ошибку прилюдно, он взял и уперся:
- Что за чепуха! Пусть король пользуется землей, владеют-то ей
все равно Кречеты. Как король, Варай Алом, конечно, сеньор
Кречетов, а как держатель Мертвого города - он теперь их вассал.
Тут все обомлели, потому что, действительно, получалось, что
король теперь - вассал Кречетов.
А хозяйский сын заметил:
- Это по наущению Афарры король не приносит вассальной клятвы.
Тут языки у всех развязались, люди стали Арфарру поносить, как
могли, потому что было за что.
Надо сказать, что всю эту ругань чужеземцы слушали, прямо-таки
разинув рот... Но мы ее пересказывать не беремся, да и
невозможно. Ведь даже о битве у Рачьей реки можно сложить песню,
хотя бы и хулительную. А как сложить песню о том, как
Арфарра-советник учредил при дворе новые должности, насажал туда
простолюдинов, а старых титулов хоть и не отменил, но превратил
в пустое место?
Шардаш Кривой Сучок даже так разошелся, что заявил:
- В конце концов, Кречеты не виноваты, что крестьяне молятся
ржаному корольку, - однако понял, что сказал совсем не то,
сконфузился и сунул палец в рот.
И вот, когда все наругались и перепились, встал Шодом Опоссум,
хозяин, и сказал:
- Я так думаю, что если король хочет иметь верных воинов, по
обычаю, то и сам должен обычаи соблюдать. И уж если мы все тут
собрались, и те, кто будет на Весеннем Совете, и те, кто не
будет, - нам надо составить грамоту, и сказать в этой грамоте:
если король не принесет Кречетам вассальной клятвы - то и мы ему
ничем не обязаны.
И если король принесет вассальную клятву - это значит, что он
уважает обычаи королевства и свободу сеньоров, а если нет - то
тогда сеньорам придется самим защищать свою свободу, и, клянусь
божьим зобом, мы ее защитим, ибо свобода - эта такая штука,
которая слаще, чем перепелка в шафранном соусе и девственница в
брачную ночь!
Все были пьяны, составили грамоту и подписали.
Впоследствии, как только советник Арфарра узнал о пире, он
кинулся доказывать королю, что это Марбод Кукушонок сговорился
насчет грамоты с Опоссумом и подзуживал остальных. Но король
только рассмеялся и заявил, что советник вечно считает: раз
что-то произошло, значит, кто-то это замышлял.
Поскольку, однако, ничего случайного в мире не бывает, то и
выходит, что пир сглазили чужестранцы.
Потому что бывает, что пир кончается поединком или кровной
местью. Бывает также, что кто-то повздорит с королем и убьет его
людей, а Шемка Алома, прадеда нынешнего короля, за обиду
подстерег и убил на охоте Каш Одноглазка. Бывает, что кто-то не
повинуется королю и поэтому не едет на Весенний Совет: для
отсутствующих решения совета как бы не обязательны.
Но чтобы благородные люди собрались и уговорились явиться на
совет для неповиновения, да еще бумажку какую-то подписали,
словно судейские крючки, - такого никто не помнит, и сколько же
бед должно из таких вещей выйти!
* * *
Утром следующего дня, весьма благоприятного для начала
путешествий, чужеземцы, снабженные письмом к господину Даттаму,
отплыли в королевский город Ламассу. Сорок четыре дня оставалось
до весенней ярмарки, и шестьдесят два - до Весеннего Совета.
Погадали на прощанье, и прутья легли так, что лучше бы, право,
не гадать. Шодом Опоссум спросил у чужеземца, как ему вчерашний
пир?
Ванвейлен сказал:
- Я был очень удивлен. Я думал - у вас ничего не происходит, и
нет такого человека, который осмелится все исправить.
Таннах Желтоглазый удивился:
- Как ничего не происходит? Вон - дочь у хозяина выросла, вон -
новый флигель построили. А вы надолго собираетесь оставаться в
Ламассе?
- Нет, - сказал Ванвейлен, - я постаюсь убраться из нее до этого
вашего Весеннего Совета, так как сдается мне, что не все,
приехавшие на Весенний Совет, оттуда уедут.
