сумму в хорошей валюте:
Берлин, 12 февраля 1945. 19 часов
Ранний ужин в поместье Хогенлихен, где жил Гиммлер, проходил в узком
кругу: Шелленберг, Зиверс, доктор Керстен и Штольц. Такие совещания в
неофициальной обстановке Гиммлер практиковал уже несколько лет, когда
требовалось принятие решений в особо сложной ситуации. Причем главная тема
таких совещания не формулировалась и иногда даже впрямую не обсуждалась,
оставаясь фоном беседы. Вот и сейчас Шелленберг рассказывал фривольные
французские анекдоты, над которыми первым смеялся Зиверс, полностью
лишенный чувства юмора и втайне презиравший выскочку Шелленберга ("Этот
гиперактивный юноша:" - цедил он сквозь зубы). Но Шелленберг был
любимцем Гиммлера и его поверенным в каких-то тайных и опасных делах, и
хитрая тварь Зиверс это чувствовал, а потому смеялся над анекдотами, соль
которых была ему недоступна:
Штольц скучно ковырял вилкой паштет и мелкими глотками пил рейнское,
отказавшись от знаменитого французского шампанского, которое традиционно
подавали у шефа (правда, обычно по одной бутылке на вечер).
- Кстати, Вальтер, - строго посмотрел на Шелленберга хозяин; подчеркивая
неофициальность обстановки, он обращался ко всем по имени, а не по фамилии,
как было принято, и даже сидел за столом не в мундире, а в мягкой зеленоватой
замшевой куртке, - я прошу вас не копать так активно под Мюллера. Он бегает
жаловаться ко мне, а у меня не так много времени, чтобы разбирать и улаживать
ваши недоразумения. Я знаю, что вы имеете в виду, но учтите, Вальтер: вы
заблуждаетесь. Мюллер предан рейху душой и телом. Он исполняет мои
указания, Вальтер. Вы понимаете меня, не правда ли?
- Я понимаю, шеф. Но:
- Вас что-то беспокоит?
- Да. Границы его полномочий в: э-э: выходе за границы его полномочий.
- А вы считаете, что нам еще есть, что терять? - горько усмехнулся Гиммлер.
- Да, шеф. Нам есть, что терять. И вы это прекрасно знаете.
- Ну-ну, Вальтер. Расслабьтесь. Еще шампанского, может быть? Сегодня какой-
то очень тихий вечер, над нами никто не летает. Может быть, Герман наконец
вспомнил о своих клятвах?.. Зигфрид, вы разобрались с этим готовящимся
покушением?
- Да, шеф. В достаточной степени. Сегодня или завтра мы уже будем знать об
этих людях все.
- Вот вам яркий образец плутократической политики, доктор. Они соглашаются
на переговоры - только для того, чтобы всадить нам нож в шею.
Керстен, оторвавшись от раскуривания трубки, с интересом посмотрел на
Гиммлера.
- Вас это удивляет, Генрих?
- Вообще-то нет. Не удивляет. Но - обижает. Возмущает.
- Я вообще-то о другом. Сам до сих пор не могу разобраться в хитросплетениях
наших собственных служб. Кто кому подчинен, кто за что отвечает: и вообще
- зачем их так много? Плодить маленьких фюреров? Почему этот хам
Кальтенбруннер может безнаказанно саботировать ваши распоряжения и
распространять клевету? Это ведь прямая дорога в ад: Вполне возможно, что у
наших американских коллег ситуация не лучше.
- Да, получилось скверно, второй раз нам могут не поверить:
- Не поверят, Генрих. Нужно опять уговаривать, доказывать: Я хочу
пригласить одного своего давнего знакомого, Норберта Мазура. Он очень
влиятельный человек во Всемирном еврейском конгрессе. И всё понимает.
Надо, чтобы вы с ним познакомились.
Гиммлер поправил пенсне. Потом снял его и протер салфеткой.
- Хорошо, доктор. Когда это будет?
- Недели через две, вряд ли раньше.
- Приемлемо: Франц, я жду от вас расчетов ситуации на середину марта.
Особо - проработать рычаги воздействия на Рузвельта. Мне кажется, он и так не
устоит перед соблазном воспользоваться моментом, опрокинуть русских и
присоединить Россию к Аляске: но - чем-то и мы можем помочь ему в этом
благом порыве?
Зиверс покивал.
- Средина марта:
- Да. Чтобы месяц был в запасе. А вы, Зигфрид, готовьте пока своих людей.
