глазами не видел, и, кроме того, в отличие от маленького
послушника Неревена, отлично знал, что нерассеивающийся пучок
света сделать невозможно, потому что даже если он будет
монохроматический, - как добиться одной фазы?
* * *
Сайлас Бредшо мирно читал "Сиреневую повесть", один в большом
доме, когда к нему явился человек от сыщика Доня.
- Друг ваш, - сказал он, - лежит в королевском замке, в покоях
Даттама. Жив, не ранен, но немножко нездоров. Собирайтесь!
И вытряхнул из мешка крестьянский балахон. Сам он был в таком
же.
- Я скоро, - сказал Бредшо, имея в виду спуститься в подвал,
проверить замки, связаться с товарищами.
- Не скоро, а сейчас, - наставительно сказал сыщик и распахнул
окно.
- Эка, - сказал он, - кричат! И петухов теперь не нужно!
Бредшо с сыщиком выскочили во двор, а толпа была уже у ворот.
Сыщик пихнул Бредшо в дворовую кухню и сам вскочил за ним. Через
минуту в кухню ворвалась толпа.
- Экая, - сказал сыщик, - у хозяев отличная буза! А ну, ребята,
выкатываем бочку.
Бочку вынесли и не столько распили, сколько пролили. Люди уже
облепили дом, как муравьи - гнилую смокву.
- Куда! - Тихо сказал сыщик, заметив, что Бредшо норовит утечь
за ворота. Не ходи поперек толпы, ходи с толпой!
Через два часа, когда у дома уже занялась крыша, и можно было
расходиться, Сайлас Бредшо застенчиво осведомился у окружающих:
- А чего мы его собственно, жжем, братцы?
Знали не все, и один человек, от которого пахло морем и
водорослями, разъяснил:
- Три часа назад королевский советник Ванвейлен и начальник
тайной стражи Хаммар Кобчик заманили Белого Кречета в подземный
храм и там, безрукого, убили. Бог, однако, на них разгневался:
Хаммара Кобчика рассек на две половинки, а советника, говорят,
поразил безумием.
Кто-то заметил:
- В этом деле, видать, и Арфарра-советник не без греха.
На него цыкнули:
- Не говори, чего не знаешь! - Кречета оттого и убили, что он
был с Арфаррой-советником за народ.
У курятника всем желающим раздавали битую птицу.
- А живого куренка можно? - потупясь, осведомился сыщик.
Получил живого куренка, сунул его под мышку и сказал:
- Эх! Жалко, что не свинья! А ну, пошли отсюда!
* * *
Когда Даттам со своими людьми и со спутниками нашел мертвецов,
Киссур Ятун понял, что Даттам был прав, и что Ванвейлен заманил
брата в ловушку и хотел убить Ванвейлена.
Даттам, однако, узнал симптомы отравления эфиром, и сказал:
- Погодите. Этот человек в таком состоянии, что вряд ли он мог
за последние сутки кого-то убить... и во всем этом деле слишком
много неясностей. Как Марбод и Эльсил попали сюда, в подземный
храм? Мы - по пути, а они как?
Даттам велел нести Ванвейлена в королевский замок, в свои покои:
он опять перебрался в место, с его точки зрения, наиболее
безопасное и наиболее близкое к центру событий. Спешно послал за
Сайласом Бредшо.
Положение еще больше запуталось, когда в храме Виноградного Лу
нашли Неревена...
Даттам ходил из угла в угол около постели Ванвейлена. Над
постелью висел огромный ковер из голубых и розовых полос.
Ванвейлен спал. Что-то он скажет?
Даттам подошел к окну и отогнул занавеску.
В замковый двор въезжал советник Арфарра. Перед конем стелили
дорожку из цветных квадратов, пели мальчики, люди были
расставлены в надлежащем порядке, как фигурки для "ста полей".
На Арфарре был длинный бирюзовый плащ, затканный золотыми
шестиугольниками и пчелами меж веток и листьев. Из-под плаща
едва выглядывал зеленый монашеский паллий. На поясе у Арфарры
висела круглая яшмовая печать. Такие плащи полагалось носить
отправленным в провинцию чрезвычайным посланцам государя
Великого Света.
Даттам обернулся от окна и увидел, что глаза Ванвейлена открыты,
хотя и безумны.
Даттам поговорил с Ванвейленом полчаса, велел своим людям не
пускать в покои даже муху, не только Арфарру, и спустился вниз.
