- Видите ли, - сказал монах, - не все налоги собираются
инспекторами. Бывает, что король милостиво дарует пожалованным
землям иммунитет, и владельцы их сами собирают налоги и творят
суд. И хотя никто не отменял звания инспектора, и не отнимал у
короля право собирать налоги, эти милости королей продолжаются
больше двух веков, и...
- И Марбоду Кукушонку не пришлось в этой поездке судить сильных
и оберегать слабых?
- О, - сказал монах, - на следующий день после того, как он
получил плащ и печать королевского инспектора, он рассек эту
печать мечом, на спор, а иные говорят - проиграл в кости. Вы
представьте себе, как бы Кукушонок уберег слабых... Уж лучше
пусть граф судит свое имущество.
Монах покачался в седле и добавил:
- И он выпросил у короля плащ и печать инспектора для этой
поездки, чтобы никто не мог сказать то, что вы только что
сказали, потому что профессия торговца в этих местах не в чести.
- Я это заметил, - отозвался Ванвейлен.
Когда они выехали из заколдованного леса-города, уже вечерело, и
Марбод с дружинниками был шагов на сто впереди. Слева от него
показался деревянный храм ржаного королька, а перед храмом, на
паровом поле, крестьяне по-своему праздновали весну: сложили по
кругу сор и солому, зажгли костры, и прыгали через них, парами,
как можно выше.
От бузы и огня крестьяне тоже были совсем пьяные, побросали
шапки и кинулись к господам, а проповедник, ржаной королек,
схватил под уздцы лошадь Кукушонка и закричал на своем языке о
короле умершем и воскресшем.
Лух Медведь и другие засмеялись. У Марбода на щеках вспыхнули
два розовых пятна и сверху - два красных пятна, левый глаз
закатился внутрь, а правый - выкатился наружу и налился кровью.
На седле у Марбода висела боевая плетка, хорошая плетка, с
рукоятью, отделанной посеребренными черепаховыми щитками, семь
хвостов о семи когтях, всего сорок девять железных когтей и
пятидесятый - золотой шарик.
Марбод снял эту плетку и ударил ей проповедника так, что содрал
с него рогожный куль, в который тот был одет, и потом ударил еще
раз. Проповедник, наверно, был очень огорчен, потому что упал и
не шевелился.
А Марбод на коне перемахнул через канаву, и челядь за ним.
Марбод закричал, чтоб не упускали крестьян, а те стали визжать и
увертываться от копыт, потому что мечей господа не позорили.
Ванвейлен поскакал наперерез, схватил лошадь Кукушонка за узду и
закричал:
- Как вы смеете!
Кукушонок, однако, перехватил руку, уперся ногой в брюхо его
коня и выдернул Ванвейлена из седла, как редьку из грядки,
- А как они смеют позорить моего родового бога?
Ванвейлен посидел на земле и пошел к бродячему проповеднику. Тот
лежал, как сломанная бамбуковина: мертв. Рядом монах-шакуник, в
кафтане цвета морской ряби, с облаками и листьями, безмятежно
глядел на продолжение охоты.
Тут только Ванвейлен сообразил, что бывший королевский род и
нынешний простонародный бог зовутся одинаково - Ятун. Можно было
и сообразить раньше, но дело в том, что словом "ятун" по-аломски
и по-вейски назывались разные животные. На аломском "ятуном"
называли Белого Кречета, великолепную господскую птицу, чья
жизнь стоила дороже жизни раба. По-вейски "ятуном" называлась
птичка из рода соколиных, но совсем другая: мелкая и пестрая;
мутный рыжий глазок, ворох неопрятных перьев на красных ножках.
Птичка ела червяков, падаль, снулую рыбку и чужих птенцов. В
усадьбе ее называли "ржаным корольком". Говорили, что она
бесчестит свой род, как шакал бесчестит род волков.
- Самая последняя птица, - сказал как-то Шодом Опоссум. - Я
владею крестьянином, крестьянин владеет коровой, а ржаной
королек сидит на корове и выбирает из нее клещей...
А тем временем на поле мало кто из крестьян сумел убежать. Девки
страшно кричали, а мужики, по приказу Марбода, сносили хворост
для праздничных костров к подветренной стороне деревянного
храма.
Марбод снял колпачок со своего кречета. Птица взлетела на колчан
за спиной, била крыльями и следила за крестьянами, как за
перепелами.
