своего боевого друга, по другую. Еще дальше сел Бредшо: только
эти двое чужеземцев и оказались среди охотников. Когда наелись,
Ванвейлен стал расспрашивать о родословной солнечного меча, и
Белый Эльсил рассказал ему следующую историю.
Когда аломы жили там, где ровно и песок, у короля их родились
два сына: Ятун и Амар. Мать Ятуна и Амара принесла в приданое
мужу драгоценный меч и яшмовое ожерелье. На свадьбе было
сказано, что потомки меча и ожерелья покорят страну Великого
Света.
Однако муж бросил женщину и детей, а драгоценные подарки отнял.
Выросши, Ятун и Амар потребовали от отца вернуть приданое. Тот
оказался. "Что делать? Как ни решить - все зло, а откажешься
выбирать - прослывешь трусом". Потому что, с одной стороны, надо
отомстить похитителю родового имущества, а с другой - нельзя
поднять руку на отца. В таких случаях гадают на постороннем, и
посторонний нагадал: можно убить отца. Но прибавил: сделав это,
вы завладеете страной Великого Света, но навлечете на нее
проклятье и раздоры. Но так как ожерелье с мечом были очень
красивые, то Ятун и Амар пошли и убили отца.
- А потом? - спросил Ванвейлен.
- Потом Амар забрал себе ожерелье, а Ятун - меч. Завоевали
страну Великого Света, разделили ее и поссорились. Род Амара до
сих пор правит на востоке, а дом Ятуна пресекся и меч сгинул.
- Не сгинул, - поправил Белый Эльсил, - а спит на дне озера и
ждет истинного короля.
- Стало быть, - подытожил Ванвейлен, которому в свете недавнего
предложения Марбода не терпелось узнать всю подноготую
волшебного меча, - Страна Великого Света распалась на кусочки по
причине родового проклятия. А отчего утонул меч? Новое
проклятие?
Что-то хрустнуло. Это Кукушонок сломал двурогую стрелу и кинул
обломки в огонь. Листья катальпы укоризненно зашумели. Один из
дружинников всполошился, стал вылавливать из огня железный
наконечник.
Белый Эльсил поднял голову с колен Марбода и посмотрел на
Ванвейлена. Он был зол на чужеземца за то, что Марбод пощадил
его и его золото, за то, что из-за чужеземца Марбод не взял
Эльсила с собой в подземный храм, и особенно - за последний
вопрос.
- Меч утонул не от проклятия, - сказал Эльсил, а от женского
коварства. Дочь последнего Ятуна понесла от дворцового пажа.
Король велел его казнить на своих глазах, а дочь отдал рабу.
- Вольноотпущеннику, - поправили сзади.
Эльсил усмехнулся.
- Ну, вольноотпущеннику. Ведьмино отродье, приплыл в корзинке.
Имя дали - просто Алом, как всем незаконнорожденным. Король,
конечно, сделал потом зятя дворцовым управляющим.
"Гм, - подумал Ванвейлен, - интересно, король зятя сделал
управляющим, или управляющего - зятем?"
- Женщина, однако, должна была отомстить за смерть возлюбленного
и приказала мужу убить отца и братьев. Рабу самому на такое не
решиться.
Тут один из дружинников поднял голову, и увидел, что прибежал
лесной дух-щекотунчик с глазами как плошки и сел меж ветвей
катальпы. Но дружинник был глупый, и подумал, что щекотунчик
прибежал на запах бузы и жареной дичи.
А Лух Медведь вскричал:
- Что ты брешешь! Отец первого короля Алома - сам Шакуник! Всех
великих королей вынимали из корзинок и птичьих клювов!
Белый Эльсил усмехнулся.
- Все равно престолом он завладел незаконно... Это-то вы не
будете оспаривать?
- Почему? - спросил Бредшо. - Потому что захватил его убийством?
Белый Эльсил покачал головой.
- Нет. Когда Шадаур Алом получил королевство, все родственники
его жены по мужской линии были мертвы, а имущество по закону при
этом переходит к старшей дочери. Не считая, конечно, вдовьей
части. Вдова затворилась, три года жгла свечи. Наконец покойник
явился: совсем как при жизни, только голову держал под мышкой.
"Боги, говорит, меня отпустили до утреннего прилива."