Церемония встречи только что закончилась. Даттам вдруг со
злорадством сообразил, что никто не осмелился нарушать
заведенного чина и сообщать дурные вести: и жертву боги не
примут, и советник Арфарра обидится за традицию.
Даттам подождал, пока советник распутает последний из
церемониальных узлов, увлек его в сторону и сказал:
- Если вам еще не сообщили: в храме Виноградного Лу лежит
Неревен, и в спине у него - кинжал Белого Эльсила. Если хотите,
можете вытащить. Далее: Неревен перед смертью рассказал
Кукушонку все о вас, об экзархе, о засаде в Золотой Горе, и даже
о том, что вы его тоже велели убить. Далее: советник Ванвейлен
жив, а Хаммар Кобчик подох, и хотя Ванвейлен изрядно надышался
эфира - Кукушонок его спас, потому что Кукушонку очень
понравился рассказ Неревена о последнем разговоре между вами и
Ванвейленом.
Даттам развел руками и сказал:
- Это, собственно, все.
И это действительно было все, что Ванвейлен рассказал Даттаму.
- Из этого следует, - прдолжал Даттам, что вы через два дня
вернетесь в империю, а вот дамба ваша останется на месте.
И поскакал со двора.
Даттам ехал Мертвым городом. Но Мертвый город был теперь ложным
именем - весь застроен домиками и усадьбами, а в промежутках -
палатки, землянки, котлы.
Даттам ехал и думал, что хорошая повивальная бабка может принять
роды и у мертвеца. Шодом Опоссум, Киссур Ятун - тоже вполне
нормальные люди.
В замке стоял стон и крик, и еще точили оружие. Киссур Ятун
встретил Даттама с плачем, провел его к столам, составленным
посреди двора. Мертвый Марбод Белый Кречет был по-прежнему
дьявольски красив. Эльда-горожанка, овдовевшая второй раз за два
месяца, сидела у окна в той же нарядной юбке, и никто не
осмеливался велеть ей переодеться.
- Она думает, что он еще оживет, - шепнул Киссур Ятун.
- Я тоже так думаю, - сказал Даттам.
- Вы были правы, - сказал Киссур Ятун, - удержав меня от того,
чтобы убить Ванвейлена. Обвинитель Ойвен предложил прекрасную
идею: судить убийц публично, его и Арфарру. Против империи надо
бороться ее собственным оружием!
Даттам внимательно оглядел Киссур Ятуна и сухо сказал:
- Друг мой! Вас кто-то обманул. В империи не бывает публичных
судов, - только публичные казни.
- Ну все равно! Клайд Ванвейлен еще не очнулся?
Даттам, однако, не расслышал последнего вопроса и спросил:
- А где обвинитель Ойвен?
Обвинитель Ойвен говорил в серединной зале, и Даттам долго и
внимательно слушал его из-за колонны.
Киссур Ятун стоял рядом и глядел, нет ли каких упущений в
убранстве: челядь крепила красные траурные ленты к рукоятям
мечей, развешанных по стенам, раскрывали окна, чтоб духи ходили
свободно.
- А что это, - спросил Даттам минут через двадцать -
"делопроизводитель"?
Киссур Ятун молчал озадаченно, потом сказал:
- Ну, - писец, секретарь... Как это вы не знаете? Брат мой был
прав, надо поделиться властью с горожанами, пусть действительно,
помогают.
Даттам послушал и спросил опять:
- А что, говорят, ходили к Золотому Государю и тот напророчил
городу гибель, если будет рыпаться. Обвинитель Ойвен не боится
гнева богов?
Киссур Ятун обиделся даже:
- Если, - сказал он, - бог и разгневается, то из-за лиц более
достойных, чем судейский крючок.
Даттам страшно осклабился в полутьме и сказал:
- Да. Я всегда думал: если за что кара божья и падет на эти
места, - так это за вашу бесовскую гордость. И это будет ужасно
смешно, если боги покарают вас за обвинителя Ойвена.
Даттам попрощался с мертвецом и уехал, пообещав известить
немедленно, если проснется Ванвейлен.
Уже вечерело. По всему Мертвому городу зажигались костры, пели,
варили ужин. Особенно много костров было в удобном старом русле.
Даттам ехал, не торопясь и спокойно дыша.
- Вы что-то выяснили? - спросил его монах-спутник, отец Адрамет.
- Да, - рассмеялся Даттам, - я выяснил, что мне больше всего не
нравится в замысле Кукушонка.