Не прошло столько времени, сколько нужно, чтобы сварить горшок
каши, как все было готово. Марбод выбрал из колчана гудящую
стрелу, зажег и пустил в вязанку. Крестьяне тоскливо заголосили.
- Так, собственно, почему убили последнего короля Ятуна? -
спросил Ванвейлен монаха-шакуника, отца Адрамета.
Монах молча глядел, как в вечернем воздухе занимается огнем
жилище чужого бога.
- Я мало что знаю, - сказал он. - А что знаю, знаю со слов
господина Даттама. Здешние сеньоры соглашаются, что вся земля -
собственность короля. И дана в распоряжение не им, а
божественным предкам. И вот последний Ятун долго думал и
сообразил, что Бог - один, а все прочие боги суть его атрибуты и
качества. Сеньоры было согласились, но вскоре выяснились
некоторые богословские подробности. Оказалось, что есть боги
истинные, а есть боги ложные, а стало быть, несуществующие.
Список несуществующих богов совпал со списком непокорных родов.
Это, конечно, было совершенно справедливо: согласитесь, что
ложный бог должен внушать своим потомкам ложные мысли.
- А земли, - проговорил Ванвейлен, - которыми владеют
несуществующие боги, должны, стало быть, воротиться к богу
истинному...
- Несомненно, - кивнул монах. - Но заметьте, что и все прочие
боги - лишь свойства и имущества великого Ятуна. Кто такой,
например, Большой Хой? Просто топор в руке Ятуна, его атрибут и
его раб. А все, чем пользуется раб, тоже принадлежит хозяину.
Стало быть, богу-предку на небе принадлежат другие боги, а
богу-внуку, королю, принадлежит вся земля.
- Понятно, - сказал Ванвейлен, - и тогда-то случилась эта
история с женским коварством.
- Да, - кивнул монах, - тогда случилась история с женским
коварством.
- И новый король поспешил вернуть богам все права свободных
людей.
- А что же еще ему оставалось делать? - сказал монах. -
Особенно, если учесть, что его попрекали рабским происхождением.
- Да еще сын кстати у покойника родился, - прибавил сквозь зубы
Ванвейлен.
Монах-шакуник глядел на горящий храм. Да какой там храм! Стойло!
- Говорят, - сказал монах, - колдун после смерти становится
втрое сильнее. Странное дело. У короля не хватило сил навязать
свою веру огнем и мечом. Его убили, и род истребили, и храмы
ушли под землю. А теперь шляются оборванцы, и хотят убедить
народ в том, в чем не смог его убедить сам король, вывернуть мир
наизнанку, как шубу в праздник, и так его и оставить. Сеньор
неугоден богу, купец неугоден богу, весь мир неугоден богу, одни
праведники угодны! Зачем же он его создал? Ходят странники и
нищие и учат, что не спасешься, пока не раздашь все добро
странникам и нищим...
- Да, - сказал Ванвейлен, поглядывая на расшитую золотом ферязь
божьего служителя, на пальцы, унизанные перстнями, - вы
исключительно по богословским причинам не любите ржаных
корольков.
- Шакун, - сказал монах, - великая сила, разлитая в мире. Он
предшествует субъекту и объекту, действию и состоянию. Он
невидим, как свет, но делает видимым все остальное. Он различает
вещи друг от друга и придает им значение и форму. И нет ничего в
мире, что может быть чуждым ему. Почему же золото, или чаша с
каменьями, или меч, или земля должны быть ему чужды? Что за
бешеная гордость - говорить: "Человек - образ и подобие божие, а
в идолах и вещах божьего образа нет"?
Помолчал и спросил у Ванвейлена:
- А что, ваша вера похожа на веру ржаных корольков?
- Почему вы так думаете?
- А вам тоже не нравится все вокруг. Но вы глядите и не
вмешиваетесь.
* * *
По дороге в замок Ванвейлен пытался представить себе, что
изменится в здешнем мире, если корона окажется в руках такого
человека, как Марбод Кукушонок, и решил, что ничего не
изменится.
Наутро Ванвейлен сошел во двор храма: сеньоры собирались на
охоту.
- Вы не едете с нами? - окликнул его Марбод, как ни в чем ни
бывало.
- Нет, - сказал Ванвейлен, - я больше не буду ездить с вами,
Марбод.
