Скрипнули засовы, - в камеру вошел Ханалай. Он шуганул
стражника, укрепил над изголовьем масляный фонарь и сказал:
- Я, - простой человек. Я увидел, что господин Арфарра мешает
мне освободить столицу, и спросил у своих советников: "Почему бы
нам не пригласить его на переговоры и не схватить?" Мои
советники мудрые люди, они возмутились: "Как можно! Арфарру не
поймаешь на такую уловку..."
Ханалай рассмеялся:
- Почему вы явились туда?
- Чугунный котел - и тот нет-нет да и треснет, - ответил
Арфарра.
Ханалай покачал головой.
- Я невежественный человек, - сказал Ханалай. Я подумал так, как
вы, - но мои советники - мудрые люди. Они качают головами и
говорят, что что-то тут не то: надо взять и пытать этого
человека, пока он не скажет истинной причины.
Арфарра тихо закрыл глаза. Ханалай встал, отодвинул травяную
тряпку, накинутую поверх пленника, и задумчиво потыкал пальцем
ему в спину. Арфарра закусил губу от боли. Ханалай вздохнул,
подтянул одеяло на место и вытер палец.
- А ну их к бесу, - сказал Ханалай, - моих мудрых советников.
Сами курицу зарезать не могут, а такие приказы подписывают, что
мясника стошнит. Я так полагаю, что это большая ошибка пытать
человека, если не знаешь заранее, в чем он должен признаться.
Арфарра молчал.
- Мои советники, - продолжал Ханалай, - говорят мне, что не
пройдет и недели после вашей казни, как столица падет. Хочу
спросить ваше мнение: так ли это?
- Да, - ответил Арфарра.
- Еще мои советники сказали, что если вы напишете людям в
столице указ о том, что Небо покарало вас за непослушание
государю и его верным слугам, и что перед смертью вы поняли весь
ужас своих грехов и призываете жителей столицы раскаяться, - то
тогда столица сдастся через два дня, и при этом будет больше
порядка и меньше убийства. Так ли это?
- Да, - ответил Арфарра.
- И еще они сказали, что вы подпишете такой указ, если я
пообещаю просто отрубить вам голову, не мучить. Так ли это?
- Нет, - ответил Арфарра.
Ханалай огорчился и обеспокоился.
- Но ведь вы, - чиновник и верноподданный. Неужели собственная
честь вам дороже, чем порядок и благополучие тысяч и тысяч? Как
вы можете думать об одном лишь себе?
- Убирайтесь, - сказал Арфарра.
Ханалай покачался-покачался на своем чурбанчике, завернулся в
плащ, подхватил масляный фонарь и пошел к двери. У двери он
обернулся:
- Скажите, господин Арфарра, - произнес Ханалай, - если бы я два
года назад не взбунтовался, арестовали бы вы меня или нет?
Арфарра поднял голову. Простонародный выговор вдруг куда-то
исчез из речи Ханалая, равно как и ссылки на мудрых советников.
- Нет, - сказал Арфарра, - не арестовал бы.
- Да, - сказал Ханалай, - я и сам давно понял, что не арестовали
бы... Знаете, господин Арфарра, я чрезвычайно сожалею о своем
восстании.
Да, через неделю после вашей казни я возьму столицу: а через
день после того, как я возьму столицу, мои люди упьются, как
свиньи, и разбегутся с награбленным... Вы правы! Моя слава
сыграла со мной дурную шутку: я был хорошим разбойником, но я
так и не смог навести в войске порядок, и мне пришлось убить
всех, кто мог навести порядок за счет моей смерти.
Моя главная ошибка была в том, что я взял себе в мудрецы этого
самозванца, яшмового аравана. Никакой он не пророк, потому что
пророк - это тот, кто делает черное белым, а белое - черным. А
этот человек не умеет превращать черное в белое, и наоборот, а
только говорит, что - черное, а что - белое. А теперь он вообще
молчит и сидит, как камень, у меня на шее, а слава его растет,
потому что он сидит и молчит. И я не могу казнить его, потому
что все мои солдаты возопят, и не могу отравить его, потому что
тогда скажут, что с его смертью ушла моя удача. И я больше всего
на свете хотел бы прийти к согласию с вами: но я не могу прийти
к согласию с одним Арфаррой, если у меня в совете уже сидит
другой Арфарра...
Ханалай замолчал. В камере было темно и сыро, и от этой сырости
громко потрескивал фитиль в масляном фонаре. Тень Ханалая
протянулась по всему полу, и на стенах плясали красоватые
сполохи.
