- Хорошо, я подавлю мозгом. Поговорю с Антоном. Он как раз прорабатывал
варианты:
- Ты сейчас к нему?
- Да.
- Удачи:
Штурмфогель перелился в верхний мир, спустился из окна кабинета по
веревочной лестнице и, не теряя времени, направился к причальной башне
цеппелинов. До нее было десять-двенадцать минут неторопливой ходьбы.
Сейчас к башне было прицеплено три ослепительно-белых сигары: две
гигантских и одна поменьше. На открытой посадочной палубе стояли люди:
несколько десятков. Оттуда открывался восхитительный вид:
Штурмфогель взял билет на Женеву по запасному паспорту (на имя
коммерсанта Альфонса Перзике) и вошел в кабину лифта. Следом за ним
шагнул молодой человек в форме пилота Люфтганзы. Впрочем, почему "в
форме"? Здесь он на самом деле - пилот:
Он молча достал из внутреннего кармана своего отутюженного голубого френча
толстый черный конверт и подал его Штурмфогелю. Тот кивнул. Пилот вышел
на служебной площадке, Штурмфогель поехал дальше.
Внизу этот молодой человек был сотрудником аппарата Мюллера:
Штурмфогель три года назад помог ему подняться наверх и здесь исполнить
свою давнюю мечту о полетах. Теперь он почти все время проводил в небе.
Тому сознанию, которое осталось внизу, приходилось бороться с нудной
головной болью, мизантропией и постоянным желанием с кем-нибудь за
компанию застрелиться:
До отправления цеппелина было еще полчаса. Дул легкий южный ветер.
Штурмфогель подошел к ограждению, оперся о перила и стал смотреть на
город.
Вон - здание "Факела". Вон - Цирк. Родной ангар не виден за кронами высоких
дубов. Зоопарк, веселое место: Бездна - глубокий обитаемый провал, этакий
подземный город. Без провожатых туда лучше не соваться: И позади Бездны -
высокий холм и призрачная крепость Абадон, все, что осталось от попытки
девяти сумасшедших раввинов бросить вызов фюреру. На треть горизонта
вправо - начинается Темный Замок, место со своими делами и законами; там
правят древние маги; там обитает фюрер. Темный Замок отсюда, с башни,
похож на исполинский старинный броненосец, вкопанный в землю; по мере
приближения (Штурмфогель знал это) картина будет меняться, наклонные
стены сначала поднимутся вертикально, обрастут зубцами и башенками,
нависнут над головой, потом, словно на фотобумаге, проявятся рвы и мосты - и
вдруг в какой-то неуловимый момент стены сомкнутся за спиной:
Там все иначе, в этом Темном Замке. Внутри он необъятен. Во всех смыслах.
Штурмфогель еще постоял немного, пытаясь надышаться впрок первым
весенним ветром, и пошел к трапу цеппелина.
В каюте он лег на легкую откидную койку, заказал стюарду две бутылки
красного полусладкого вина и углубился в изучение досье сотрудников
Спецотдела. Двести листков тонкой рисовой бумаги, мелкий шрифт: но
качество печати отменное. Даже на фотографиях различимы тонкие черты лиц.
Расстрелян: расстрелян: расстрелян: покончил с собой: расстрелян:
Что у русских здорово, подумал Штурмфогель, так это умение хранить тайны.
Ведь так никто и не выяснил, что именно происходило у них в конце
тридцатых. Да и не только в конце. А ведь происходило что-то космическое:
Ладно. Займемся этим, когда кончится война.
Смотри-ка: "Смерть в результате несчастного случая": И, что характерно -
умер одним из последних, уже в сорок первом. Правда, уволен из кадров в конце
тридцать девятого за критику советско-германского сотрудничества. Ух ты, а
послужной список-то какой: Китай, Испания, Германия, США, Мексика: Да, и
таких вот специалистов - в отстрел. Штурмфогель не сомневался, что
"несчастный случай" ему устроили полуколлеги, "соседи" - так в "Факеле"
называли разведку Шелленберга и гестапо. Наверное, и в Спецотделе
существовал какой-то эвфемизм для НКВД и НКГБ:
Цеппелин отчалил так плавно, что только по наросшему звуку моторов
Штурмфогель догадался: плывем.
