Миланом "Либерейтора". С помощью партизан он добрался до Швейцарии, но в
Берне попал к агентам гестапо и по просьбе Штольца был передан "Гейеру".
Его подняли прямо в яхту и застрелили. Что интересно (рассказывал Антон),
тело летчика вообще никак не отреагировало ни на подъем, ни на убийство -
продолжало себе жрать спагетти с моллюсками и сыром и ждать обещанной
переправы во Францию:
У нас с тобой так не получится, с сожалением сказал Штурмфогель.
Женева, 13 февраля 1945. 8 часов
- Они отплывают, - сказал Антон и опустил бинокль. - Ханна их уговорила:
Наблюдательный пункт устроен был в мансарде очень старого высокого дома;
фасад его выходил в обычный ухоженный тупичок, а тыл - на древний
крепостной ров; похоже, когда-то это была башня, или часть ворот, или что-то
еще, многократно перестроенное, но сохранившее некоторые фрагменты
исходного:
- Ты в ней сомневался? - спросил Штурмфогель.
- В ней - никогда. Но я всегда сомневаюсь в слабостях противника. В том, что у
противника есть слабости.
- И всегда ошибаешься?
- Нет, было раза два или три: - он поморщился, как будто на зуб ему попал
камушек. - Очень не люблю, когда противник не совершает ошибок.
- Я тоже, - усмехнулся Штурмфогель. - Ну, всё. Ждем:
В комнату стремительно вошел Курт.
- Штурмфогель, вас к телефону.
- Берлин?
- Как ни странно, нет. Местный. Кто-то спросил Перзике и назвал правильный
пароль.
- Кто бы это мог: - на ходу. - Алло? - в теплую трубку.
- Это Салим. Мы здесь. Оба.
- Но зачем?!
- Так получилось. Расскажу.
- Ясно. Ты звонишь с улицы?
- Да.
- Ты видишь башню с часами?
- Нет. Я ничего не вижу.
- Почему?!
- Я ослеп.
Штурмфогель несколько секунд молчал.
- Салим, а Полхвоста с тобой?
- Примерно. Да. Он не поможет.
- Боже, как же тебя найти?.. Что ты слышишь?
- Шумит вода. Играет музыка - как шарманка:
- Какая мелодия?
- Что-то из "Лебединого озера", из середины.
- Музыкальный фонтан. Знаю. Никуда не уходи, я буду через пятнадцать минут!
И Антону:
- Если не успею - плыви без меня. Ты всё знаешь.
- Да.
Здесь, в верхней Женеве, у "Гейера" две машины. Мышастый фургон с
надписью "Всё для тебя, дорогая!" и желтый двухместный спортивный
автомобильчик. И Штурмфогель, уже отъехав довольно далеко, соображает, что
нужно было взять фургон, потому что агентов-то - двое, и сам он - третий:
Но оказалось, что ошибка была не ошибкой, а опережением. То есть действием
правильным, но правота эта в момент свершения действия здравым смыслом
отрицалась.
Интуиция:
Возле музыкального фонтана, что на площади Ля Гран, сидел по-турецки
слепой. В руках его была деревянная кукла. Он смотрел поверх голов редких в
такую рань прохожих и что-то беззвучно произносил белыми губами.
Берлин, 13 февраля 1945. 10 часов
Штольц никогда не видел Гиммлера в таком состоянии. Рейхсфюрер был
иссиня-бел; вокруг глаз залегли глубокие тени.
- Зигфрид, - сказал он, глядя мимо Штольца, - ваши люди работали в Дрездене?
- Да. Да, рейхсфюрер.
- Хоть кто-то из них остался в живых?
Штольц помедлил.
- У меня нет сведений оттуда. Боюсь, что погибли все. Но чудеса еще
случаются:
- Что вы искали, Зигфрид?
- Я не знаю. Это была операция отдела внутренней безопасности.
- Не знаете? У меня были другие представления о субординации в вашем
отделе.
- Так и было, рейхсфюрер. Но я ввел режим "глухих переборок". И приказал
даже мне не докладывать о частностях:
- С чем это связано?
- Есть подозрения на утечку информации из отдела.
- Достоверные?
- Не очень. Но есть.
- Куда утечка? К Мюллеру?
- К Мюллеру - это само собой. Боюсь, что дальше.
- Но через Мюллера?
- Собственно, именно это мы и пытаемся выяснить. Над этим работает один из
лучших наших сотрудников, штурмбаннфюрер Штурмфогель. Думаю, через
два-три дня мы будем знать всё.
