длинную очередь собственных отражений, и первым в этой очереди стоит
младенец, а у кассы ждет расчета мертвец:
- И отчего же вы не подарили свое открытие фатерлянду?
- Я его и Папе римскому не доверил бы:- судорожно выдохнул Отто,
внезапно ощерясь. - Может быть, я чего-то не понимаю в резонах
Провидения, но это не для людей. Пережить такое унижение не смогла бы
и амеба:
- Вы уничтожили его? - спросил я.
- Боюсь, что это невозможно сделать,- сказал Ран.- Но я замуровал
его так надежно, что лишь падение очередной Луны способно высвободить
его:- он криво усмехнулся. - Это не кровь Христова, Николас. Нам
врали. А мы это чувствовали. Многие искали Грааль, и каждый надеялся,
что отыщет его кто- нибудь другой:
- Отто,- сказал я, задумавшись.- Может быть, вы нашли нечто иное?
- Хотел бы я в это верить:- вздохнул Ран.- Увы, Николас, все
сходится. Главное
- я ведь обрел все обетованное. В том числе и ответы на любые
вопросы:
Грааль - это соблазн для самых праведных. Думаете, об избавлении
от какой чаши Он молил в Гефсиманском саду?
Отто Ран БАЛЛАДА О ПЕПЛЕ (1944-45гг)
Валькирии - бабы ленивые, и они не спешат к месту битвы.
А уж на самоубийц они тем более не обращают внимания.
Поэтому маленькому Адольфу пришлось на своих коротеньких ножках
самому топать до Вальхаллы.
Без всякого удовольствия встретил его Вотан.
Старому богу не понравился обрывок веревки, свисавшей с шеи
пришедшего.
Но все же бог оставил дела, чтобы выслушать вождя германского
народа.
О божественный Вотан, сказал Адольф, германцы посрамили и англов,
и саксов, и итальянцев, и французов,
А самое главное - мы вырвали золото Рейна из жадных еврейских
ртов!
То, что наши враги превзошли нас числом многократно и больше
выковали мечей, это твоя вина, а не наша.
Я же сделал все что возможно, и поэтому мне не стыдно предстать
перед твоим троном.
И отвечал ему Вотан, схватившись за голову: тебе не стыдно,
нечестивый?
Неужели ты забыл о том, как следует погребать героев?
Германцы гибли в России и Югославии, в Польше и Франции, но ни
один из них, кроме тех, что сгорели в танках, самолетах и на кораблях,
не был удостоен огня.
Ты знаешь, что закон мой непреложен: герой сожигается на костре, а
трус прячется под землю.
И вот представь себе, маленький глупый Адольф, как с дымом костров
в
Вальхаллу идут, и идут, и идут мужчины и женщины, старики и дети,
и даже грудные младенцы.
Ты знаешь, что закон мой непреложен.
Что это за народ, в котором даже старики и младенцы удостоиваются
погребений героев?
Закон небес непреложен, и я отныне отдаю этому народу воинскую
удачу, доблесть и славу, принадлежавшую германцам.
Ты понял меня, маленький бедный Адольф?
Маленький Адольф закричал, как дикий раненый зверь, но в Вальхалле
его никто не стал слушать, и валькирии спихнули его вниз, глумясь.
Где, в каких кругах межмирья прозябает сейчас маленький черноусый
Адольф?
Может быть, он пытается стяжать славу модного художника в Вене на
бульваре
Роз?
А может быть, служит собакой-поводырем у слепого ветерана
Сталинградской битвы?
И, может быть, тогда когда-нибудь, через тысячи лет, валькирия,
нависающая над Сталинградом, вспомнит о своем происхождении и сойдет с
пьедестала, дробя камень... Кто знает?
2.
Это предложение, как сообщают, исторгло у
раздраженного народа крик такой силы, что
пролетавший над форумом ворон упал безды-
ханный в толпу.
Плутарх
- Нашел, - вдруг очень спокойно сказал Костя и встал. В руках его
был переплетенный в рыжую кожу нетолстый том in octavo.
