зачитывает человек из самого крупного города и представитель
Ламассы в королевстком совете. И говорить Ойвен умел хорошо, и
выглядел бы хорошо в строгом черном кафтане и с серебряной
ветвью в руках. Одно было плохо: то, что вчера, как всем было
известно, господин Даттам взял обвинителя Ойвена за воротник и
размазал о столб для коновязи. И хуже всего было даже не то, что
обвинитель после этого не выхватил меч и не бросился на Даттама,
- тут уж как случится, бывает, растеряется человек. Хуже всего
было то, что сам Даттам и не подумал брать меч и резать Ойвена,
а так, сгреб и притиснул.
Лучше всего было бы, выступать, конечно, самому
Арфарре-советнику, но тот никогда не мог перебороть свойственную
подданному империи боязнь публичных выступлений. И правильная,
между прочим, боязнь. Вот поругайся Арфарра и Даттам вчера с
глазу на глаз, и что бы было? А ничего бы не было.
Мог бы, конечно, прочитать прошение представитель другого
города. Но тут бы пошли страшные склоки, потому что каждый город
королевства считал себя вторым после Ламассы.
И поэтому прошение огласил советник Ванвейлен.
Его слова всем настолько пришлись по душе, что, когда он
закончил, люди подставили щиты, чтоб ему не спускаться с помоста
на землю, и так понесли. Ванвейлен запрыгал по щитам, как по
волнам, и подумал: "Весенний совет имеет такое же отношение к
демократии, как золотая ярмарка к рынку. Облеките
законодательной властью вооруженный митинг..."
Выпрямился и еще раз закричал:
- Люди объединились в общество, чтобы пресечь войну всех против
всех, а сеньоры смотрят на жизнь как на поединок...
Все вокруг закричали установленным боевым криком радости. А
потом вышел Марбод Белый Кречет. На нем был белый боевой кафтан,
шитый облаками и листьями, и белый плащ с золотой застежкой.
Даттам издали увидел его, хлестнул подвернувшийся камень плеткой
и сказал:
- Так я и знал, что сегодня он хромать не будет.
Марбод вспрыгнул на помост, взял в руки серебряную ветвь и
сказал:
- Много слов тут было сказано о своеволии знати и о ее
сегодняшнем прошении - раньше, чем оно было зачитано. И
гражданин Ламассы Ванвейлен даже сказал, что не меч, а топор
палача ждет тех, кто такие вещи предлагает народу и королю.
И знатнейшие люди королевства, подумав, решили, что гражданин
Ванвейлен прав, и отказались от своего прошения.
Две вещи сказал гражданин Ванвейлен. Один раз он сказал, что не
всякое своеволие называется свободой и что тот, кто хочет
свободы для себя, должен хотеть ее для других. В другой раз он
сказал, что сеньоры хотят права на гражданскую войну, и что
скверное это средство для соблюдения закона.
И я думаю, что гражданин Ванвейлен прав.
И я думаю, что если знатный человек хочет, чтоб королевские
чиновники не отнимали насильно его имущество, - то он должен то
же самое обещать своим вассалам.
И, если знатный человек хочет, чтоб его судили лишь равные - то
и это правило должно касаться всех.
Гражданин Ванвейлен говорил сегодня о своеволии сеньоров. Чем,
однако, заменить его? Уж не своеволием же короля? Если господин
притесняет своего вассала, тот может бежать к другому господину,
а куда бежать, если притесняет король?
Вот сейчас города радуются, что король избавил их от произвола
сеньоров и от грабежа. Но даже вор с большой дороги украдет не
больше того, что есть. А вот король - если он потребует налог,
превышающий городские доходы, - что скажут горожане тогда?
И если знатные люди считают, что король не вправе облагать их
налогами без их на то позволения и совета, то и горожан нельзя
облагать налогами без их на то согласия.
Гражданин Ванвейлен говорил о том, что право на войну - плохая
гарантия для закона... Он, однако, иной не предложил. Вот и
получается,что слова закона, не подкрепленные делом, приносят
мало пользы, а война, ведущаяся из-за слов, приносит много
вреда.