Франц предложит нам выкладки:
- Моих людей не надо готовить, шеф. Достаточно указать им цель и -
разрешить.
- Вы говорите точь-в-точь как адмирал Дениц.
А я и есть в каком-то смысле адмирал Дениц, хотел сказать Штольц, но решил
промолчать: его могли неправильно понять. Особенно Зиверс.
И еще он подумал, что нужно ставить на след собственную разведку, поскольку
мало-мальского доверия к Зиверсу он не испытывал. Но пока действует крыса:
Чертов рыцарь Гуго. Чертов Штурмфогель: Чего они мешкают?!
Рим, 12 февраля 1945. Около 21 часа
Когда Доновану положили на стол четвертую за последние дни радиограмму из
Дрездена, он понял, что это конец. Проклятые джерри напали на след. Они
грубо и решительно прощупывают всех, кто имел в конце тридцатых отношение
к "Вевельсбургу" - а значит, вот-вот поймут, кто стоит за начавшимися
событиями и какие цели преследует:
Он ничего не чувствовал, когда поднимал трубку и произносил в нее:
- Соедините меня с президентом:
Примерно такое ощущение возникает в носу от хорошей полоски кокаина.
Сейчас он сам был всего лишь собственным носом, хватившим добрую
понюшку:
Это у русских есть легенда о том, что носы живут собственной жизнью и даже
становятся министрами?
- Господин президент? Произошло худшее из всего, чего можно было ожидать.
Немцы узнали про "Вевельсбург". Мне очень жаль, но ни малейших сомнений.
Нет, я не знаю, на какой стадии постижения они находятся, но: Что? Хорошо.
Я не могу не беспокоиться, господин президент: Да. Я вас понял. Да, я ложусь
спать. Умываю руки и ложусь спать: Спокойной ночи, господин президент:
Берлин, 13 февраля 1945. 3 часа 30 мин
Штольц издавна предпочитал проводить ночи наверху. Он позволял отдохнуть
своему бренному телу - при этом де-факто продолжая бодрствовать. Его Я не
погружалось в сон уже восемь лет.
Он просто боялся своих снов. Они были чудовищные; и они не выпускали из
себя. Об этом никто не знал, а потому манеру начальника маячить наверху все
полагали простительным чудачеством.
Штольц забрался в гондолу "Малыша" и щелкнул тумблером. С тихим гудением
раздвинулась крыша над внутренним двориком, зашелестела лебедка, и
"Малыш" - небольшой привязной аэростат - поплыл вверх.
Луна должна была появиться минут через пятнадцать.
Когда подъем закончился и аэростат повис над темной землей, расчерченной
пунктирами уличных огней и испятнанной кляксами витрин и реклам, Штольц
встал, надел высокий колпак с черным зеркалом, закрывающим третий глаз, и
стал ждать восхода луны, раскинув руки с ладонями, обращенными вперед и
вверх.
Она не взошла - взмыла над задымленным горизонтом, похожая на
исполинскую жертвенную чашу, пламенно-красная, подрагивающая краями:
Ясно видны были горные цепи, кратеры, лавовые поля. Здесь, наверху,
существовало словно бы две луны: призрак той, холодной и мертвой, что висит
вдали и лишь чуть колышет воды мирового океана - и эта: яростная,
низколетящая, творящая рок и славу. За два часа пятьдесят четыре минуты
пересекает она видимую часть неба, заставляя людей и деревья тянуться вверх,
выхватывая из атмосферы зазевавшихся птиц и пилотов. В сильный телескоп
можно разглядеть целенький американский Б-17 у самого центра кратера
Птолемея и сверкающие обломки экспериментального "лунного бомбера"
доктора Танка. Идут последние тысячелетия существования этой прекрасной
луны, призванной творить гигантов:
Чаша луны поднялась довольно высоко, но оставалась такой же красной.
Присмотревшись, можно было видеть светящийся ободок.
Действительно: восточная часть горизонта была окутана дымом - куда сильнее,
чем все предыдущие дни.
И тут зазвонил телефон.
Штольц разрешал беспокоить его в минуты восхода луны только в самых
крайних случаях.
- Шеф! - это был Эдель. - Мои ребята в Дрездене что-то выкопали. Что-то
очень важное. Целый грузовик каких-то материалов. Они только ждали группу
Скорцени, чтобы те прикрывали их от местного СС:
- И: что?
- Дрездена больше нет, шеф.
- Не понял?
