- Блажен, кто не верует, - сказал я. - Властью, данной мне,
объявляю переговоры прерванными на неопределенный срок.
- А что случилось? - удивился барон.
- Ничего особенного, - сказал я. - Просто рабби сейчас в
Майоренгофе двадцать третьего года. И вернется ли он оттуда:
Барон понял меня не сразу.
Проводник ждал нас на том же месте. Начинало темнеть.
- Барон, - сказал я, - ведь вы умеете водить машиу?
- Да, а что?
- Садитесь за руль, - я спрыгнул, - и поезжайте сами. Большой
привет фройляйн
Ханне. Я остаюсь.
- Ну вот, - ворчливо сказал барон, - и где мне искать вас в
следующий раз?
- Подозреваю, что следующего раза просто не будет, - сказал я.
- Вы опять спрячетесь на каких-нибудь болотах:
- Барон. Вы что, не понимаете: если все пойдет так, как идет,
прятаться придется вам? И не на болотах:
- Не буду я прятаться. Надо же: хотел, чтобы всем было хорошо:
Он газанул: из-под колес рванулись струи песка и мелких камешков.
"Виллис" умчался.
Иерусалим, этот центр мироздания - очень маленький город.
Наверняка всякий, кто поднимался по его кривым узким улочкам, примерял
на себя тяжесть креста:
Я остановился у двери первого же православного храма. Худощавый
пожилой священник - я почему-то подумал, что он из бывших офицеров - с
удивлением воззрился на долговязого английского сержанта.
- Батюшка, - сказал я, - исповедуйте меня.
18.
С таксистом Николай Степанович расплатился двумя московскими
жетонами на метро.
У входа в сад стояла телегруппа. Девушка с микрофоном задавала
проходящим один и тот же вопрос: знают ли они, кто такой Гумилев. То
ли хотели продемонстрировать образованность широких масс, то ли
обличить невежество толпы.
- Oh, yes! - воскликнул Николай Степанович. - Russian Kipling!
Светлана посмотрела сурово.
Первым речь держал мэр - тот, который продал Петербург финнам по
самую
Поповку.
- Большевики планомерно уничтожали русскую культуру, - говорил он
четко, будто читал лекцию. - Вот и сейчас их партия рвется к власти, и
она снова начнет с уничтожения поэтов. Потому что поэты в России
всегда исполняли роль пророков и провидцев. Мы не знаем, где могила
Николая Степановича Гумилева и вряд ли когда-нибудь узнаем:
- Надеюсь, - пробормотал Николай Степанович. На него оглянулись
укоризненно.
- Но имя его осталось в народе, и вот теперь мы, благодарные
потомки, этим рукотворным памятником отмечаем его место в своих
сердцах, в сердце города, который он любил и в который всегда
возвращался:
Чем-то мэр похож был на придуманного Ярославом бравого солдата, но
прошедшего не психушки и фронты, а университеты и библиотеки.
Мэра сменил академик Лихачев.
- Я моложе поэта всего на двадцать лет, - начал он и улыбнулся. -
И мне посчастливилось дружить с людьми, близко знавшими Николая
Гумилева. Я скажу сейчас странную фразу, и вы мне, может быть, не
поверите, но: мне повезло родиться в России в начале века. Это было
феерическое время, время такого культурного богатства и разнообразия,
время таких вершин:
- Конечно, у него баб был больше, чем у Пушкина, - сказали сзади.
- Что это с вами? - шепнула Светлана. - Вы краснеете?
Николай Степанович промолчал.
Выступал еще академик Панченко - он заметил, что обычно на детях
гениев природа отдыхает, но в данном случае отец и сын Гумилевы
опровергли этот постулат. Потом он добавил, что интеллигенты - это
недоучки и бездельники, а
Николай Гумилев был профессионал и работяга. А теперь, когда ушел
и Лев
Николаевич. и поговорить не с кем:
Его сменил поэт Кушнер. Потом выступали другие поэты и среди них
даже один военный моряк, а также внук адмирала Шефнера. Николай
Степанович обратил внимание на пожилого юношу, спевшего под гитару
звонким голосом: "Я спал, и смыла пена белая меня с родного корабля, и
в черных водах помертвелая открылась мне моя земля:"
- Дайте-ка я вам лицо вытру, - сказала Светлана.