Ираклион, 12 февраля 1945. 14 часов
:Потом члены экипажей В-26, выполнявшие рутинные прыжки со средних
высот из салона С-47 (прыжки эти не имели ни малейшего практического
смысла, но их положено было совершить, и всё), рассказывали, что майор
Джейкс, инструктор-парашютист, имеющий за плечами более десяти тысяч
прыжков, был чем-то глубоко подавлен, но виду старался не показать. В
самоубийство никто не верил, однако не находилось объяснений, почему это он
вдруг пронесся, обгоняя всех уже выпрыгнувших, безвольно мотаясь в потоке
воздуха - и не сделал даже попытки раскрыть парашют, отлично уложенный и
вполне исправный. И никто из тех, кто выполнял эти злосчастные прыжки, не
осмелился поделиться с друзьями странным гнетущим ощущением: что в
салоне, кроме парашютистов и инструктора, был кто-то еще:
Потому что никто не хотел отправляться на прием к психу-психологу,
рыдавшему этой ночью на весь лагерь.
Волков же прямо с аэродрома поехал в Ираклион. Надо же, этот дурень-майор
осмелился угрожать ему: в суд он подаст: Ха! Эти американцы:
Неподвижное тело помощника коменданта ожидало его в собственной теплой -
и уже, наверное, мокрой - постели. Как утром он изумился и перепугался,
бедняга: Волков почувствовал, что улыбается до ушей.
Именно для таких клиентов у него был припасен собственноручно
изготовленный маленький складной ад.
Помощник коменданта лежал, неестественно длинный, с костяным носом и
желтыми бумажными щеками - почти труп. Волков потрогал ему пульс: за сто
двадцать. Ну-ну: Выдохнув и задержав на выдохе дыхание, Волков скользнул
вверх. Изогнулся, вытянулся - и попал туда, где запер американца. Оставаясь
пока невидимым, осмотрелся.
Спеленатый по руками и ногам, американец раскачивался под кроной дерева.
Прочные паутины образовывали гамак. Несколько лохматых пауков размером с
овцу прохаживались по сучьям, поднимались и спускались по стволу. Когда
паук приближался к гамаку, жертва начинала судорожно биться:
- Ну что, забрать тебя отсюда? - спросил Волков. - Или не надо?
Американец закричал, запрокинув голову. Голоса у него уже почти не было, но
он кричал.
Волков схватил предателя за волосы и рывком вернул в Ираклион, в его
собственную постель. И, не давая тому ни секунды передышки, зашептал на
ухо:
- Слушай меня, ты, сопля! Сейчас я тебе задам один вопрос. Если ты отвечаешь
"да", мы с тобой работаем. Если "нет", возвращаешься к паучкам. И больше я за
тобой не приду. Понял? Повтори: понял?
- По: нял:
- Теперь отвечай: будешь работать на меня?
- Да:
- Не слышу!
- Да-а-а!!!
- Вот и молодец: Сеанс связи у тебя во сколько?
- М-меж: ду: пятью и: семью:
- Ну и прекрасно, дружище. Все, вылезай из койки, умывайся, стройся. Тебе
сегодня выходной лично от генерала Донована. Сейчас обсудим наши дела и
планы: Кстати, ты еще не был в Италии? Сказочная страна, и туда мы
направимся вместе - и скоро: И вот еще что, малыш. Я не голубой, да и ты,
насколько я знаю, тоже. Но любить меня ты будешь - пылая страстью! Понял,
сука?
- По: нял:
- Ну вот и чудненько, котик. А теперь вставай, вставай, утро давно:
Женева, 12 февраля 1945. 16 часов
План Антона был заманчив именно своей простотой и безыскусностью.
Штурмфогель задал два-три уточняющих вопроса и остался вполне
удовлетворен.
У них имелись вечер и ночь на подготовку:
Антон исходил из того, что братец Рекс неизбежно страдал от спермотоксикоза:
разделяя кров с чувственной и красивой женщиной, вдыхая ее привлекательные
испарения, он не мог в силу каких-то предрассудков разделить с нею и постель.
Вчера вечером Ультима прямым текстом сказала Рексу, что сама найдет и
приведет ему женщину и чтобы тогда он не смел воротить морду - на что
получила совсем уже робкий и нерешительный отказ.
Оставалось заинтересовать Ультиму:
Ираклион, 12 февраля 1945. 18 часов 30 минут
Мерри едва не взлетал над землей при каждом шаге - таким легким он
чувствовал себя. Старый, привычный, родной панцирь страха был содран с
него, сброшен: а новый еще не нарос. Произошло самое страшное - а он все
равно жив. Жив. И теперь: теперь: теперь никто:
Он даже не поседел за этот день. И глаза не ввалились. И не появился в них
бешеный блеск. И руки не дрожали. Мерри шел весело и свободно.