- Вот что, Зигфрид: Предупредите этого вашего штурм: сотрудника - сугубо
секретно - чтобы даже не пытался разобраться в том, что в сороковом
происходило в Дрездене. Понимаете меня?
- Вы хотите сказать:
- Да. Боюсь, что ваши расследования и эта чудовищная бомбардировка -
связаны самым прямым образом: Геббельс требует расстрелять всех пленных
летчиков - сорок тысяч: Мне кажется, иногда этот сноб ведет себя, как глупый
злой мальчишка с окраин: Зигфрид, вы поняли меня?
- Да, рейхсфюрер. Я могу идти?
- Идите. И вот что. Послезавтра я жду вас с кратким докладом по поводу этой:
утечки.
Женева, 13 февраля 1945. 12 часов
Яхта ткнулась носом в причал - чуть сильнее, чем следовало; Ультиму, стоящую
на носу, бросило вперед, но она лишь изящно качнулась, держась за штаг. Она
была в тельняшке и матросском берете.
Рекс и Ханна замерли у штурвала - плечом к плечу:
- Прекрасно, - сказал Антон, заметно растягивая "е". Штурмфогель уже обратил
внимание, что никого из "Гейера" нельзя было локализовать по акценту.
Впервые он услышал какую-то речевую особенность. Откуда он, наш Антон-
Хете? Из Риги?
Штурмфогель мысленно нарисовал себе на руке крестик: обращать внимание на
те следы акцентов, которые у ребят пробиваются иногда сквозь языковую
замуштрованность: Зачем? Зачем-то. Пригодится.
Он вернулся в небольшую затемненную комнату, где сидели Салим и Полхвоста
- вернее, что, что от них осталось.
:Нет - там, в Ираклионе, Салим одно дело вроде бы сделал: за Ортвином,
похоже, была слежка. Сам Ортвин пробежал наблюдаемую площадь очень
быстро, без остановки, не проверившись. А на одном из следующих - и
последних - рисунков, которые сделал Полхвоста, изображен высокий
полнолицый мужчина в кожаной летчицкой куртке (на двух, мысленно поправил
Салима Штурмфогель: вот он стоит и оглядывается с видом
праздношатающегося, а вот обходит дом, в который вошел Ортвин:) - и сразу
после этого Полхвоста заскулил, сказал, что больше не может, что тот, в ком он
сидит там, внизу, бунтует и рвется, и уже все силы уходят только на то, чтобы
удерживать его: Салим с трудом выволок Полхвоста из той ямы, которую этот
ребенок для себя вырыл (жутковатое зрелище: яма в форме человеческой
головы изнутри - с дырой на месте одного глаза; через этот глаз Полхвоста и
смотрел наружу:); мальчишка был совсем обессиленный, и они направились
было к порту, но тут им навстречу - наверху! - попался тот самый мордатый в
летной куртке, которого Полхвоста только что видел внизу:
И вот тут-то Салим ошибся. Переосторожничал. Надо было спокойно идти себе
в порт, садиться на паром и плыть на материк. Но тот мордатый как-то так
посмотрел: будто узнал, или заподозрил, или что-то еще. А рисунки - их же
нужно было доставить во что бы то ни стало:
И Салим решил выбираться не морским путем, а через Лабиринт. Он подозвал
извозчика, и они поехали в Кноссос.
Грек честно предупредил их, что в Лабиринте неспокойно и лучше туда не
соваться, особенно с мальчиком. Но Салим хаживал через Лабиринт и в шторм.
Он отмахнулся:
- Но мы же принесли рисунки, - сказал он почти беспомощно. - Мы принесли:
- Да, Салим. Вы принесли. Это очень важно. Очень. Ты молодец. И Полхвоста
молодец. Вечером вас отвезут в Берлин, а там есть специалисты. Я слышал о
подобных случаях. И людям сумели помочь. Вам тоже помогут.
Штурмфогель надеялся только, что голос его не выдает. Хорошо, что Салим не
видит ничего: Полхвоста уже одеревенел окончательно, а теперь и рука
Салима, приросшая к мальчишке, истончалась и приобретала цвет сухого
топляка. Штурмфогель действительно слышал о подобных случаях: помочь
уже нельзя было, даже отрубив Салиму руку - невидимые древесные волокна
проросли все его тело насквозь. Хотелось бы верить, что он хотя бы не
чувствует боли:
Берлин, 13 февраля 1945. 13 часов
Юрген Кляйнштиммель вернулся из Берна, где встречался с одним из своих
личных агентов - офицером швейцарской контрразведки. В Швейцарии, как ни
странно, никогда не существовало официального органа по делам Верха, и те
банкиры, журналисты, офицеры, промышленники, политики и чиновники,
которые имели пси-компоненту личности и, следовательно, проявляли интерес к
дальнейшей судьбе Верха, объединялись в масонскую ложу "Черный Альп".
