кто его знает, может оно из заколдованного клада, только что
сгинуло, и вернется обратно. Или угольями станет.
Тут подошел певец, и все стали слушать песню.
Неревен глядел на Ванвейлена, озадаченно пересыпавшего монеты, и
думал о том, что было самое странное в его словах. Пусть
торговец считает себя тружеником - всякие установления бывают у
варваров. Но кто, скажите, слышал, чтобы крестьянин ПРОДАВАЛ
УРОЖАЙ И ПОКУПАЛ СЕМЕНА? В ойкумене государство выдает семена и
сохраняет урожай, у варваров крестьянин хранит семена сам, а
урожай отбирают сеньоры, - но ни государство, ни крестьянин, ни
сеньор зерна не покупают и не продают иначе, как во время
великих несчастий. Что ж, в этой стране - каждый день по
несчастью?
А Ванвейлен уже повернулся к горожанину, и они заговорили о
чем-то... Великий Вей, никак о налогах на шерсть!
* * *
Через час, когда Ванвейлен, сведя несколько полезных знакомств
среди горожан, спускался в нижний двор, его окликнули. Ванвейлен
обернулся: это был Бредшо.
- Привет, - сказал бывший (или не бывший? или ему еще где-то
капает зарплата?) федеральный агент, сходя вниз, - вы мне,
помнится, яйца грозились открутить, если я во что-то буду
вмешиваться. А сами чего делаете?
- Я ни во что не вмешивался, - сказал Ванвейлен. - Я старался
завоевать расположение Арфарры.
- А, вот оно что! Тогда пойдемте, я вам кое-что покажу.
И Бредшо поволок Ванвейлена обратно во дворец.
Где-то, не доходя главной залы, Бредшо свернул в тупичок,
украшенный фигурой леща, перед которой горел светильник в форме
пиона, и пихнулся в стену. Стена приоткрыла рот. Бредшо отобрал
у леща светильник и стал подниматься по черным крутым ступеням,
от которых пахло недавней стройкой и светильным маслом. Через
несколько пролетов Ванвейлен стал задыхаться. Бредшо летел
вверх, словно лист в аэродинамической трубе, - экий стал
проворный!
Наконец бесконечный подъем кончился и Ванвейлен кочаном сел на
ступеньку. Он в полной мере ощущал то обстоятельство, что легче
на ракете подняться в стратосферу, чем собственными ногами
влезть на небоскреб.
А Бредшо поманил его пальцем и, приладившись к стене, отвел один
из покрывавших ее щитков. Ванвейлен сунулся глазом в щиток и
увидел, далеко под собой, залу Ста Полей.
- Сегодняшнее представление, - сказал Бредшо. - проходило по
сценарию Арфарры. Арфарра строил этот дворец, Арфарра его и
набил всякими ходами. Он все спланировал заранее, - и мангусту
вторую принес, и лучника тут поставил сшибить птичку: видишь,
лучник стоял и для развлечения царапал по стенке? Совсем свежие
царапины.
- Я точно знаю, что кречета выпустил Марбод. У него мозги так
устроены. Он мне сам сказал, что кречет - его душа, а мангуста -
душа Арфарры!
- Чушь собачья! Афарра сам знает, что все решат, что кречета
выпустил Марбод, а Марбод решит, что кречета выпустил бог!
Думаешь, он тебе благодарен? Думаешь, он стремится к прогрессу?
Да если бы он стремился к прогрессу, он бы лучше канализацию во
дворце построил, чем тайные ходы!
- Федеральной разведке значит, можно строить тайные ходы вместо
канализации, а аборигенам нельзя? - осведомился Ванвейлен.
- Тише!
По лестнице, действительно, кто-то шел. Земляне поспешно задули
фонарь и заметались в поисках укрытия. Но камень вокруг был
гладкий, как кожа лягушки. Человек поднимался медленно и с
одышкой. Когда он достиг соседнего пролета, стало видно, что это
один из утренних спутников Арфарры. Ванвейлен даже вспомнил его
имя - эконом Шавия. За экономом кто-то бежал, легко,
по-мальчишески.
- Господин эконом! Господин эконом!
Шавия остановился и посветил фонарем вниз. Его нагонял послушник
Арфарры - Неревен.
- Ты чего кричишь, постреленок, - напустился на него Шавия.
- Ах, господин эконом, - я только хотел спросить вас об одной
вещи.
- Ну?
- А правда, господин эконом, что у государыни Касии козлиные
ноги?