- Это ветер, - сказал Николай Степанович.
Народу было тысячи две. Среди простой публики попадались странные
люди.
Был, например, десяток всадников в форме александрийских гусар, но
на разномастных конях - как в войну. Были казаки с благородными
старообрядческими бородами. Были юноши в цилиндрах и котелках. Много
кого было:
Появился у микрофона и явно незапланированный оратор:
- А кто погубил Гумилева? - закричал он без предисловий. - Вы
задумывались?
Кто писал донос? Берман! Кто вел дело? Якобсон! Кто заговор
устроил? Лариса
Рейснер! Вопросы есть? Нет. Кто расстреливал? Блюмкин! Вопросы
есь?
- А вот это случай так называемого вранья, - пробормотал Николай
Степанович.
На него опять оглянулись во гневе.
- Да он сам из этих, - процедил кто-то. - По глазам вижу:
- Лукницких нет, - сказал Николай Степанович. - Вот уж их-то
следовало пригласить в первую очередь.
- А теперь настало время, - неслось от постамента, - просить
нашего всемирно известного скульптора Михаила Шемякина открыть
памятник!
Все зааплодировали и закричали "ура". "Смерть большевикам!" -
выкрикнул стоящий неподалеку тощий залысый человек в криво сидящих
очках.
Покрывало медленно поползло вниз, обнажая патинированную бронзу.
Скульптор решил состарить статую авансом, понимая, что драить
медяшку в последующие годы никто не станет.
Оркестр грянул марш "Тоска по родине".
- Н-да, - сказал Николай Степанович. - Барклай в тоге поверх
мундира - это еще куда ни шло. Но трость и ботфорты:
- Мне нравится, - сказала Светлана.
- Да? Впрочем, дареному коню:
- Дареному? - обернулся в третий раз пожилой пролетарий. - Да
знаете, сколько заплатили за это? Только за участок - двести
миллионов! Зелеными! А лепило сколько с города содрал? Словами не
скажешь. А кто платил? И зачем? А?
- Так кто же?
- Ящуры!
- Кто?
- Ящуры. Вы что, телевизор не смотрите, газет не читаете?
- Очень редко.
- Что с вас взять:- пролетарий отвернулся.
Действо завершилось. Делать больше было нечего. Никто не
объявился, ничем себя не проявил. Не было ни ловушек, ни рандеву.
Пустота.
- Подойдем поближе? - предложила Светлана.
У подножия памятника лежали цветы.
- Странное чувство, - сказал Николай Степанович. - Будто все это
уже было на самом деле, а сейчас повторяется как бред. Пойдем?
У выхода из садика - там, где недавно дежурила телегруппа - стоял,
прислонясь к чугунному литью ограды, высокий юноша - тот самый,
которого Николай Степанович еще зимой приметил на Кунцевском кладбище,
когда хоронили
Великого. Юноша был в страшно знакомой кавалерийской шинели и с
той же синей повязкой на лбу. Николай Степанович непроизвольно
замедлил шаг.
- Что? - спросила Светлана. - Все-таки?..
- Похоже, что да.
Юноша оторвался от ограды и медленно пошел навстречу. Потом
остановился.
С испугом, будто что-то забыл, огляделся. Полез за пазуху.
Николай Степанович успокаивающе сжал Светланину руку.
Юноша извлек на свет тонкую брошюру.
Подошел вплотную. Лицо его было белым, скулы пылали. Протянул
книжку.
Это был "Огненный столп" издания двадцать первого года.
- Николай Степанович, - сказал юноша, склонив голову. -
Соблаговолите автограф.
Часть третья
1.
Обучаться поэзии в те времена
считалось великим паскудством.
