нам будет поговорить через час, лицом к лицу?
- Отчего же? Разве это непривычный для вас способ разговора?
Редс расхохотался.
- Когда-то, - сказал Ванвейлен, - вы рассуждали о том, что
справедливая война, - это когда империя покоряет варваров,
строит дороги и учреждает законы. А несправедливая - когда
варвары и повстанцы завоевывают империю и превращают людей в
зверей, а поля - в пустыри. Что вы скажете о справедливой войне
теперь?
Киссур внимательно глядел на Ванвейлена.
- Если государь, которому вы служите, - сказал он, - восстановит
порядок в стране Великого Света и если государь Варназд от
чистого сердца признает себя вассалом вашего государя, то я
сделаю все, что вы мне прикажете, если я, конечно, вам
понадоблюсь.
Редс крякнул. Ванвейлен поднял брови: он, пожалуй, не ожидал,
что этот человек так легко скажет "Да".
- Я не служу никакому государю, - прикусив губу, ответил
Ванвейлен.
"Арфарра был прав насчет ихней республики," - подумал Киссур.
- В таком случае я буду служить вам, если государь Варназд вновь
получит власть надо всей ойкуменой. Можете ли вы это сделать?
Пилот вытаращил глаза. "Раб, - сказал себе Редс, - раб, который
лижет сапог. Его господин подписал ему смертный приговор, рубил
головы, как капусту, а раб умоляет нас позволить господину
действовать в том же духе и дальше".
- Господин Киссур, - с насмешкой сказал Ванвейлен, я бы мог
обсудить с вами этот вопрос прямо сейчас, но я хочу сообщить
вам, что наш разговор может слышать и записать любой, кто имеет
соответствующее оборудование. Не стоит ли вам все-таки подождать
часок?
Киссур подождал часок, и вскоре самолет с шумом и ревом сел на
бетонную полосу на пустынном острове у края земли, таком
холодном и далеком, что, наверное, при восходе солнца здесь был
слышен скрип подземных ворот и фырканье огненного коня. Киссур
выпрыгнул из стального брюха, и увидел, что Ванвейлен стоит
прямо на границе между бетоном и травой, а ветер яростно трепет
его серый плащ.
Они неторопливо пошли по дорожке к круглому куполу, вырастающему
из земли на расстоянии в три полета стрелы. Ванвейлен говорил, а
Киссур молчал и слушал. У дверей купола их ждал еще один человек
в сером. Киссур остановился, оглядел его с головы до ног и
произнес:
- Здравствуйте, господин Нан.
Ванвейлен тут же просунулся между двумя первыми министрами и
произнес:
- Господин Нан приложил большие старания, чтобы втянуть меня в
это дело. Без него бы меня здесь не было.
Нан поклонился Киссуру и сказал:
- Вас не шокирует мое появление в качестве... чужеземца?
- Я тоже варвар по происхождению, - ответил Киссур.- Что же
удивительного в том, что чужеземцы верно служат империи? Разве в
ойкумене когда-либо обращали внимание, откуда чиновник родом?
Ванвейлен, за спиной Киссура, нервно усмехнулся. Он подошел к
дверям, и они разъехались сами собой. В то мгновение, когда Нан
и Киссур, один за другим, вошли в холл, Киссур быстро наклонился
к уху Нана и прошептал:
- Между нами есть еще одно сходство.
- Какое?
- Когда мне показалось, что империя погибает, я позвал на помощь
моих соплеменников. И вы сделали то же самое. И вы знаете, -
прошел целый год, прежде чем я понял, что нет более верного
способа погубить империю, нежели позвать на помощь варваров.
Нан дико глянул на Киссура.
Через несколько минут они оказались в комнате с белыми стенами и
черными столами. Там стояло несколько людей, и в кресле на
больших колесиках сидел Арфарра, а бок-о-бок с ним, -
самозваннный Арфарра, Ханалаев проповедник. Они довольно мирно
беседовали.
Все расселись. Киссуру представили остальных землян, и тут
окончательно стало ясно, что Ванвейлен - господин всех этих
людей. Только один, по фамилии Хаммерс, отрекомендовался как
глава правительственной комиссии и человек независимый, но по
его поведению это было незаметно.
Первым говорил этот Хаммерс.
Минут через пятнадцать Киссур не выдержал и сказал:
- Словом, вы решили ни во что не вмешиваться.
