помирить с Арфаррой, и ходили слухи, что Кукушонок сам об этом
просил, однако Кукушонок на то и Кукушонок в родовом гнезде.
Король почтительно прощался с Арфаррой:
- Мне сказали, вы выбрали себе покои слуг. Зачем?
- Все мы - слуги короля, - ответил Арфарра.
Королевский советник отправился в свои покои по широкой наружной
галерее, но на полпути загляделся на город.
Свита у Арфарры была небольшая: несколько послушников, Неревен и
еще эконом Шавия, лицо как вареная тыква, глаза куричьи, приехал
с Даттамом из ойкумены. Неревену этот эконом ужасно не нравился:
чего крутится...
Неревен вытянул голову, выглядывая из-за плеча учителя.
Утренний туман сошел, с холма бывшей управы было видно все
целиком: замок, мертвый город, Козью гавань, нижний город,
складки береговых скал. Когда-то Козья гавань разрезала город
посредине: изначальный здешний грех, непростительная уступка
морю.
Сейчас на южной стороне гавани качались рыбачьи лодки,
увеселительные баржи, и в глубине - корабль заморских торговцев.
Нижний город на южной стороне гавани ссохся, как виноградина на
солнце, но уцелел. Крыши наползли друг на друга. Садов не было.
Стены снаружи защищали город от господ, а стены внутри кварталов
- от воров и грабителей.
Верхний город, на северной стороне гавани, с управами, храмами и
садами, пропал.
Он, впрочем, оживал весной, как поле, когда крестьяне собирались
на ярмарку, а войско - на Весенний Совет. Верхний город у
варваров жил не в пространстве, а во времени, а Дворец и вовсе
не имел своего места, а бродил по всей стране на ста повозках и
тысяче лошадей.
Из старых храмов уцелел только храм Золотого Государя. Между ним
и управой лежала бывшая указная площадь, превращенная в
ярмарочную. На ней рабы обкашивали траву, и торговая палатка уже
уцепилась за корешок от столба для объявлений.
Неревен ведь давеча соврал варварам: король Ятун хоть и поклялся
не оставить в городе ни одной живой мангусты, но, пораженный
красотой города, велел исполнить приказ буквально. Мангуст -
истребить, а зданий не трогать. Но разве можно было спасти
Ламассу в заколдованном мире, где чиновники оборотились
сеньорами, а каналы - рвами? Одно наводнение, потом второе.
Сеньоры строили башни из обломков управ, а, отправляясь на
войну, разрушали их, чтоб доказать преданность господину. А
чужие дома убивали из кровной мести, и еще пользовались ими
вместо факелов в ночных сражениях.
Еще бывало: дома разрушали, чтоб избегнуть суда. По городскому
закону вызов в суд должен быть вручен непременно "в собственном
жилище".
Правда, теперь, когда король объявил свободу всем желающим
селиться в Ламассе, предместья разрослись необычайно. Селились
всякие, съезжались со всей страны и ото всех кланов, называли
себя на тысяче наречий: горожане, бюргеры, буржуа, граждане.
- А правду говорят, - робко сказал Неревен, - что наместник
Ламассы, перед тем, как отравиться, бросил в реку казенную
печать и заклял город: быть городу пусту, и грызться вам меж
собой, как собаки, - пока не выловят яшмовой печати из Козьей
реки?
- Это последний государь Ятун бросил, - тихо удивился
молоденький послушник-алом. И не печать, а меч "Лунный путь".
Вонзил себе в горло и прыгнул с коня прямо в реку. А последний
наместник как раз поклялся Ятунам в верности и положил начало
славному роду Чибисов...
А эконом Шавия, приехавший с Даттамом из ойкумены, потык ал
пальцем вниз и сказал:
- Проклятый мир, а имя проклятию - частная собственность.
Правда, господин Арфарра?
Арфарра, бывший чиновник империи, посмотрел на него, усмехаясь.
- О да, - сказал он, - разумеется. Имя проклятию - частная
собственность. Частная собственность на налоги, правосудие, и на
войско.
Кивнул бывшим в его свите горожанам и ушел с галлереи.
* * *
Меж тем, как Арфарра беседовал с экономом Шавией, Марбод
Кукушонок, пригнувшись, спустился вслед за монахом по винтовой
лестинце в спальню Даттама. На молодом рыцаре был белый, шитый
алыми цветами плащ и высокие сапоги с красными каблуками.