- Дрездена нет! Это один огромный костер! Мартеновская печь! Я в Лейпциге,
шеф. Зарево видно отсюда:
Женева, 13 февраля 1945. 5 часов утра
Ультима внезапно проснулась и села. Было почти темно и очень тихо - однако
же сердце колотилось и все внутри сжималось в томящей неясной тревоге. Она
встала, набросила халат и подошла к окну. Несколько далеких огней на озере, а
слева вдали - красно-желтая корона раскаленного газа над кратером вулкана да
размытое пятно света на облаках: луна.
В соседней комнате, испуганно сжавшись и закрыв голову подушкой, спал Рекс.
Бедный, бедный, подумала Ультима.
Потом ей показалось, что скулит щенок. Она стала прислушиваться, и тут в
дверь тихонечко поскреблись.
- Пожалуйста! - беспомощный рыдающий голосок. - Я знаю, тут кто-то есть.
Ну, пожалуйста!..
- Кто это? - спросила Ультима сквозь дверь.
- Помогите! Я: я с яхты, под вашими окнами. Вы меня видели, наверное:
- Ну и что?
- Там: там Джо: Он застрелился!
- Ну и что?
- Ну, пожалуйста! Я не знаю, что делать:
- Кто там? - спросил сзади Рекс.
Ультима открыла дверь.
- Входите.
Зареванная девушка в цветастой косынке поверх папильоток и мужской
рубашке, босая. Распухшие губы, распухшие глаза, свежая ссадина на скуле.
Закушенные костяшки пальцев:
Когда Рекс подал ей стакан воды, она не сразу смогла отпить глоток.
Ее звали Никита. Француженка из Нового Орлеана, последние два года она
жила в Стокгольме. Так получилось. Джо, ее жених, он имел отношение к
химическому производству, закупал в Швеции какие-то лицензии и патенты:
он совершил какую-то важную сделку, а потом предложил ей такой вот
замечательный отдых: она вообще не знала, что так бывает: он помог ей, и
вот они здесь, уже две недели, а там, в Стокгольме, ее тело лежит в клинике:
ну, они с Джо так подстроили специально: и все было хорошо, но вчера - нет,
позавчера, - когда они гуляли по городу, к Джо подошел какой-то страшный
черный пес и пристально посмотрел на него: и Джо: он: из него будто бы
вынули пружину. Он стал: никакой. Она пыталась его расшевелить: Ничего
не получилось. То есть ему словно бы через силу приходилось вспоминать, что
делать, и что говорить, и как реагировать: это было мучительно. И для нее, и
для него. А этой ночью все стало еще ужаснее, он почти не узнавал ее:
говорил страшные вещи - так спокойно, глядя в глаза: Она - нет, не вспылила,
она притворилась перед собой, что вспылила, ушла, заперлась в каюте,
накрутила волосы: только чтобы унять страх. А потом - почти уснула:
Ультима принесла мягкую пушистую серую кофту, набросила на плечи
девушки. Та благодарно кивнула. Ее била крупная дрожь.
И вдруг эта дрожь прекратилась. Девушка подняла на Ультиму глаза, ставшие
вдруг огромными. Может быть: может быть, ей все только показалось? Может
быть, это был сон? Потому что ей снились странные и страшные сны:
Рекс что-то буркнул, скрылся в своей комнате и тут же вернулся, уже в брюках и
рубашке. В руке его был большой жестяной фонарь.
На берегу легко и тревожно тянуло ветром - теплым, влажным, чуть пахнущим
серой. Пятно желтого света скакало по ступеням лестницы, бегущей вниз к
причалу.
Так же скакали звуки.
В яхте же, в спертом и смолистом ее нутре, отчетливо воняло горелым порохом
и свежепролитой кровью:
:Штурмфогель испытывал неясное чувство то ли вины, то ли ошибки. Не надо
было посылать туда Ханну, подумал вдруг он. Я не хочу, чтобы это была она.
Разговаривала бы с этим гадом, принимала его ухаживания: и прочее. У него
даже зачесались костяшки пальцев. Он ревновал, как мальчишка.
Уже ничего не сделать. Машина набирает обороты:
До начала операции они немного поспорили с Антоном. Штурмфогелю
казалось, что в предложенном плане есть какая-то нарочитость,
неестественность. Не лучше ли: и он предлагал другие, более тонкие, на
нюансах, на полутонах: У нас есть время? - приподняв бровь,
поинтересовался Антон, и Штурмфогель подписал капитуляцию.
В качестве "Джо" использовали настоящего американца, летчика со сбитого над