Волков знал свое дело.
На краю маленькой площади с памятником Эль Греко посредине сидел на
тротуаре у порога винной лавочки, скрестив по-турецки ноги, дурачок Аигеус.
Он был настолько неподвижен, что по губам его ползали мухи. Рядом с ним
лежали три таких же неподвижных неопрятных кошки.
Мерри свернул в переулочек, поднимающийся круто вверх, и вошел в вечно
открытую дверь:
Волков не стал заходить следом, а обошел веселый дом с другой стороны. Там
стояли грубый деревянный стол и несколько древних гнутых стульев с
плетеными из лозы сиденьями. Он взял кружку местного светлого вина и сел
спиной к стене, глядя на море. Оно было необычного цвета: дымчатым и
лиловато-серым, будто вылиняло до основы, до дна.
Немного подождав, Волков поднялся вверх. Он не стал уходить в невидимость:
это снижало восприимчивость. Да и зачем? Никакой угрозы для себя он не
ожидал.
Да. Изменилось только море, став ультрамариновым, да еще - возник ветер,
полный запахов: дыма горящей сухой листвы и травы, разрытой земли, свежих
лепешек:
Отставив кружку с вином, Волков встал. Земля чуть задрожала. Он отошел от
дома и оглянулся. На крыше танцевал призрак: подобие человека, состоящего из
языков холодного бледного пламени.
- Что это? - изображая испуг, обратился он к хозяину кабачка - совершенно
другому, не тому, который был внизу.
- Плясунья, - охотно объяснил хозяин. - И не такое бывает, хотя бы вон в форте.
Вреда от нее никакого, мы и не возражаем. Попляшет да к себе пойдет: Вот
сейчас: хоп!
Призрак на крыше стремительно сжался в длинное сверкающее веретено. Потом
раздался словно бы вздох. Веретено вытянулось в сверкающую спицу и
скользнуло в небо, полого изгибаясь к северо-западу. Несколько секунд след его
висел в воздухе, потом растворился:
- Ничего себе, - сказал Волков. - И часто у вас такие номера?
- Не, не часто. С полгода не было. А теперь вот - буквально через день:
Никогда не видел такого, что ли?
- Чтобы вот точно такого - нет, - развел руками Волков. - Налей-ка мне, друг,
еще кружечку:
Допив вино, он вышел на площадь. Ее медленно пересекала, покачивая
могучими бедрами, пожилая гречанка, ведя в поводу осла. Через спину
животного был перекинут огромный свернутый ковер.
Памятник стоял посредине клумбы. Цветы еще не цвели.
Из дверей винной лавки вышли двое: щуплый подросток с большой картонной
папкой под мышкой и крупный лысоватый грек в овчинном жилете. Подросток
остановился, дал греку подержать папку и наклонился, отряхивая колени.
Распрямляясь, болезненно поморщился.
Рожа грека была сытая, лоснящаяся, довольная.
Пидоры, брезгливо подумал Волков. А в лавке, наверное, притон:
Берлин, 12 февраля 1945. 18 часов 45 минут
Расшифрованная телепатема легла на стол Гуго Захтлебена в тот момент, когда
он совсем уже было решился вызвать в свой кабинет одну из медиумш отдела
2WX, по слухам, безотказную, как парабеллум: это, конечно, не поощрялось,
но нервное напряжение последних дней было настолько сильным, что можно
было просто перегореть и изойти вонючим дымом; такого Гуго позволить себе
не мог. Он уже протянул руку к телефону:
Но тут вошел Штольц. И молча положил на стол листок бумаги.
Гуго прочитал текст и двумя ладонями вытер обильный пот, вдруг выступивший
на лице.
- Я уже уехал, - сказал Штольц. - Большой шеф зовет на скромный ужин. Решай
всё сам.
Дождавшись, когда Штольц выйдет, Гуго, восторженно подвывая, взобрался на
стул, потом на стол, подпрыгнул несколько раз, потом - расстегнул штаны и
показал кому-то невидимому зажатый в кулаке хрен.
Агент Ортвин сообщал, что может похитить и передать "Факелу" несколько
фотографий, где запечатлены встречи Дрозда со своим факеловским
осведомителем. Понятно, что это действие приведет к полному раскрытию
Ортвина, поэтому он требует настоящий шведский паспорт и оговоренную