- Не открывай, - предупредил Николай Степанович.
- Что я, маленький? - усмехнулся Костя.
Книга была неожиданно легкая, высохшая, и странно теплая на ощупь.
- Та самая? - спросил Костя.
- Да:- Николай Степанович погладил переплет. - Та. А вот - самая
ли?
Сомнительно. Сколько раз ее переписывали, переводили с умерших
языков на живые, а когда те, в свою очередь, умирали:
- Получается - все зря?
- Нет, конечно. Основное сохранилось. Просто все рекомендации надо
на всякий случай проверять. Как если бы устав караульной службы сам
собой родился при начале времен и ждал, когда появится человек, а
вместе с ним и караульная служба:
- "Дракономикон", - медленно и тихо, будто пробуя слово на вкус,
произнес Костя.
- Это были, наверное, дашковские крысы, - делился Костя
познаниями. -
Известно, что Екатерина Романовна немало почитала этих уютных
зверьков, полагая их едва ли не домашними богами просвещенных наций. У
нее они находили пропитание и покровительство. Крысиный же вертеп свой
она охотно демонстрировала близким ей по духу людям, в числе их и
Шувалов, и Ломоносов
Михайла Васильевич, и все восторжены были хваткостью к ученичеству
лицедейному, зверьми проявленному. Пиесы фон Визина разыгрываемы были
в сем вертепе допреже публикования:
- Костя, не ломай язык, - засмеялся Николай Степанович. -
Разговорная речь почти не изменилась за три века. Речь письменная
всего лишь сближается с нею, теряя по пути свою сакральность.
- Я понимаю, - вздохнул Костя. - Просто хочется чего-то совсем
простого, но чтобы обязательно звучало "милостивый государь":
- Не исключено, что крысы в теперешнем их виде, в виде животных
городских, были выведены специально как биологическое оружие для
борьбы с ящерами,- продолжал расссуждать Костя. - Первые упоминания о
крысах относятся к восьмому веку, прежде их будто бы не было. Почему
нет? Ящерам от них ущерб будет страшный:
Они выбрались на поверхность не в "нехорошем доме" на
Рождественском, а на задах комплекса "Литературной газеты", через
вентиляционную коробку, облюбованную диггерами. Именно отсюда в свое
время Костя и попал в подземное царство Брюса: сначала через
вентиляционный колодец, потом - через промоину: Диггеры избегали
старого коридора, о нем ходило множество темных историй. Костя же
как-то сразу догадался, что это и есть именно тот "umweg", что грубым
пунктиром обозначен на карте:
На поверхности земли стоял уже поздний вечер, готовый перейти в
ночь. Они отряхнули грязь с колен, почистились мудро прихваченной
щеткой, забросили за спины рюкзачки (руки лучше иметь свободными) - и
тронулись в путь. Путь наземный был короче, но более прихотлив: через
два забора, по узкому проходу между гаражей, мимо шеренги мусорных
баков: Стая собак молча грызлась за обладание чем-то существенным.
Воняло падалью.
Наконец открылась улица, по обычаю пустая и неосвещенная. Налево
искрилось и дышало Садовое кольцо, направо - горели редкие окна. На
фоне темно- неонового неба чернели антенны на крышах. Держась за одну
из антенн, стоял человек.
- Каждый вечер он здесь, - сказал Костя. - Года три я хожу - и да,
каждый вечер:
- Кто же это?
- Неизвестно. Пытались узнать - никак: - Костя развел руками. - А
интересно, кражи из питерской Публичной библиотеки - они с нашим делом
никак не связаны?
- Все может быть, - сказал Николай Степанович. - Ощущается повсюду
какое-то общее шевеление. Ровно как после пятьдесят третьего -
всеобщее оцепенение: Но выделить нечто конкретное трудно.
В киоске на Садовой Николай Степанович купил большую коробку
конфет, две бутылки рейнского вина и банку фаршированных оливок.