А ведь королевский произвол уже начался. Я говорил со многими
гражданами Ламассы, и они недовольны: почему интересы их
представляет такой человек, как Ойвен? Только потому, что
чужеземец, Арфарра-советник, на него указал? Городские коммуны
сами избирают себе бургомистров и судей. Разве они дети, что не
в состоянии сами избрать того, кто будет защищать их интересы в
королевском совете?
И я думаю, что если король не сам будет назначать своих
советников, а по всем городам свободные люди будут их выбирать,
то такой совет и будет гарантией закона, лучшей, нежели добрая
воля короля или гражданская война.
И такой совет не допустит ни своеволия знати, ни самоуправства
королевских чиновников, и не разорит налогами своих собственных
избирателей, потому что знать и народ будут в нем сидеть бок о
бок, а не так, как сейчас, когда одни готовы выцарапать глаза
другим. И в таком совете будут все люди королевства, и не будет
только иностранцев, которым не известны ни законы, ни обычаи
страны, и которые зависят лишь от королевской воли.
Тут Марбод Кукушонок начал читать свое прошение, прошение,
которое вчера заново составили и подписали все собравшиеся в
замке Ятунов. Обвинитель Ойвен наклонился к советнику Арфарре и
растерянно сказал:
- Никогда не предполагал, что Кукушонок способен думать.
Арфарра ответил:
- У него хватило времени подумать в камере. А у вас хватило
глупости его выпустить.
Помолчал и добавил:
- Это безумие! Народ всегда стремится к соблюдению закона, а
знать - к господству над народом, и интересы их нельзя
примирить. И король - зависит от знати и бессилен, а государь -
опирается на народ и побеждает. А знать - знать обманет народ.
Один из сотников охраны снял с плеча колчан с рогатыми стрелами,
ободрал королевское оперение, белое с двумя черными отметинами,
и сказал:
- Я согласен подчиняться королю, но не ста двадцати лавочникам.
Изломал стрелы и ускакал.
Король благосклонно посмотрел ему вслед, ухмыльнулся и спросил:
-Это чего ж Кукушонок хочет?
Начальник тайной стражи, Хаммар Кобчик, подошел к королю и
сказал:
- Он хочет жениться на вашей сестре и стать во главе выборного
совета. Глава выборного совета будет издавать указы, а король
будет указы подписывать, как секретарь.
- А... Ну-ну, - усмехнулся король.
Марбод Кукушонок читал статью за статьей, пока не начался третий
прилив и не прошли часы, благоприятные для совета.
Все пошли варить пищу и трепать языками. Многие считали, что
прав Марбод Белый Кречет, потому что обвинителя Ойвена вчера
побили, говорят, хворостиной... Другие считали, что прав
советник Ванвейлен, потому что в замке Ятунов недаром выпал
кровавый снег и два дня не таял.
- Зато, - возражали им, - Марбод Кукушонок женился на горожанке.
Тодди Одноглазый, из бывшей свободной общины Варайорта, покачал
головой и сказал:
- Однако, зря Марбод Кречет всех чужеземцев обидел. Вот
советники Арфарра или Ванвейлен - разве это плохо? Другое дело
пиявки всякие вроде Даттама. А вот у нас соседняя деревня - вот
их бы передушить, хуже чужеземцев.
В том, что Марбод Кукушонок не того чужеземца обидел, сходились
все.
Марбод Кукушонок подскакал к Даттаму и спросил тихо:
- Ну что? Остается ли ваше предложение в силе?
- Разумеется, - ответил Даттам. - И, конечно, новый король
Варнарайна не обязан быть связан этим самым... выборным советом,
который он навязывает королю старому.
Никто не слышал этого разговора, однако Бредшо, улучив минуту,
спросил у Даттама:
- Что ж? Верите ли вы, что Марбод Белый Кречет добьется, чего
хочет?
Даттам сел на старую, раскрошенную ступеньку амфитеатра,
поковырял камешки.
- Еще нигде, - ответил он, - и никогда в мире выборные советы не
управляли странами... Я видал, как пытались создать новое и
небывалое, и видал, чем это кончалось.
Бредшо поглядел и сухо заметил:
- Я заметил, что чудеса время от времени происходят в природе.
Почему бы им иногда не случаться в истории?