Эразм Роттердамский
Они сидели в лаборатории Брюса и разбирали третий сундук. Искомого
пока не было. Подходила к концу вторая неделя поисков.
- Странно, что о происхождении системы румов так ничего и не
известно, - сказал
Костя, поправляя повязку на лбу. - Ни в одном источнике:- он
показал на гору просмотренных книг.
- Древние умели хранить свои тайны, - пожал Николай Степанович
плечами. - Да и наверняка эти сооружения старше всех сохранившихся
книг раз в сто.
- И устных никаких преданий?
- Может, Софроний что-то и знал:- Николай Степанович вздохнул. -
Теперь не спросишь.
- Все забыл?
- И забыл тоже. Умер он в семьдесят втором, под грузовик попал:
- Понятно: А вот эти таблицы - они для чего? - Костя показал на
пухлый том в дешевом бумажном переплете с заголовком "Таблицы
случайных чисел.
Издание Пулковской обсерватории АН СССР. 1927 г."
- Которые? Ах, это: По ним определяются выигрыши во всевозможных
лотереях, на бегах - ну и так далее. В сущности, это казна ордена.
- Вы меня разыгрываете, - сказал Костя.
- Помилуйте, - ответил Николай Степанович. - Как бы мы в советское
время с золотом оперировали? А так - просто, тихо, без обмана.
- Откуда же они взялись, эти таблицы?
- Царь Ашока пособил. У него люди были - да и есть, неверное -
которые простые факты будущего на сто и на двести лет могли
рассчитать. Рамануджан, гениальный математик-самоучка - слышал про
такого? Так это был тот, кого они забраковали.
- А Союз Девяти - он уцелел?
- Надеюсь. Видите же: атомной войны нет и не будет, страшные
прогнозы по
СПИДу не оправдались: Стараются старички.
- А что ж вы с ними: ну: не состыкуетесь?
Николай Степанович сплел пальцы.
- Сложный вопрос, Костя. Во-первых, это трудно сделать чисто
технически. Я не знаю, где их искать. Возможно, они в тех румах, куда
мы не можем попасть.
Возможно, есть румы, о существовании которых я просто не знаю.
Скажем, этот.
Если бы не твоя карта:
- Это не моя карта. Это карта маршала Фархада.
- Неважно. Ты ее нашел и сохранил. Система румов оказалась куда
обширнее, чем была известна мне. То есть я предполагал, что их больше
семнадцати, но:
Я ведь так и не успел приобщиться Великих Тайн. Торопился,
прилетаю - а тут:
По-моему, вы, Костя, знаете куда больше меня.
Костя Новиков был родом из уральского городка Невьянска. Окончив с
отличием десять классов, он приехал в Москву учиться на философа. К
тому времени он прочел всего Канта, Аристотеля и Николая Кузанского,
не говоря уже о Марксе-
Энгельсе. А тех авторов, кого не было и быть не могло в городской
библиотеке, ему охотно давал на прочтение сосед, священник здешнего
прихода отец
Ксенофонт, человек с академическим образованием, сосланный в глушь
за строптивость и впадение в ересь экуменизма. Вступительные экзамены
в МГУ
Костя сдал, но на собеседовании на вопрос: "Какова, по-вашему,
роль философской науки в борьбе с буржуазной идеологией?" - ответил:
"Философия есть любовь к мудрости, борьба ей не к лицу. Если бы она
занималась борьбой, то и называлась бы филомахией". Не желая
возвращаться с позором в родной город, он устроился дворником на место
только что помершего татарина
Гильметдинова. Обживаясь в дворницкой, он наткнулся на гулкое
место в стене:
Там была кавалерийская шинель с двумя Георгиевскими крестами. Один
из крестов был вызолочен с реверса.
Там были две тонкие кривые сабли с алмазами в рукоятях.
Там был автомат ППС и две цинковых коробки патронов.
Там был переплетенный в сафьян гроссбух с непонятными письменами.
Там был свиток разнообразных карт.
Там были, наконец, две сотни кожаных папок, набитых отчетами