Теперешние Белые Кречеты - от ребенка, зачатого этой ночью. И с
тех пор, как он зачат, род Аломов, стало быть, царствует
незаконно.
Лух Медведь вскочил с места:
- Это позор, что тут рассказывают о короле! Знаем мы, от кого
беременеют через три года после смерти мужа!
Надо сказать, что Лух Медведь не так давно захватил караван с
шерстяной тканью из Кадума, и очень многие его за это попрекали,
потому что он почти ничего не раздал дружинникам.
Марбод Кукушонок тоже встал, распустил шнурки у плаща, плащ
кинул на землю, и ссадил на него с плеча белого кречета.
- Такие слова, - сказал Кукушонок, - не кадумская шерсть. За
такие слова полагается платить.
Тут собачьи головы на ножнах мечей насторожились, а люди
увидели, что сегодня случится две песни: про стеклянный дворец и
про поединок. А щекотунчик в ветвях катальпы посинел и стал
делать так: глаза у него остались неподвижными, а все остальное
завертелось в шкурке, как жернов.
Марбод Кукушонок и Лух Медведь вынули мечи и велили людям
рисовать круг, и тут сбоку вынырнул отец Адрамет, монах-шакуник:
- Сударь... Никто не сомневается в величии вашего рода. Но что
будут говорить о сегодняшнем дне? Королю скажут: Марбод
Кукушонок дрался, чтоб доказать, что монахи-ятуны способны
творить чудеса.
Смысла замечания Ванвейлен не понял. А Кукушонок закусил губу,
вбросил меч в ножны и молча сел. Его красивое лицо совершенно
побледнело.
* * *
Возвращались, торопясь поспеть к вечерней трапезе. С крутой
тропки из-под копыт лошадей ссыпались камешки, и далеко справа в
море плавало уходящее закатное солнце. Ванвейлен размышлял:
"Пусть два брата покорили двести с лишним лет назад империю.
Значит, и условия в одной ее части не могут сильно отличаться от
условий в другой. С этой стороны огненной горы монахи продают
зуб Шакуника, он же - швырковый топор на языке людей. С той
стороны горы продают, видимо, чешую Шакуника, она же -
черепаховый гребень... Страна Великого Света - всегда по другую
сторону огненной горы, но по ближайшем рассмотрении удивительно
схожа. Ибо иначе что останется от исторической необходимости,
которая все же существует? А что поймет местный крестьянин или
Кукушонок в их корабле? Даже обшивки не одолеют. Крестьянин
скажет: обвалился зубец Небесного Града, а Марбод решит: вот он,
пропавший меч Ятуна увеличенных размеров..."
Марбод ехал рядом. Он ждал ответа от колдуна и очень жалел, что
не смог подраться с Лухом Медведем. Потому что он победил бы
Медведя и подарил бы ему жизнь и все остальное, и Медведю
пришлось бы стать как бы младшим братом Кукушонка. Вот они,
монахи, такие: делают вид, что мешают поединку, а на самом деле
мешают примирению после поединка.
- А скажите, - спросил Ванвейлен, - за Голубыми Горами - такие
же порядки?
Марбод помолчал. Пятнадцать лун назад он побывал в соседней
стране, но при всех говорить об этом не собирался. Об отсутствии
его ходили удивительные слухи. Дружинники его рассказывали, что
Марбод провалился в Золотую Гору и провел там один день, - а в
среднем мире в это время прошло полгода.
- Я там не воевал, - ответил Марбод.
Ванвейлен фыркнул про себя. По-видимому, война была тут не
только главным способом экономического обмена, но и главным
способом обмена информацией.
- А кто воевал? - спросил он.
Марбод понял, что колдун не заметил нелжи, опечалился: плохой
колдун. Ну да ничего. Колдуна делают слухи, а не заклинания.
Поберегись, Арфарра, я такие слухи распущу про этого колдуна!
Припомнится тебе неподаренная лошадь!
- Покойный король собирался воевать, да не успел. Господин
Арфарра воевал, да и господин Даттам. Господин Даттам и его дядя
два года воевали против императора, пока император не сделал
дядю наместником провинции.
Ехавшие впереди охотники услышали имя Даттама и заволновались.