Даттам сидел перед зеркалом, и высокий сутулый монах укутывал
его волосы в золотую сетку. Марбод вгляделся с опаской: Даттам
был еще худший колдун, чем Арфарра, и кто знает, какие бесы
сидят вон в том плоском ларчике, который стоит на туалетном
столике.
Даттам раскрыл ларчик и вынул из него перстень с крупным
бериллом, отделанный в стиле "летящей цапли".
- Ну вот, мой друг, Арфарра готов помириться с вами и вновь
пригласить вас в дружину, - проговорил Даттам, надевая перстень
на палец.
- Сколько вам это стоило?
- Пустяки, - проговорил Даттам, - чего не сделаешь ради друзей.
К тому же и вас просят о кое-чем: отозвать петицию Золотого
Улья.
- Помилуйте, господин Даттам, - усмехнулся Марбод, - петиция
знати - это не королевский указ. Не я ее сочинил, не мне ее и
отзывать.
Даттам, поморщившись, снял перстень в стиле "летящей цапли" и
надел другой, "розовик".
- Но Арфарра только на этом условии был согласен мириться с
тобой.
- Ба! - рассмеялся Марбод, - сдается мне, что он только и
дожидается, чтобы я попросил отозвать петицию. Он выставит меня
негодяем перед знатными людьми, а потом найдет предлог
вышвырнуть из королевской свиты! Разве не то же он проделал с
Шоном Забиякой?
- Или ты не веришь в мои гарантии? - спросил Даттам.
- Тебе-то я верю, а что это такого сделал Арфарра, чтобы я ему
верил? Этот пес натравливает простонародье на господ, одевает
лавочников в шелк и бархат, хочет сделать у нас, как в империи!
- У него ничего не выйдет, - сказал Даттам.
- Почему это? - подозрительно осведомился Марбод.
- Потому что у вас поля орошают дожди, а не каналы.
- При чем здесь дожди? - искренне изумился Марбод.
- При том, друг мой, что если поля орошают каналами, то нужны
чиновники, чтобы следить за ними и их проектировать, и без
чиновников такая страна погибнет от засухи и недорода. А у вас
поля орошают дожди, и вам чиновники совершенно не нужны, вам
достаточно шаманов и рыцарей.
- Э-э! - сказал Марбод, - так дело не пойдет! Это ты хочешь
сказать, Даттам, что если бы я жил по ту сторону гор, так я бы
сейчас служил в управе, а не скакал на коне? Вздор! Дело не в
каналах, а в душе народа, и каждому, кто попробует превратить
алома в раба, придется сначала держать ответ перед моим мечом!
- Я боюсь, - улыбнулся Даттам, - что аломов уже превратили в
рабов. Ведь аломы пришли в эту землю свободными, а теперь
девяносто аломов из ста ходят в рабах у знати. В твоих рабах,
Марбод. И вот Арфарре очень хочется их освободить.
- Ты как будто не заодно с ним, торговец! А ведь это ты притащил
сюда эту колодку на наши шеи!
Тут откуда-то сверху раздался мелодичный свист. Марбод
вздрогнул, а Даттам стукнул в тарелочку. Дверь кабинета
раскрылась, и на ее пороге возник храмовый монах с бумагами на
подносике.
- Скоро солнце покажется у пятой черты, - известил он, - До
начала церемонии осталось пятнадцать минут.
Было слышно, как за дверьми поют серебряные раковины, и крик их
походил на крик испуганных цапель.
Даттам обернулся, чтобы попрощаться с Марбодом: но бывший
королевский дружинник уже исчез. "Что-то он затеял?" - мелькнуло
в голове Даттама.
А Марбод, выйдя на балкон, обхватил руками резной столб и
задумался. Слова Даттама о дождях и каналах поразили его. Вот
этим-то и пугали люди империи: уменьем сказать такое, от чего
дворянская честь превращалась в труху, - в производное от
природных условий! А ведь он, Марбод, был в империи, и, точно,
видел каналы: так почему же он сам о них не подумал? Неужели,
если бы он, Марбод, жил по другую сторону гор, он бы сейчас
кормился не мечом, а докладными?
Или помириться? Действительно помириться? Ни-ког-да. Никогда
человек с мангустой не посмеет безнаказанно провести церемонию,
принадлежащую роду кречета!
Кто-то тронул Марбода за плечо. Марбод обернулся: перед ним
стоял Гин, его вольноотпущенник, торговец птицами.