Вместо охоты Ванвейлен отправился к сожженному храму: там
крестьяне повесили мертвого проповедника на дереве вверх ногами,
а потом положили в кожаную лодку и пустили в море. Особенно они
не горевали: "Он сам сказал, что его убьют, а на четвертый день
он воскреснет".
* * *
Два дня не происходило ничего, достойного упоминания.
В третий день Шуют, благоприятный для начала путешествий, все
гости собирались покинуть замок, и поэтому накануне хозяин
устроил пир для всей округи: приехало сорок три человека и
больше двухсот челядинцев.
Залу переодели, расстелили скатерти с золотыми кистями. Выросли
горы мяса, разлились озера вина. Предки могли съесть барана
зараз: как отстать от предков?
Потом все соглашались, что пир кончился очень странно, и многие
говорили, что это чужестранцы его сглазили.
Наверное, так оно и было. Конечно, чужестранцы молча сидели и
слушали, однако же колдун не рыцарь, чтобы говорить громко.
Бывает, просто взглянет, - а молоко уже прокисло...
Говорили о Весеннем Совете, который созывал король в городе
Ламассе, а потом как-то заговорили о самом городе. Дело в том,
что люди были Ламассой не совсем довольны.
- За год, - пожаловался хозяин, - от меня сбежало в Ламассу
двадцать семь человек. И не кто-нибудь! Лучший шорник сбежал,
кузнецы сбежали, шерстобиты. Король объявил, что всякая собака в
стенах Ламассы свободна - вот они и бегут. А теперь что?
Прикажете мне ехать в Ламассу и покупать у моего же шорника мое
же добро? - обернулся он внезапно к Марбоду Кукушонку.
А на Марбоде Кукушонке, надо сказать, опять было древнее платье
королевских посланцев: длинный малиновый паллий с жемчужным
оплечьем, с мешочком для печати у пояса, такой плойчатый, что
даже меча не было видно в складках.
Марбод помолчал и сказал:
- Да, лавочников там много.
- Надо на Весеннем Совете объяснить королю, - сказал Той
Росомаха, - что ему нет выгоды разорять своих верных. А выгода
от этого только храму Шакуника: разве вы, сударь, продали бы
давеча монахам кузнеца Луя, если бы он не пытался уже дважды
сбежать в Ламассу?
Тут внесли новую перемену блюд и еще переменили факелы на
стенах. Сидели, надо сказать, так: по правую руку от хозяина -
Лух Медведь. Дальше, со стороны Кукушонка сидели Духон
Полосатый, заморский гость Клайд Ванвейлен, монах-шакуник
Адрамет, дальше - опять заморский гость Сайлас Бредшо, дальше
Ичун Долгоглазый, Шомад Верещатик и Кадхун Черное Лицо. По левую
руку тоже все сидели местные гости.
И вот Шомад Верещатик, Лухов побратим, опять спрашивает Марбода
Кречета:
- А ведь если кузнец в Ламассе станет свободным, то он и воином
станет? И получается, сударь, что ваша дружина - уже и не
дружина, а просто городское ополчение, а вы - так, издольщик при
чужом войске.
Марбод отвечает:
- Я на удачу короля не жалуюсь.
- А откуда известно, что эта удача - королевская? - говорит
Верещатик. - Рассказывают, что у короля теперь не только
торговцы привозные, из храма Шакуника, но и колдуны оттуда же.
Хозяйский сын, тоже королевский дружинник, сказал, однако:
- Господин Арфарра, - не колдун, а полководец.
- А зачем тогда, - возразил ему Верещатик, - он обещал королю
восстановить старый бронзовый храм о семидесяти колоннах, каждая
колонна которого извещает, кто и где дерется? Как раз в самом
подлом вкусе ворожба, чтобы войну заменить соглядатайством.
Тут внесли третью перемену блюд,
На пиру был человек по имени Таннах Желтоглазый, хороший
рассказчик. Шомад Верещатик заметил его и спросил:
- Сударь, а как же так вышло, что в позапрошлом году вы дрались
за короля, а в этом - за герцога Нахии?
Таннах ответил:
- Потому что наши предки так не дрались, как король в это году!
Тут все стали уговаривать Таннаха рассказать о том, как в этом
году воевали, потому что такие вещи каждый любит послушать много
раз. Таннах стал рассказывать:
- Советники короля собрались и решили, что земли по западному
