех, кто рассказывал, было больше, чем тех, кто видел,
а от истины до лжи, как известно, расстояние в четыре пальца, от
уха до глаза.
Даттам первый заметил и сказал, наклонившись к Марбоду
Кукушонку:
- А советника Ванвейлена рядом с Арфаррой нет.
Обернулся к Бредшо:
- Не знаете, где ваш товарищ?
Бредшо покачал головой, а Кукушонок сказал:
- Видели, как он вчера ускакал в храм Золотого Государя.
Даттам поджал губы. Чудес, не им устроенных, он не любил. И
особенно не любил, если все сбежались смотреть, а кто-то главный
остался за задником:
- В одной книге, которую очень любит Арфарра-советник, сказано,
что победа зависит от случайностей, а непоражение зависит лишь
от вас... И я боюсь, что Арфарра здесь устраивает победу, а
советник Ванвейлен устраивает где-то непоражение.
Тут взошло солнце, и все сняли шапки.
- Куда, - с тоской сказал Киссур Ятун, когда брат его спешился и
пошел к камню, - это же проделки колдуна!
Кукушонок только усмехнулся:
- Что, однако, скажут обо мне и нашей хартии, если я не трону
этого меча? Поединок - это не когда выигрываешь, а когда бьешься
один на один.
Королевские стражники расступились перед ним у камня. Кукушонок
выпрямился и улыбнулся. Одет он был почти как вчера: белый
боевой кафтан, сверху панцирь с серебряной насечкой и белый
плащ, шитый облаками и листьями. На руках у Кукушонка были белые
боевые перчатки из телячьей кожи, схваченные в запястье
застежкой из оникса. Солнце только-только вставало, камень от
росы был мокрый и блестящий. За ночь он вырос много выше
Кукушонка. Глина у камня была разворочена, зеленоватая глина с
белыми прожилками. Зелень на деревьях была молодой и свежей, а
вот траву в лощине всю истоптали.
Кукушонок поднял руки и взялся за золотую рукоять. Тут, однако,
он почувствовал, что держит словно раскаленный прут. Закусил
губу и увидел, что перчатки из телячьей кожи плавятся и капают
вниз, и кровь - капает, а огня никакого нет. "Это морок, -
подумал Кукушонок. - Это Арфарра напускает морок и показывает
то, чего нет, чтобы я отдернул руки, и у жареных быков от смеха
полопались уздечки". Тут Кукушонок посмотрел на золотое кольцо,
которое ему дал позавчера Клайд Ванвейлен, и увидел, что оно
совершенно цело. И он припомнил, как глядел Ванвейлен на его
руки, и подумал: "Арфарра и советник Ванвейлен знали, что я не
опущу рук". И тогда Кукушонок разжал руки, встряхнулся так, чтоб
ровнее легли пластины на панцире, спрятал руки под плащом и
спокойно пошел к своей свите. Это было очень важно - дойти
спокойно, а не упасть, будто пораженный небесным проклятьем.
Кукушонок дошел до кизилового куста, под которым стояли Даттам с
братом, вынул руки из-под плаща и упал на землю. Даттам взглянул
и увидел, что перчатки и ладони проедены насквозь, словно их
сунули в чан с кислотой, и золотое кольцо сидит чуть не на
кости. "Ненормальный, - подумал Даттам, - мог же сразу
отдернуть. Тонуть будет, по-собачьи не поплывет."
Лицо Кукушонка было совершенно белым, с пальцев текла кровь.
Бросились промывать руки, - было, однако, ясно, что Кукушонку
теперь долго не взяться и за обычный меч.
А король соскочил с коня, бросил плащ на руки пажу, подошел к
камню и взялся за меч. И тут же меч вышел из скалы с громким
криком, как дитя из утробы матери, и король взмахнул им в
воздухе.
Все признали первородный меч, и многие потом рассказывали, что
от этого меча руки короля стали по локоть в золоте, а во лбу
загорелась белая звезда.
Тут, однако, Киссур Ятун, рассердившись за брата, вытащил меч и
закричал:
- Эй! Пристало ли свободным людям бояться проделок чужеземных
колдунов?
Мало кто видел, что случилось с Марбодом; многие из тех, кто
стоял в его свите, устыдились, что они пугаются пустого
надувательства, а в свите короля тоже обнажили мечи и уперли в
землю луки.
Одни стали кричать, что свободные люди не потерпят над собой
произвола знати, а другие - что свободные люди не потерпят
королевского произвола.
Надобно сказать, что Арфарра накануне гадал на черепахе и сказал
королю: "Кукушонок думает, если рот полон крови, - это еще не
повод плеваться. Завтра за свою гордость он останется без рук".
И когда король увидел, что Кукушонок спокойно отошел от меча, он
рассердился на Арфарру за неудачное гадание и понял, что богам
по душе гордость рыцарей.
Тогда король поднялся на возвышение и стал жаловаться на раздор,
царящий в стране.
- Я вижу, - сказал король, - что одни здесь держат сторону Белых
Кречетов, а другие - сторону советника Арфарры. И ругаются между
собой, будто наши предки созывали весенний совет затем, чтобы
обсуждать на нам дела государства. Между тем наши предки
созывали весенний совет с тем, чтобы решить, с какой страной
воевать летом!
Всем известно, - продолжал король, что кто владеет яшмовым
мечом, тот владеет страной Великого Света. И сегодня я объявляю
ей войну, как и полагается на Весеннем Совете, и отныне все
должны повиноваться королю. Меня упрекали в том, что я скуп на
деньги и лены, - я раздам моим воинам земли от одного океана до
другого... А чтобы прекратить ваш раздор, я называю Марбода
Белого Кречета полководцем левой руки, а Арфарру-советника -
полководцем правой руки.