Именно они содействовали началу переговоров между пси-персонами воюющих
стран:
Швейцарцы располагали существенной информацией. В частности, по своим
каналам им тоже стало известно о готовящемся покушении, но в несколько
другой интерпретации: целями коммандос должны были стать не Гиммлер и
Борман, а Гиммлер, Рузвельт и Сталин в своих верхних воплощениях; главное
же, теперь стало известно (Юрген не подал виду, что слышит об этом впервые),
что предполагается их личная встреча где-то в лесу Броселианда - и об этом уже
ведутся переговоры. С германской стороны делегацию возглавляет Рудольф
фон Зеботтендорф.
Почему-то именно это тревожило как-то по-особому. В присутствии старого
дурня все планы начинали ломаться, всё оборудование - портиться, предметы
изменяли свойства, а люди могли вести себя нелепо и непредсказуемо: так,
профессор Гербигер, который лупил фюрера палкой и прилюдно орал ему:
"Заткнись, тупица!", в присутствии Зеботтендорфа робко молчал и ходил на
цыпочках:
Оформив полученную информацию в форме резюме донесений разных агентов,
Юрген отправился к шефу.
Крит, авиабаза Вамос, 13 февраля 1945. 16 часов
Волков закатил мотоцикл за сараюшку, чтобы не вводить в соблазн случайных
прохожих, и по каменистой тропке поднялся наверх, до развалин. Здесь он
сбросил рюкзак, раскатал по земле кусок овчины, лег на бок и стал смотреть
вниз.
Сверху аэродром производил отвратное впечатление: как след каблука на лике
иконы. Волков не был религиозным - как не мог быть религиозным никто из
знающих, что такое Верх - но с некоторых пор его притягивала к себе
обрядовая сторона религий. Собиравшиеся вместе жалкие безверхие людишки
на какие-то минуты возвышались над собой, тянулись, почти проникали: Хотя
бы за это их стоило уважать.
Он вынул из рюкзака бутылку узо, лепешку, ком сухого соленого сыра, кулек с
оливками. Оливки были огромные, с голубиное яйцо. Волков хлебнул прямо из
горлышка. Узо он не любил: густой анисовый запах напоминал о детстве и
болезнях. Но сейчас ему нужно было именно такое - чтобы помучить себя.
Сегодня при заходе на посадку у "Тандерболта" не вышла одна из стоек шасси.
А та, которая вышла, не захотела убираться обратно. Пилот приказал Волкову
прыгать. Волков не подчинился, сказал: орудуй, меня здесь нет. Полчаса пилот
крутил самые резкие фигуры, которые могла себе позволить эта тяжелая
скоростная машина. Потом он пошел на посадку на одной ноге, ударил ею о
полосу и увел машину вверх - и так раза четыре. Наконец застрявшая стойка
выпала. Когда они сели, пилот был бел, потен и слаб; Волков же словно
проснулся на некоторое время - и вот опять погружается в слепой
неотвратимый сон:
Потом он увидел своих коммандос. Три десятка американских мальчиков,
благоустроенных, уверенных во всем - а главное, в своей бесконечной правоте.
Те камешки и кирпичики, которые они помимо своей воли вкладывали в
поддержание Верха, были такие же, как они сами: правильные, тверденькие,
надежные, не допускающие неверия и сомнения.
И - такие же простые, однозначные, граненые, ограниченные.
Раньше таким путь наверх был заказан. Разве что чудом: Теперь их гонят туда
батальонами.
Он сделал еще несколько глотков. Стал жевать оливки. Потом отковырнул
кусочек сыра.
Чувство, что он делает не то, возникло у него давно. Еще в сорок втором. Тогда
он создавал разовую группу во Франции, и все кругом шептались: "Сталинград
держится!" Хотелось быть русским, советским. Он не мог.
То, что с ним - с ними со всеми - сделали на родине в тридцать восьмом, потом
в тридцать десятом, сороковом - все это постепенно представало в новом свете.
Просто на смену зарвавшимся в своей самостоятельности рыцарским орденам
приходила регулярная императорская армия, на смену благородным монахам-