Даттам засмеялся и ответил для Даттама весьма неожиданно:
- Новое рождается не на торжище или собрании, оно рождается в
тишине.
* * *
Всю дорогу советник Арфарра ни с кем не говорил, а внимательно
читал копию новой хартии.Во дворце Ванвейлен и Арфарра прошли в
третий кабинет. Ванвейлен, по привычке сел за низенький столик
для игры, развернул перед собой свиток. Арфарра убедился, что
они одни, и, против обыкновения, мягко ходя по ковру, спросил:
- Ну, и что вы об этом думаете?
Ванвейлен разглядывал подписи под прошением.
- Я, конечно, не знаю, как ему это удалось, - сказал Ванвейлен.
- Потому что сеньоры вовсе не глупы, и, не будь города так
сильны, никогда бы этих подписей не поставили. Ну и, наверное,
все были пьяны и веселы, и знали, что Марбод Белый Кречет
владеет приемом, "орел взлетает на небеса" и "ящерица ловит
муху", и меч его - как молния, и дыхание его коня как туман над
полями... Вы сами говорили мне, что лучший полководец тот, кто
выиграл войну, не начав. И вы этого добились, ибо даже знать
готова помогать вам в укреплении народовластия.
Советник сел в кресло и стал оглядывать стены. Третий кабинет
был его любимый: гобелены, синие с золотом; золотое зеркало у
потайных дверей, и рисунок на гобеленах подчинялся не законам
живописи, а законам повествования: художник рисовал зверей не
так, как они есть, а так, как ему было важно - кое-где
прорисовал скелет, а кое-где не нарисовал хвоста, а глаза и усы,
как самые важные части, изобразил во всех местах тела по много
раз.
Советник Арфарра поглядел на Ванвейлена и спросил:
- Какого - народовластия?
Вопрос был вполне уместный. Отчет о последнем случае
народовластия, приключившемся в городе Мульше две недели назад,
лежал у Ванвейлена на рабочем столе и заканчивался так: "И как
только они показывались, народ схватывал их и без жалости
убивал, так что многие погибли по наговору соседей и еще больше
- из-за денег, данных в долг".
- Такого, - cказал Ванвейлен, - при котором то, что касается
общего блага, решается общим волеизъявлением, как и велит закон,
при котором города сами избирают своих представителей, как
предлагает Кукушонок, и при котором люди не опасаются утратить
имущество и преумножают его ремеслом и торговлей, что вы и
поощряете.
- Я, естественно, поощрял торговлю, - сказал Арфарра, ибо нет
ничего, что бы так разрушало существующий строй. И я поощрял
города, ибо они - противники знати...
Ванвейлен побледнел и сказал просто:
- Я думал, вы стремитесь к народовластию.
Арфарра усмехнулся:
- Знаю, что вы так думали. Да, - продолжал Арфарра, -
народовластие - неплохая форма правления для маленького города.
Там оно способствует по крайней мере тому, чтобы каждый был
обеспечен куском хлеба, каждый гражданин, то есть. Без поддержки
сверху век его, однако, короток и там. Возьмите Кадум. Как он
попал под власть графов? Люди дрались храбро, но злой рок
преследовал кадумских военачальников, рок под названием народное
собрание: и не было ни одного, который не был бы устранен после
выигранной битвы и не казнен после проигранной. В таких городах
много выдающихся людей, и все они - изгнанники.
Лицо Ванвейлена, вероятно, было ужасно в эту минуту. Арфарра
заметил все и понял как подтверждение своих старых догадок.
- Да-да, - сказал он, - вот и с вами произошла подобная история,
хоть вы и стесняетесь о ней говорить. Это делает вам честь, что
вы, несмотря на изгнание, не отказываетесь от приверженности
строю родного города... Но поверьте, - ваш политический опыт
ничтожен из-за молодости ваших городов. История здешнего
материка насчитывает тысячелетия, - и в ней еще не было примера
народовластия в рамках большой страны. Так что выбор может идти
лишь между страной, где царит закон и государь, и страной, где
власть государя ограничена беззаконием.
"Да он надеется меня переубедить", - вдруг понял Ванвейлен смысл
разговора.
- К тому же, - продолжал Арфарра, - и при демократии в городе,