* * *
Вечером во дворец явилась делегация граждан Ламассы. Возглавлял
делегацию обвинитель Ойвен.
Обвинитель Ойвен был, в целом, счастлив. Он был верным учеником
Арфарры и всегда знал, что интересы богатых и бедных в городе
противоположны. Теперь он, однако, обнаружил, что они могут быть
объединены в благородном деле защиты независимости, и, что еще
важнее, объединить эти интересы должен он, Ойвен.
Он не мог простить ни советнику Арфарре, ни советнику Ванвейлену
двух вещей: того, что это Ванвейлен, а не Ойвен выступал от
городского сословия; и того, что советник Арфарра запретил ему
иметь собственную охрану. Что приказ исходил от Арфарры, а не от
Ванвейлена, - в этом гражданин обвинитель ни мгновения не
сомневался.
Теперь у Ойвена была собственная охрана. Он думал о том, что,
если бы Даттам вздумал бить его по щекам сейчас - нашлось бы
кому заступиться.
Услышав о случившемся в Золотой Горе, Ойвен позвал к себе сыщика
Доня и сказал тому, что, если хоть одна балка в городском доме
советника через три часа будет цела - пусть Донь пеняет на себя.
Услышал о разграблении дома и окончательно уверился, что
Ванвейлен заманил Марбода Кукушонка в ловушку, потому что мнение
народное не может ошибаться. Его, однако, чрезвычайно раздражала
косность, с которой народ пытался отрицать участие Арфарры в
этом деле.
Итак, обвинитель Ойвен стоял перед Арфаррой-советником.
Он заявил, что Марбод Кукушонок убит, но дело его живо. Что
граждане Ламассы и свободные люди страны требуют суда над
убийцами Белого Кречета. Что выборный совет при короле-вассале
еще более необходим, чтобы сохранить древнюю автономию городов,
и что до того, как соберется выборный совет, власть должна
принадлежать комиссии по его избранию, составленной из рыцарей и
граждан Ламассы, с ним, Ойвеном, в качестве делопроизводителя.
Идея комиссии была личной идеей Ойвена, и он особенно гордился
словом "делопроизводитель", потому что и в замке Кречетов, и в
городской ратуше не нашлось охотников на должность с таким
названием.
Советник Арфарра слушал молча. На нем был тяжелый, бирюзовый с
золотыми пчелами, плащ государева посланца. В руке он держал
золотой гранат. Курильницы из золоченной бронзы за его спиной
имели форму крыльев. Над его головой вставал огромный купол,
расписанный с точным соблюдением традиции, Небесным Городом,
Садом, Океаном и Свитком, и советнику Арфарре не нравилась эта
роспись за ее противоречивость. Потому что, хотя в боге могут
быть соединены самые противоречивые вещи, наши высказывания о
боге не должны содержать противоречий.
Обвинитель Ойвен и прочие делегаты стояли в строгих черных
кафтанах и плащах с капюшонами. Капюшоны были, из уважения к
хозяевам, откинуты, и лица цеховиков были взволнованные и
красные. Арфарра усмехнулся и спросил:
- Я слышал, что граждане Ламассы посылали сегодня в храм
Золотого Государя и узнали, что трещина в его статуе,
расколовшая мир и прошедшая через сердце каменного идола,
срослась, но что она раскроется вновь, дабы поглотить всех, кто
осмелится противиться небесной воле.
Обвинитель Ойвен возразил, что ставит свободу выше гнева богов,
и готов ему подвергнуться ради общего блага.
Тогда Арфарра-советник попросил позволения говорить с ним
наедине. Ойвен отказался наотрез.
Тогда представитель империи Арфарра приказал удалиться всем,
кроме городских делегатов, и в приемном зале, кроме него и
обвинителя, остались только бургомистр, городской судья и шесть
цеховых мастеров.
Арфарра сказал:
- Я знаю, обвинитель, вы ненавидите меня, а вы, остальные,
боитесь моего влияния в городе. Ваша комиссия нужна вам лишь для
того, чтобы избавиться от меня. Я предлагаю большее: вы можете
отдать меня под суд за убийство Марбода Белого Кречета, но - от
имени экзарха Варнарайна.
Бургомистр и другие, люди благоразумные, посовещались и
согласились.
Обвинитель Ойвен стукнул по столу кулаком и вскричал:
- Народу нужна свобода, а не суд над предателями народа!