- Всем хороши армяне, - сказал он, убирая все в рюкзак, - но вино
у них какое-то неправильное.
- Хм, - Костя присмотрелся к оливкам. - А как же тогда коньяк?
- До войны был правильный.
- Ага: Николай Степанович, я ничего не путаю: анчоусы - это
килька?
- Килька.
- Надо же: я, оказывается, на анчоусах вырос: И это коммунисты от
меня скрывали, подумать только!
Он взмахнул рукой, и отъезжающая было от тротуара "волга" с
зеленым огоньком тормознула со скрипом.
- До Библиотеки, - Костя скинул рюкзак, полез в машину.
- До Ленинской, что ли?
- До нее, болезной:
- Надо же, - Николай Степанович осмотрелся в салоне. - А я думал,
что такси в
Москве вымерли.
- Это уже по новой, - сказал таксист. - Лужков подбодрил.
- Молодец, - сказал Николай Степанович.
- Молодец, - согласился таксист. - А вы приезжие или как?
- Напополам, - сказал Николай Степанович. - Я из Петербурга.
Точнее, из
Царского Села.
- Это теперь Пушкин, что ли?
- Царское есть Царское. Пушкин там учился, - сказал Николай
Степанович.
- Да: "Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи
военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его
стариком.
Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его
обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние
на наши молодые умы:" Подумать, когда-то я знал наизусть и "Выстрел",
и "Пиковую даму", и "Капитанскую дочку", я уже не говорю о "Полтаве"
или "Гавриилиаде". Зачем? Удивлять подруг?.. - таксист склонился над
рулем. - "Мария, бедная Мария, краса черкасских дочерей! Не знаешь ты,
какого змия ласкаешь на груди своей!.." Откуда же ей знать, бедняге,
она же "мама мыла раму" только и помнит из школы:
- А Шива мыл Вишну, - сказал Николай Степанович.
- Что? А:- таксист хохотнул. - Юмор. Понимаю. Чем-то вы на
Маслякова похожи.
Не родственник?
- Я - на Маслякова? - изумился Николай Степанович. - Да ни Боже
мой!
- Что-то есть общее, - стоял на своем таксист.
- Стрижка, - подсказал Костя.
- Lapsus memoriae, - возразил Николай Степанович.
- А жалко, - сказал таксист. - Так бы хвастался: Маслякова возил:
Вот ваша библиотека.
- Немножко недоезжая, - сказал Костя. - Вон там, на углу.
Николай Степанович расплатился, такси укатило, и Николай
Степанович с
Костей, подхватив багаж, направились ко входу в рум. Он был
замаскирован под декоративную нишу в стене библиотеки. Граф Румянцев с
"Пятым Римом" связан был очень плотно: Из кармана Николай Степанович
достал Георгиевский крест
- свой первый, за успешный поиск на левом берегу Двины,
сохраненный
Фархадом в тайнике дворницкой и каким-то неведомым способом
превращенный им в универсальный ключ ко всем румам (почему именно этот
крест, зачем и при каких обстоятельствах решил Фархад сделать отмычку,
которая имела силу только в руках Николая Степановича - ничего этого
не было в коротком письме, написанным личным шифром малого таинника
Тихого, но рукой маршала
Фархада: дрожала та рука:), прижал его к ключ-камню - и всей
ладонью ощутил проворот механизма, открывающего дверь:
Они спустились по лестнице в тишину рума. Николай Степанович зажег
черную свечу и несколько секунд спустя вместе с Костей шагнул в гомон
и суету "табора" под армянским городом Ехегнадзор:
3.
Итак, ты не хочешь, чтобы тебя мучала
совесть, но не в силах этого избежать.
Чем прийти к такому выводу, лучше вовсе
не размышлять.
Хань Юй
- Надька, цыц, - слабым голосом сказал Коминт. - Тебя тут не: о-о!
Полегче, мать, полегче:
- Молчи, слабый мальчик. Хха! - и Ашхен каким-то сложным