А прутья у шамана легли скверно потому, что Марбод Кукушонок не
пришел прощаться с чужеземцем и подарок его вернул. Сказал:
- За позавчерашнее оскорбление я с него ничего не возьму, потому
что мало чести убивать человека, который так дерется. Однако,
сдается мне, пути наши еще встретятся, и, клянусь божьим зобом,
я сыграю с ним не в "сто полей", а в игру свободных людей.
Все нашли, что Марбод Кукушонок говорил так с досады. Потому что
Ванвейлен дрался не так плохо и даже делал "летящую ящерицу". А
из лука стрелял совсем хорошо, если не считать того, что
подстрелил однажды зайца в ста шагах. А в зайцев стрелять
гнусно, потому что заяц - это крестьянская еда, а охота -
господское искусство.
* * *
Марбод глядел со скал, как отплывает корабль с птичьим лицом и
настланными друг на дружку ребрами. Ни один колдун, даже
чужеземный, не захотел иметь дела с Арфаррой. Почему? Или есть в
этом проклятом кащее что-то, кроме колдовства, и интриг, и
неподаренного коня?
Какими зельями он завораживает смердов, что они бегут в Ламассу,
какими заклинаниями заморочил он короля, что тот поднимается
против знати?
Дунул порыв сильного ветра, Марбод покрепче закутался в плащ, -
Марбоду показалось, что это черная тень, шпион Арфарры,
пролетела, спеша, с рассказом о вчерашнем пире.
Марбод схватил лук и выстрелил: черная тень пискнула, сгинула в
море.
Ну, береги перышки, советник Арфарра!
Глава ЧЕТВЕРТАЯ, в которой рассказывается о том, как послушник
Неревен рассердил бога в желтой парчовой куртке.
А теперь мы покинем Золотой Улей и больше туда не вернемся, а
расскажем о том, что происходило в королевском городе Ламассе.
Не спутайте, однако: королевский город - это не столица, а
город, чьи вольности подтверждены королем. А столицы в
королевстве не было вообще, двор жил в замках и ездил по всей
стране, так что нельзя было даже начертить правильную карту,
непонятно, где у карты центр.
Утро в час малого прилива было хмурым.
За окном шел дождь, и в комнате тоже шел дождь: это капали
секунды в водяных часах.
Водяные часы - вещь удобная для "ста полей". Играли двое -
королевский побратим Даттам и королевский советник Арфарра, а
часы были двойные, - розовая пирамидка отмечала время Даттама, а
синяя - время Арфарры.
Высоко над головой советника, на спинке его кресла, сидела белая
мангуста, а в углу, на циновке, занимался рукодельем его
послушник Неревен.
Господин Даттам зябко потер руки, переставил фигурку и сказал:
- Сад.
Арфарра склонился над доской, и мангуста недовольно заурчала и
спрыгнула со спинки кресла на игровой столик.
Господин Даттам рассказывал неторопливо о скандале, свидетелем
которого стал вчера в городской ратуше один из храмовых
экономов. Скандал устроили торговцы, приведшие корабль из
Западной Земли. Городские магистраты очень удивились, потому что
привыкли считать Западную Землю скверной выдумкой. Но быстро
оправились, учуяли конкурента, осмотрели товар и назначили такую
низкую цену, что даже зяблик, и тот бы возмутился, а торговцы
подняли жуткий хай.
Им на это: "Жалуйтесь королю".
А они: "На что нам король? Нам барыш нужен. Не будем с вами
торговать, и все. Мы в стране Великого Света за свои товары в
пятьдесят раз больше выручим..."
Королевский советник внимательно разглядывал доску. О торговом
скандале он не знал, зато знал о пире у Шодома Опоссума и о том,
с кем Марбод Кукушонок лазил в подземный храм.
После этого - была ссора. Белого Кречета назвали наемником при
торговцах - демонстративно и беспричинно. Арфарра-советник не
любил демонстративных и беспричинных ссор. Бойся друзей, бойся
начальства, но более всего бойся беспричинных ссор, ибо
беспричинные ссоры происходят по предварительному сговору.
Каков, однако, наглец Марбод! Знатный бандит отыскал себе
дикаря-колдуна и думает, что дикарь этот может совладать со
знаниями Храма!