- Известные трудности, связанные с быстрым принятием решений...
- начал тот.
- Цыц! - сказал Киссур. - Государь Иршахчан за такую длинную
речь укоротил бы вас на голову.
Упоминание о государе Иршахчане видимо смутило присутствующих.
Киссур повернулся к Ванвейлену:
- Значит, люди ойкумены по-прежнему будут убивать друг друга,
когда вашим чиновникам достаточно шевельнуть плавником?
Ванвейлен слегка побледнел:
- Нет, не по-прежнему, - сказал он.
- Что значит - не по-прежнему?
- Видите ли, - мы прилетели сюда три дня назад, связались с
Бьернссоном, который построил очень остроумный передатчик...-
тут Ванвейлен кивнул в сторону яшмового аравана,
- Мы рассчитывали на то, что господин Нан незаметно для всех
явится в столицу, планировали тайные переговоры. И вдруг
Бьернссон сообщает нам, что, если хотим иметь дело с живым
Арфаррой, у нас совершенно нет времени. Наше открытое появление
все изменило.
- Бросьте, - сказал Киссур, - сейчас ойкумена переполнена
колдунами. Одним чудом больше, или меньше - это совершенно
неважно.
- Для ойкумены - неважно, - объяснил Ванвейлен, - а для
галактики - важно. Кошку выпустили из мешка. И теперь, пока
законодатели будут выяснять, может или не может одно государство
вмешиваться в дела другого государства, предприимчивые люди
будут продавать оружие всем, кто за него заплатит. Покупателей
много, рынок большой. Так что, я думаю, через полгода число
участников гражданской войны не уменьшится, а вот вооружены они
будут совсем по-другому.
Киссур нахмурился.
- Вы заметили, - сказал Ванвейлен, - что, когда год назад вы
стали использовать порох и даже динамит, они отнюдь не положили
конец войне, а просто увеличили количество жертв. А у нас есть
штучки посильнее динамита - вы даже представить себе не можете,
насколько сильнее...
- Могу, - сказал Киссур. - Господин Арфарра как-то сказал мне,
что все в истории ойкумены знало расцвет и закат: и право, и
ученость, и свобода: одно только оружие совершенствовалось и
совершенствовалось. И что самое страшное оружие изобретают самые
мирные народы.
- Ну вот, - сказал Ванвейлен, - тогда представьте себе, что
будет, когда наш мирный народ начнет продавать оружие всем, кто
за него заплатит... То есть будут, конечно, запреты...
- Знаю я, - быстро сказал Киссур, - зачем нужны запреты на
торговлю: чтобы те, кто запретил, получали именные калачи от
тех, кто торгует.
- Вздор, - проговорил один из землян на неплохом вейском. - Вы
сможете договориться между собой. История учит, что люди всегда
договариваются между собой, так как это взаимовыгодно. В этом и
состоит историческая необходимость.
- Боюсь, Мэнни, - засмеялся откуда-то сбоку Нан, - что на данном
историческом этапе историческая необходимость торжествует лишь
чудом.
Кто-то фыркнул, а Киссур сказал:
- Так устройте чудо, господин Ванвейлен!
- Зачем? - возразил Ванвейлен. - Как вы сами сказали, что чудеса
в ойкумене происходят повсеместо. В области волшебства -
гиперинфляция. У вас на единицу населения больше пророков, чем у
нас - репортеров, врут они примерно также, и по утверждению
каждой из противоборствующих сторон, войска противника
изготовлены из бобов и шелковых обрезков...
- Вздор, - перебил Киссур, - я не о простых чудесах говорю. Но
вот, допустим, когда четверть века назад вольный город Ламасса
восстал против государя, господин Арфарра взорвал построенную им
дамбу. Полгорода вымело в реку, а остальные ужаснулись гневу
Золотого Государя и прекратили бунтовать. Уничтожьте Ханалая, -
вот это будет убедительное чудо!
Тот, которого назвали Менни, снисходительно откашляся и сказал:
- Вы, молодой человек, несколько упрощенно мыслите. Ханалай -
это не один человек, это целая организация. На его место встанут
другие - Чареника, Ханда...