- Я чрезвычайно сожалею, - повторил Ханалай, - что не могу
прийти к согласию с вами, господин Арфарра.
- Я также чрезвычайно сожалею об этом, господин Ханалай.
Разбойник помолчал, повернулся и вышел.
На следующее утро Арфарру провели по улицам лагеря к большим
белым воротам, в верхней части которых Ханалай имел обыкновение
распинать преступников. С него сорвали почти всю одежду.
Собралось множество народу. Государь Варназд плакал, закрываясь
рукавом.
Ханалай приказал прибить Арфарру за руки к верхним балкам, прямо
под фигурами переплетенных деревянных змей, постоял немного и
ушел. Потом ушли его военачальники. Часа через три дорога у
ворот опустела. Стоял лишь десяток стражников, у стены, закрыв
лицо, сидел яшмовый араван. Время от времени в ворота проезжали
всадник или телега, один воз, доверху нагруженный сеном, чуть не
задел ног Арфарры.
Сначала Арфарре были видны с высоты холмы, и взгорки, обнаженные
деревья и цветущие вишни, и дальняя голубая река, изогнувшаяся
на солнце. Потом они покрылись каким-то неровным сиянием, стали
дрожать и распадаться на капли. Арфарре стало трудно видеть эти
реки и холмы как реки и холмы, словно расскочилась цепочка,
связывавшая мир и его глаза. Солнце закрутилось и заплясало, в
небе появилась большая белая птица. Одно крыло у птицы было с
красной полосой, другое - с синей полосой. Она летела, тяжело
махая крыльями. Это была та самая птица, на которой четверть
века назад прилетел Ванвейлен. Птица села у самых ворот, из нее
высунулся Клайд Ванвейлен и поманил Арфарру рукой. Арфарра сошел
с ворот и уселся верхом на птицу. Ванвейлен обнял его за плечи.
Потом птица замахала крыльями и стала подниматься с душою
Арфарры в небеса, все ближе и ближе к желтому сверкающему глазу
солнца.
Потом Арфарра умер.
* * *
Три дня Ханадар Сушеный Финик старался не ходить близко от
Киссура. На четвертый день он взял коня, собаку, девицу из числа
пленных, заплел коню гриву, посадил девицу в корзинку и поехал
во дворец к Киссуру.
Киссур вышел к нему бледный и немного рассеянный. Коня он
погладил, а корзинку велел отнести наверх.
Тогда Ханадар Сушеный Финик сказал:
- Что ты томишься? Сегодня по Левой Реке идут баржи с
продовольствием для Ханалая. Можно сжечь их у Рачьего Шлюза.
- Отлично придумано, - сказал Киссур.
Взяли двести человек и поехали.
Все сошло как нельзя изумительней, - баржи сожгли, а одну, с
красивыми подарками, даже успели разграбить. Дружина потянулась
к столице, а Киссур завернул в Рачий Городок, в семи верстах от
городских стен: военным чиновником в этом городке был Хаттар,
верный его вассал. С Киссуром были полторы сотни всадников и
одна собака. Подскакали к стенам, протрубили в раковины, -
ворота, однако, оставались закрытыми.
- Клянусь божьим зобом, - закричал Киссур, - что вы все там,
упились, что ли? Позовите Хаттара.
Тут Киссур поднял голову и увидел, что Хаттар стоит на стене
вверху, немного прячась за свой щит.
- Что за шуточки, - закричал Киссур, - почему не приветствуешь
гостей? Или ты забыл, что гость есть посланец богов и дверь на
небеса?
Хаттар некоторое время мялся за своим щитом, а потом ответил:
- Киссур! Я рад бы был раскрыть тебе ворота, но не знаю,
захочешь ли ты в них войти. Слышал ли ты, что Арфарра сейчас в
стане Ханалая?
Киссур выпучил глаза и вскричал:
- Что за вздор!
- А вот и не вздор, - отвечал Хаттар, а в наш городок пришел
человек от Арфарры и Ханалая. Мы слушали его на народном
собрании, и постановили перейти на сторону государя и не
подчиняться такому, как ты, изменнику.
- Негодяй, - сказал Киссур, - ты забыл долг подданного и
вассала!
- Я тоже так думаю, - печально согласился Хаттар, - и, наверное,
в следующем рождении я буду гладкокожей лягушкой. Но Арфарра
завел обычай делать все по воле народа, а народ прельстился
словами этого человека о том, что если мы станем на сторону
Ханалая, то, когда столицу будут грабить, нашего городка не
тронут.