Эконом ахнул и замахнулся на мальчишку фонарем. Тот, хохоча,
покатился вниз. "Ну, все, подумал Ванвейлен, - сейчас этот дурак
поднимется к нам, и надо бы прикрыть лицо плащом да и отключить
его тихонечко на полчасика".
Но эконом, внизу, поставил фонарь на пол и стал шарить по стене.
Что-то скрипнуло, - эконом подобрал фонарь и сгинул в камне.
Бредшо нашарил в кармане черную коробочку, вытащил из коробочки
стальной ус, и нажал на кнопку. Коробочка тихо запищала, а потом
из нее послышался голос Неревена, напевавшего какую-то дурацкую
песенку.
- Вот еще одна твоя заслуга, - ядовито сказал Бредшо. - Кто
хотел запихнуть передатчик в спальню Даттама? Что нам теперь
делать? Слушать шуточки пацана?
- Сдается мне, что шуточки этого пацана можно и послушать, -
сказал задумчиво Ванвейлен. А что до передатчика, - так он его
сам выбросит, или выменяет на горсть арбузных семечек.
Помолчал и добавил:
- Я пошел. Я хочу еще сходить в город и кое-что там узнать. А
ты?
- Останусь здесь, - сказал Бредшо. Видишь ли, эти ходы есть и во
дворце, и вне дворца, и я бы очень желал иметь их карту, - так
сказать, карту либеральных намерений Арфарры.
* * *
Через два часа, когда Неревен пробирался задами королевского
дворца, кто-то ухватил Неревена за плечо и повернул как створку
ширмы. За спиной стоял Марбод Кукушонок, бледный и какой-то
холодный. Он уже переоделся: подол палевого, более темного книзу
кафтана усеян узлами и листьями, панцирь в золотых шнурах, через
плечо хохлатый шлем с лаковыми пластинами. Верх кафтана, как
всегда, был расстегнут, и в прорези рубахи-голошейки был виден
длинный, узкий рубец у подбородка.
В одной руке Кукушонок держал Неревена, в другой - красивый
обнаженный меч с золотой насечкой. Неревен почувствовал, как
душа истекает из него желтой змейкой.
- Я слышал, что сегодня ты вырастил золото, маленький чародей, -
сказал Кукушонок, - а можешь ли ты вылечить железо? Голубые его
глаза были грустны, и маленький рубчик на верхней губе делал
улыбку совсем неуверенной.
- Остролист был очень хороший меч, - продолжал Марбод, - но
однажды я убил им женщину, она успела испортить его перед
смертью, и удача ушла от меня.
Марбод держал меч обеими руками, бережно, как больного ребенка.
Края его были чуть зазубрены, можно было различить, где один
слой стали покрывает другой. Молочные облака отражались в
клинке. Посередине шел желобок для стока крови.
- Знаете старый храм Виноградного Лу в Мертвом городе? Будьте
там с восходом первой луны и белого куренка принесите.
Неревен повернулся и тихонько пошел прочь. Конюхи, катавшие
неподалеку коня в песке, не обратили на разговор никакого
внимания.
Неревен миновал хозяйственные постройки, вошел во дворец через
сенной ход и бросился разыскивать учителя. Но тот затворился в
королевских покоях вместе с королем, а король строго-настрого
приказал их до утра не беспокоить.
Неревен тяжело вздохнул, прошел в заброшенный зал и взобрался на
ветку яблони. Там он уселся, болтая ногами и рассматривая амулет
заморских торговцев, вытащенный давеча из ковра. Но амулет был
совсем глупый - без узлов и букв, - просто белая стальная
чешуйка.
"А Марбод Ятун не так глуп, - думал Неревен. - Ведь он пришел
мириться с Арфаррой, а кречета выпустили те, кто этого не
хотел... И вот Марбод по вспыльчивости учинил скандал, а теперь
его взяла досада, и он хочет тайно снестись с королевским
советником..."
Яблоня уже цвела, но коряво и скудно. Неревен вспомнил, как
прививал он черенки в родном селе, и вздохнул. Потом расковырял
один из гиблых цветков: так и есть - в чашечке, свернувшись,
дремал маленький бурый червяк. Яблоня была поражена цветоедом.
Яблоне было лет сорок. Неревен удивился, что гусеницы так объели
дичок. Неревен спрыгнул, уперся носом в землю, оглядел штамб.