- Тю, - удивился Киссур, - вы меня неправильно поняли. Одного
Ханалая я вам и сам безо всякого чуда убить смогу. Я и имел в
виду выполоть весь лагерь, чтобы там на пять верст не осталось
целого колоса. Вот тогда ближние бунтовщики пропадут, а дальние
смутятся.
Менни, казалось, потерял дар речи. Это был человек старый и
видом напоминавший хомяка. У него было самое удивительное
украшение изо всех, когда-либо виденных Киссуром. Он не носил
колец ни в ушах, ни в носу, а зато на глазах носил два дешевых
черепаховых кольца со вставленными в них стеклами.
- Как, - сказал он, - вы, господин Киссур, - предлагаете нам,
цивилизованным людям, устроить массовое убийство? Вы понимаете,
что говорите? Это же - женщины, дети, там десятки тысяч людей,
таких же крестьян, как в вашем войске...
- Не женщины, - возразил Киссур, - а так, постельные женки. А
насчет крестьян вы правы. Значит, такая их судьба, что они пошли
в воры и мятежники.
Сбоку нервно хихикнул Ванвейлен.
- Господин министр, - сказал он, - я не скрою от вас, что на
наших самолетах действительно есть очень мощное оружие. Но если
бы я, в минуту умопомрачения, отдал приказание его использовать,
то это было бы последним днем существования моей компании.
Газетчики втоптали бы меня в грязь, демонстранты бы разгромили
мои офисы, конкуренты, пылающие праведным негодованием, призвали
бы бойкотировать мою продукцию, и в доверешение всего я предстал
бы перед судом, как военный преступник, а мой доход пошел бы на
миллионные компенсации родственникам погибших.
Киссур встал и грохнул кулаком по черному столу, отчего ножки
стола нехорошо крякнули.
- Ах вы шакалы, - сказал Киссур. - Готовы продавать нам луки,
при условии, что спускать тетиву будем мы? Лично уничтожить
двадцать тысяч бунтовщиков, - ваша совесть не допускает, а
смотреть, как убивают десять тысяч, и еще десять тысяч, и еще
десять тысяч, - это ваша совесть допускает? Да как такая совесть
называется?
- Такая совесть, - усмехнулся Ванвейлен, - называется
арбитражный суд ООН.
- Мерзавцы вы, - сказал Киссур.
- Человек, - сказал Менни на своем неприятном вейском, -
свободен совершать любые действия, кроме тех, которые наносят
прямой и непоправимый ущерб жизни и здоровью другого человека. И
люди цивилизованные друг друга не убивают. И если бы вы лично, и
Ханалай, и прочие, последовали примеру цивилизованных людей, то
вы бы жили так же мирно, как и мы, - и вам не нужно было бы
называть нас шакалами и мерзавцами...
В это мгновение первый министр одним прыжком перемахнул через
стол, схватил Менни за широкую ботву галстука, и выдернул его из
кресла, как свеклу из грядки.
- Господин министр, - проговорил Менни, не теряя присутствия
духа, - если один человек называет другого человека забиякой, а
другой, в качестве опровержения, лупцует его по морде, - это
никуда не годное опровержение...
- Мать твоя Баршаргова коза, - сказал Киссур, пихнул свеклу
обратно в кресло, повернулся и побежал прочь из проклятого
места. Он хотел было хлопнуть дверью, - но та предусмотрительно
убралась в сторону, а сразу за его спиной стала съезжаться сама.
Киссур пробежал по коридору, у которого пол и стены обросли
каким-то белым пухом с окошечками, и выскочил во двор. Во дворе
всюду валялся крученый бетон и какие-то балки, среди грязи росли
редкие и чахлые пучки травы, а чуть подальше был каменный пруд.
Киссур перескочил через бортик и прыгнул в этот пруд. Землю
покрывал, пополам с грязцой, мокрый снежок, но вода в пруду
оказалось не такая холодная, как хотелось бы Киссуру. На
поверхности воды плавали радужные разводы, и у Киссура сразу
страшно защипало в глазах. Тут он заметил сизые отверстия труб и
сообразил, что этой водой чужеземцы полощут кишки своим машинам,
а для себя, скорее всего, построили пруд где-нибудь под крышей,
чистый и светлый, подобный парному молоку.
Киссур поплавал в пруду некоторое время, а потом вылез на
бережок и пошел куда-нибудь под куст обсохнуть.
Куста он не нашел, а минут через пять вышел к складам на летное