Кто-то внезапно запел песню. Это была красивая песня о молодом
рыцаре Даттаме. В ней говорилось, что меч Даттама сверкал над
миром, как полумесяц, и что белый плащ его расстилался над
полями, как иней, и что все, что он ни награбил, молодой Даттам
отдавал войску. Это была хорошая песня с грустным концом, потому
что она кончалась рассказом о том, как Даттама предал его
собственный дядя, и как дядя получил звание наместника, а Даттам
должен был постричься в монахи.
Ванвейлен перегнулся через седло к отцу Адрамету и сказал,
улыбаясь:
- Сдается мне, отец Адрамет, что ваши слова о могуществе империи
несколько преувеличены, если человек может поднять восстание
против императора и заполучить через это титул наместника.
Отец Адрамет пожал плечами, видимо не желая ввязываться в
неприятный политический разговор даже далеко от родины.
- Да, - сказал задумчиво Марбод, поправляя красивой рукой удила,
- так всегда. При сильных правителях мятежнику полагается
веревка, а при слабых правителях мятежнику полагается титул
наместника. Вот и мы, Кречеты, - король хотел бы нас удавить,
как давят блоху в миске, а мы из поколения в поколение -
наместники Верхней Ламассы.
- По наследству?
- О, - сказал Киссур, - не то, чтобы по наследству, потому что
где-то в законах королевства есть запись, что чиновники должны
назначаться каждые три года. Каждые три года король нас
утверждает в этой должности, но я не слыхал, чтобы он кого-то не
утвердил.
- А что будет, если король вас не утвердит?
Марбод улыбнулся.
- Вы видели, господин Ванвейлен, сегодня утром, как вертелся в
деревне шаман, призывая весну? Что будет, если шаман откажется
вертеться? Весна, я думаю, все равно наступит, а вот у шамана
будут серьезные неприятности.
Ванвейлен усмехнулся. Когда дело шло об обычаях грязных
крестьян, суеверный красавец Марбод выказывал себя чуть ли не
атеистом.
- А храм Шакуника сильнее короля?
- Шакуники, - сказал Марбод, - просто торговцы. Не было еще
такого, чтобы торговец в мире что-то значил.
Ванвейлен рассердился:
- Сдается мне, Марбод, что торговцы храма кое-что значат, раз вы
охраняете их караван, да и грабите по их указке.
В мире что-то сломалось. Марбод помолчал, облизнул губы.
- Я - королевский инспектор, - сказал он. - Ежели торгаши
просили у меня покровительства...
Хлестнул лошадь и ускакал.
Лух Второй Медведь погладил сапсана и громогласно заметил:
- Шакала назвали шакалом, а он в ответ: у меня грамота, что я
волк... А вот вы, господин Ванвейлен, сразу видно, знатный
человек, - и по словам, и по осанке. И корабль ваш честный, а не
купеческий...
Слева, задумчиво склонив голову, слушал медвежьи слова храмовый
торговец. Он уже заметил, что заморские торговцы для торговцев
держатся слишком гордо. Так и собирался доложить.
Монах-шакуник перегнулся через седло к Ванвейлену и, подмигнув,
хитро спросил:
- Что же такого предложил вам Марбод в пещере, что вы так
открыто разрываете с ним отношения?
- Я? Я не хотел...
- Бросьте, господин Ванвейлен, - или вы не знали, что нет
худшего способа обидеть знатного человека, чем назвать его
торговцем или другом торговцев? Эти люди горятся тем, что их
прабабку изнасиловал горный дух, и что предки их жрут прохожих в
своих могилах, и они считают, что совершили угодное небу дело,
если застали на горной тропе торговца и, ограбив его, зарубили.
Так что он вам предложил?
Ванвейлен густо покраснел. Предложение Марбода быть идейным
наставником в государственном перевороте его не очень-то
устраивало; но доносить он на Марбода не собирался. Не то чтобы
Ванвейлен был против государственного переворота как такового, -
но ему казалось, что если Марбод сядет на место короля, в этой
стране ничего не изменится, да и вообще в ней ничего нельзя
изменить.
- Что он вам предложил?
Ванвейлен нагло улыбнулся монаху и спросил:
- Так значит, Марбод - королевский инспектор! А что делает
королевский инспектор?
- Королевский инспектор, - сказал монах, - это глаз и око
центральной власти; он собирает налоги и творит суд, он защищает
сирых и слабых и утирает слезы вдов и сирот, бедняку он служит
защитой, а богачу - карой...
- И много налогов собрал для короля Марбод в этой поездке?