Тут Киссур краем глаза увидел, что Сушеный Финик украдкой
снимает с седла лук. Киссур усмехнулся и закричал:
- Дурак ты, Хаттар! Почему ты не впустил нас в город и не
накинул сверху сеть? А теперь Ханалай скажет, что ты изменник, и
ваш городок все равно сожгут.
- Ах, - сказал Хаттар, - я, по правде говоря, сам хотел так
сделать, но в городском совете испугались этого плана, особенно
те, чьи лавки - у городских ворот. Они сказали, что это гнусно,
и что если впустить вас внутрь, вы можете причинить лавкам
большой пожар.
Тут Сушеный Финик вскинул лук, стрела пробила шлем изменника, и
тот кувыркнулся вниз.
- Поистине, - сказал Киссур, - чем больше дураков соберется
вместе, тем глупей их решение!
И полторы сотни всадников поскакали прочь, от стрел,
посыпавшихся на них с городских стен.
Хаттар разговаривал с Киссуром так долго потому, что, завидев
его, немедленно послал человека к Ханалаю. Неподалеку от городка
этот человек встретил две сотни всадников во главе с Шадамуром
Росянкой. Шадамур усмехнулся и приказал своим людям засесть в
лощинке неподалеку. Кони у его отряда были подкованы задом
наперед.
Шадамур Росянка был верным вассалом Киссура, но между ним и
Сушеным Фиником была неприязнь. Из-за этой неприязни Киссур
отпустил его в лагерь Ханалаю, и Шадамуру всегда казалось, что
Киссуру следовало бы отпустить Финика, а его, Росянку, оставить.
Киссур доехал до спуска в лощину и сказал:
- Если там засада, мы пропали! Смотри, сколько следов на дороге!
- Ба, - ответил Сушеный Финик, - это следы из лощины, а не в
лощину.
- Сдается мне, - возразил Киссур, - что эти лошади подкованы
задом наперед.
И они повернули коней.
Когда Шадамур Росянка увидел, что его смертельный враг Сушеный
Финик и Киссур уходят, он грохнулся от огорчения наземь,
разодрал на себе кафтан, а потом вскочил на коня и гаркнул: "За
мной!"
Они скакали по мокрым полям под весенним небом, и когда Шадамур
увидел, что его всадники выдыхаются, он закричал им
остановиться, а сам вынул желтую тряпку переговоров и поскакал
вслед за Киссуром со своим племянником. Киссур тоже приказал
своим людям остановиться у придорожной часовни. Шадамур с
племянником подъехали к ним и спешились по знаку Киссура.
Поворот дороги и деревья скрыли их от собственного отряда.
- Ну, - справился Киссур, - что ты мне хотел сказать?
- Я хотел сказать, - полез поперек старших племянник, - что
господин Арфарра сейчас в лагере Ханалая. Он покаялся перед
государем в своем упорстве и заключил с Ханалем мир. Он умоляет
вас перейти на сторону Ханалая, и в знак того, что я говорю
правду, посылает вам половинную печать.
Три месяца назад Арфарра и Киссур раскололи зубилом большую
нефритовую печать с крылатым псом. Половинка печати была у
Киссура, половинка - у Арфарры, и они ставили печать на указах,
собирая вместе две половинки.
Киссур наклонился с коня, взял печать, приставил к половинке у
себя на груди и стал глядеть, словно выронил душу. Потом он
посмотрел на правую руку, плюнул в ладонь и ударил по плевку
ребром левой руки. Плевок отскочил вправо.
Киссур выпрямился и вскричал:
- Это ложь! Я вижу, что Арфарра мертв!
Воины Киссура зашептались, а Шадамур обернулся к племяннику и с
упреком сказал:
- Вот, - ложь никогда не доводит до добра!
- Слушай, Киссур, - продолжал он, - я не знаю, мертв ли Арфарра,
но дело в том, что он действительно вел переговоры с Ханалаем, и
уже заключил мир, когда об этом проведал Ханалаев пророк,
Лже-Арфарра. Этот самозванец явился в совет с сотней вооруженных
людей и сказал Ханалаю: "Если это - настоящий Арфарра, то кто же
я?" И он разрушил все планы Ханалая и забрал себе Арфарру,
пытать и казнить.
Тут Шадамур замолчал. Киссур глядел на него и поглаживал
пальцами рукоять меча, а у пса, бывшего при Киссуре, не то