- Да, - сказал рассеянно советник, - городские цеха только и
знают, что охранять свою монополию. Сначала жгут у чужаков
мастерские, а потому удивляются, отчего в империи ткани лучшего
качества. Петицию вон недавно подали: мол, имперские шелка так
заколдованы, что перетяжек на них не видно, запретите их
ввозить...
- Да, - так же рассеянно сказал Даттам, которому упоминание об
этой петиции было чрезвычайно неприятно, потому что он ввозил в
королевство все шелка, кроме тех, которые ввозились
контрабандой, и даже некоторую часть последних, - Так я их решил
взять в империю с собой... Вопрос о монополии мы уладим. Сегодня
обещали явиться, расспросить о договоре.
Арфарра-советник завозился в кресле, накинул поверх шелкового
монашеского паллия меховую накидку, потом щелкнул пальцами:
- Неревен!
Из угла по знаку выбрался послушник Арфарры, поспешил к камину.
Неревену, послушнику Арфарры, было не больше семнадцати. Он был
как-то недокормлен и хрупок, как фигурка на фарфоровых чайниках,
расписанных травяным письмом. На нем был грубый синий балахон
послушника, и на тонком запястье - железное кольцо ученика.
Мальчик покончил с дровами, собрал разноцветные клубки и
коклюшки и пересел с рукодельем поближе к огню, прямо под
тяжелое, обшитое желтой бахромой знамя бога Шакуника. От огня
ему теплей не стало: камин грел комнату не больше, чем солнце на
знамени.
Мальчик огляделся. Учитель Арфарра перестроил уже половину
королевского дворца, господин Даттам, однако, поселился в
неперестроенном крыле. Он ничего не менял, только на второй
уровень вместо квадратной лестницы велел поставить винтовую,
потому что варвары сильно мочились по углам.
Роспись на стенах была варварская, о времени, когда люди помрут,
а боги, заскучав, вернутся на небо. Очень глупо, потому что
земля и небо - как дом и крыша дома, и ясно, что крышу прежде
дома не строят и если земля обвалится, то и небо не уцелеет.
Роспись, однако, облупилась и пошла складками, как кожа старой
женщины, в золоченых окнах - слюдяные бельма, на мраморном полу
- солома для тепла. Пахло запахами, тяжелыми для человека
ойкумены - нежилой плесенью, разрушенной канализацией и близким
морем.
Неревен щурился, набирая петлю за петлей озябшими пальцами,
косил глазами на окно.
Триста лет назад, когда королевский дворец был управой
наместника, окон в нем было триста пятьдесят восемь, по числу
дней в году, стекла в окнах были большие и прозрачные.
Варварам, однако, нужны были не окна, чтобы смотреть, а бойницы,
чтобы стрелять. Они заложили окна камнем, укрепили в них
решетки. Потом куда-то пропали стекольщики, и варвары стали
вставлять в решетки вместо больших стекол маленькие и цветные.
Свет померк и рассыпался на части, словно в призме в кабинете
учителя.
Время тоже рассыпалось. А стертые рисунки на стене были как
заброшенный сад за стеной: прогалина в мироздании, пустое место,
опасное место. Через них-то в комнату и просачивалась вся
нечисть: души военных чиновников, убитых при штурме, души
лукавых засеченных рабов, души непокорных вассалов, зарубленных
во дворце, и может быть, душа самого Ирвена Ятуна, последнего
короля из рода Белых Кречетов, который считал, что лучше
слушаться бога, нежели вассалов, сердилась и прыгала в очаге, -
почему-то он не грел.
Неревен прислушивался к разговору между учителем и господином
Даттамом.
Господин Даттам явился в Ламассу неделю назад с караваном и, как
королевский побратим, расположился во дворце, дожидаясь короля.
А учитель прибыл в королевский город только сегодня утром,
вперед короля, чтоб подготовить дворец к очистительной церемонии
и прогнать нечисть и сырость.
Господин Даттам был самым богатым человеком королевства, а,
может, и всей ойкумены. Господин Арфарра стал самым влиятельным
человеком королевства.
Они знали друг друга двадцать лет, подружились в столичном
лицее, и друг другу были обязаны жизнью. Много перемен произошло
в королевстве с тех пор, как Арфарра стал королевским чародеем.
Много перемен, говорят, происходит в империи, откуда приехал
Даттам, умирает старый государь, наследник и государыня
недовольны друг другом... Друзьям говорить и говорить, а они