Так и есть: не дичок, а привитое дерево, может быть, то же
самое, что растет в родной деревне... Ибо все деревья одного
сорта, в сущности, - то же самое дерево.
Рождаются новые люди и рождаются новые законы, умирают и
воскресают боги и государства, а культурный сорт не рождается и
не умирает, а размножается черенками, которые, как талисман,
сохраняют свойства и признаки целого. И растет тысячи лет по
всей земле, от океана до океана, огромное дерево, и крона его
покрывает небосвод как серебряная сетка, и растут из разных
корней одинаковые яблони. И сажал это дерево кто-то в Варнарайне
лет сорок назад - но пошло оно в пищу не садовнику, а цветоеду.
Глава ШЕСТАЯ, в в которой король беседует с богами, а
Арфарра-советник рассказывает, отчего погибла империя.
Ванвейлен спустился в город, чтобы навестить нужных ему людей и
посоветоваться по поводу контракта с Даттамом, но куда там!
В городе в этот день королевский декрет запретил работу,
трудились лишь шуты и актеры; ворота каждого дома, как губы,
лоснились от жертвенного масла. Народ, уже знал о происшествии
во дворце. Столяры, получившие в этом году невиданные деньги на
строительстве дворца, затащили Ванвейлена на цеховую пирушку и
стали качать на кожаном блюде.
- А в стране Великого света бесплатные пироги каждый день, -
сказал один мастер другому.
Тот ответил:
- Представляешь, сколько бы мы огребли в Небесном Городе, если
бы строили дворец государыни Касии!
Через два часа Ванвейлен откланялся, еле живой и полный по
горлышко, но не тут-то было: его перехватили оружейники. У этих
все было еще обжорливей: король полгода назад издал указ: всем
свободным людям иметь вооружение сообразно имеющемуся имуществу,
а не сообразно имеющейся земле, - вот цех и победил сегодня в
шествиях с барабанами и богами.
Пожилой мастер, охромевший в битве у замка герцога Нахии,
подошел к Ванвейлену и сказал:
- Однако, мог ли я думать, что моя стрела сразит самого бога
Ятуна?
- Что ты врешь! - сказала его жена.
- А вот и не вру, - сказал мастер, - а в каждую стрелу пишу свое
имя.
- Что ты врешь! - повторила женщина. - Настоящий Ятун без образа
и вида. Ему вся вселенная мала; не то что меховая тварь. А погиб
сегодня кровяной идол, бог сеньоров.
Старик опростал кружку доброй бузы, вытер губы, кружку разбил о
козлы и согласился:
- Можно и так...
Ванвейлен вернулся на корабль пьяный в стельку и донельзя
веселый. Бредшо на корабле еще не было.
А Бредшо в это время сидел в развалинах Мертвого Города, вдали
от праздника живых. Неподалеку от него в небе торчал острый клюв
Золотой Горы, и звезды рассыпались по небу, как серебряная пыль,
поднятая колесом луны, и ни одна из небесных звезд не украсилась
ярче от праздника живых.
Дырка, из которой Бредшо вылез наружу, темнела совсем
неподалеку, - Бредшо прополз и прошел под землей не меньше
десятка километров. Хитрые ходы, проложенные Арфаррой, смыкались
со старой, полуобвалившейся подземной системой орошения.
Поземные каналы и срубы простирались от Драчливой Горы до самой
гавани, весь город стоял как на губке, и если Арфарра, как
бывший чиновник империи, имел при себе карты этой системы,
заброшенной совершенно и населенной одними упырями и мертвецами,
- то он располагал великолепным know-how для производства чудес,
к которым был, повидимому, неравнодушен.
Бредшо был смущен и напуган поведением Ванвейлена, - того самого
Ванвейлена, который был таким противником битв с драконами и
прочего вмешательства во внутренние дела... "Ведь Ванвейлену
плевать на то, что хорошо и что плохо, - думал Бредшо. - Ведь он
за себя обиделся, а не за здешний народ. Он приплыл сюда с
тонной золота и думал, что за золото ему будет почет и уважение,
а на него за это самое золото смотрят, как на вошь. И вот людей,
которые смотрят на золотовладельца как на вошь, Ванвейлен не
может вынести. Он ведь видит не дальше своего носа... Он за что
на меня взъелся: за то, что ему не доплатили за перевоз. А то,
что если бы нас накрыли с оружием, меня бы поставили к стенке, а
его бы отпустили, как неосведомленного, это его не колышет. Ему