- Так как, господин, - искательно спросил Гин, заглядывая в лицо
рыцарю. Веснушчатая рожа его запотела от страха, как чашка - от
холодного вина.
- Я тебе где сказал стоять? - усмехнулся Марбод. - Вон там и
стой. И помни, что кто не исполнит приказа господина, тот в
следующей жизни родится лягушкой.
Было хорошо видно, что Гин это помнил. И ему не хотелось
родиться в будущей жизни лягушкой, хотя у лягушек не было господ
и рабов.
* * *
В кабинете Арфарры толпились монахи и верные. Верные, которые из
аломов, уже приплясывали, снаружи стоял сильный крик. Эконом
Шавия закрутился возле учителя, искательно глядя в лицо:
- Будьте осторожны, - лепетал он. - Там, внизу, у каждого
оружие. Здесь ведь как? Если убили, так и неправ. Божий суд,
особенно на глазах у короля. Отчего зимой Марбод Белый Кречет
зарубил Ферла Зимородка прямо у ступеней трона?
Арфарра погладил мангусту и сказал:
- Меня бы давно убили, да только мертвый колдун сильнее живого.
Нет, сегодня убьют другого.
Шавия затрясся, как корзинка, в которой веют рис:
- Кого?
Арфарра, не отвечая, выпустил мангусту из рук. Умный зверек
побежал вниз, в серединную залу.
* * *
В серединной зале Неревен недолго выбирал, за кем ему ходить, за
чужеземцами или Даттамом. Он видел, что Даттам идет на женскую
половину, и прилепился к нему, как минога.
Там уже сидел эконом Шавия. Даттам поцеловал подол старой
женщины, вдовствующей королевы, и попросил принять его после
молебна.
Королевская сестра, прекрасная Айлиль, увидела Неревена и велела
ему явиться завтра вечером и лютню с собой взять. Тут Неревен
улыбнулся, впервые за два дня, и небо ему стало мило и земля
хороша.
Серединную залу после штурма замка восстанавливали три раза, и
все три раза не могли свести купол. Теперь зала была почти такой
же, как в настоящих управах, и небо на куполе было настоящее, а
не голубое, видимое: яшма, серебро, каменная кисея; чертоги Ста
Полей, Облачная Зала. Колонны Облачной залы были яблонями
Небесного Сада. Сад был также Океаном, а края у Океана
заворачивались, как у шелкового свитка с указом, и люди видели
все мироздание целиком и тут же видели, что оно безгранично.
Неревен сам помогал расписывать купол, и один раз, казалось,
потонул в Небесном Океане, но ухватился за ветку в Саду и
выплыл.
Неревен подумал, что учитель никогда в Небесном Океане не
утонет, потому что купол он приказал расписывать по традиции, а
сам считал, что небо - черное, безумное и пустое, и боги перед
числами бессильнее, чем перед шаманами... Неревен подумал, что
Сад и Океан живут дружно, как при Иршахчане крестьяне, связанные
порукой, и не мешают друг другу, и умножение символов
способствует полноте толкования, потому что каждый значит не
себя, а что-то иное. Числа, однако, ничего, кроме себя, не
значат и сражаются за место в уме, как сеньоры, растаскивают
мироздание на части: "Я прав!" - "Нет, я прав!" Нехороший мир.
Пол был разделен на сто полей, и у стен из сочленений плит к
потолку поднимались мраморные полуколонны, а в промежутках
полуколонн - зеркала, увенчанные этакой разбросанной листвой.
Неревен всегда завидовал зеркалам за умение рисовать, а сейчас
глядел через них за людьми.
Людей в зале было, как мальков в верше. Знатные были одеты
пестро, а горожане в черных костюмах. Неревен прислушался:
знатные возбужденно шушукались. Откуда-то пошел слух, что
господин Даттам уговорил Арфарру-советника примириться с
Кукушонком. Добрый знак, - значит, господин Даттам сильнее
беженца из империи, а знать, видать, сильнее Даттама, что он на
ее стороне!
Арфарра спускался вслед за королем, в золотом паллии, за его
спиной несли треножники в форме крыльев, из треножников шел
голубой дым, перед Арфаррой бежала белая мангуста.
Горожане закричали, увидев Арфарру, а одному из горожан сел на
плечи щекотунчик, и тот заплясал совсем хорошо. Неревену тоже
хотелось поглядеть щекотунчика, однако учитель велел ему
