назначенные к прорастанию. И время от времени среди людей появлялись
носители частичек древней мудрости. Они были так тщательно скрыты от
взоров, что установить их существование можно было лишь по делам, ими
свершенным, и по судьбам других людей, простых, но с ними
соприкосновенных.
Похоже было на то, что те, тайные люди, чрезвычайно долгоживущи
или просто бессмертны, что видят мир они как-то иначе и цели имеют
свои, простыми словами не описуемые. Долгоживучесть их как-то странно
отличается от таковой у посвященных различных орденов, принимающих
ксерион, ибо последние, воспитанные в понимании быстротечности жизни,
видят события изнутри и живут в них, и деланное бессмертие свое
используют для того, чтобы поучаствовать во многих, то есть прожить не
одну конечную жизнь, а пять или десять, или пусть даже тридцать, как
те же Ашока и Махендра; тайные же люди изначально воспитаны в
бессмертии и мыслят веками: Таков был Гассар, воспитатель юного царя
Ашоки и фундатор двух орденов: Союза Девяти, занятого прежде всего
охранением рода людского от войн и бед, и воинственного "Братства
Башни", от которого напрямую ведут свою родословную катары, "72",
суфии, - а через несколько промежуточных звеньев такая влиятельная
сегодня сила, как иезуиты. И похоже, что не один такой Гассар
существовал в этом мире: то там, то здесь возникали как бы из ничего
островки тайных знаний, откуда отправлялись в путь большие и
маленькие, знаменитые и абсолютно неизвестные ордена. Ни подлинной
цели, ни подлинного средства не знали люди, посвятившие себя этому:
Что можно сказать о целях ордена "Павлиний веер", члены которого
числом девятнадцать собираются раз в двести одиннадцать лет в одном из
городов Южной Европы с единственной целью: определить место следующей
встречи. Золотые перстни с печатями в виде дуги из маленьких овалов
передаются из поколения в поколение - и больше никаких забот и
привилегий члены ордена не имеют: Таких орденов и обществ сотни, может
быть - тысячи. Как правило, о существовании их знают только адепты. С
точки зрения простого человека, это пустопорожние забавы, игры для
взрослых болванов. Однако не исключено, что таким не очень сложным
способом кто-то невидимый миру пишет или произносит пространное,
бесконечно сложное заклинание:
С другой стороны, ясно, что многие ордена - те же розенкрейцеры,
например - создавались когда-то для исполнения конкретной и важной
задачи, исполнили ее (очевидно, не ведая, что творят) - и были
оставлены на произвол судьбы, на саморазвитие или распад, на
исполнение пустых ритуалов, уже не имевших наполнения смыслом: Масоны,
скажем, смогли переориентировать всю свою деятельность на то, чтобы
добиваться как можно более высокого положения для каждого из членов
братства, чтобы извлекать все возможные выгоды из богатства и власти,
чтобы усиливать влияние братства, чтобы каждый из каменщиков мог
приобщаться к богатству и власти - и так круг за кругом.
Средство стало целью: Мевлевики же выродились в нищих дервишей,
пляшущих вокруг костров - хотя в свое время они стояли за правым
плечом ханов и султанов и, очень похоже, инициировали когда-то
гражданскую войну в
Орде, чем привели ее к кровавому краху. Но была ли это истинная
цель мевлевиков - или же вторичный эффект какого-то иного деяния, для
которого само существование Орды находилось на сорок девятом месте?..
Трудно судить о том, на что смотришь изнутри: Так и не ясно до
конца, исполнена ли была изначальная задача Пятого Рима - или же Орден
прекратил бытие, не дотянувшись до меча? Если считать задачей
постоянное бдение и охрану человечества от некоего невидимого врага,
то, видимо, да - Орден пал, как часовой, к которому подкрались сзади.
Но существует подозрение, и весьма обоснованное, что высказанная
задача есть не более чем ширма, а истинным великим деянием Пятого Рима
стала остановка распространения католицизма в
России в семнадцатом веке, сохранение единоцентрической системы
духовной и светской власти - после чего Орден существовал уже по
инерции:
В этой дистрикции де сьянс, говорил Брюс, точные знания
невозможны, ибо нет способа подвергнуть их ревизации и пробации. И
приходится, впитав в себя величайшее множество фактов фактиссимов,
прибегать к профаническому методу: чуять чревом.
А чрево чует беду последние сто лет:
Молодые, юные и совсем молокососные ордена и братства получают
откуда-то крупицы древних знаний, причем из тех областей, что
запретны. Шабаши и волхвования вызывают потопы и потрясения земли, но
никому нет до этого дела.
Будто детям дали порох и серные спички, чтобы разрисовывали они
себе веселыми узорами щеки и выкладывали на полу буквы гражданской
азбуки для просветления умов и в науках дальнейшего преуспеяния.
Тысячи их, практикующих опасное искусство без предварительной учебы,
десятки тысяч и сотни: опара из ковша: Тайные знаки изображаются
открыто, стягивая в узлы ткань мироздания и срамя Бога. И все сильнее
и сильнее ощущение подступающей тени, черной стены, другого мира.
Но Брюс не был бы Брюсом, если бы опустил руки.
У него было убежище: подземный замок "Айзенхолле", созданный
нацистами в сорок четвертом как убежище для фюрера и генштаба на
случай астральной войны; союзники не сумели его обнаружить. Расположен
замок на австро- итальянской границе в местах роскошных, но в стороне
от оживленных туристских трасс. Просто никому не приходит в голову
подниматься на эти именно горы и купаться в этом именно озере: У него
собрана лучшая библиотека. Есть прекрасные легальные прикрытия для
тайной деятельности: фирмы спортивного инвентаря и путешествий.
Бульонные кубики "Брюс" обожает весь мир: Два десятка учеников преданы
ему, как ассасины. Наконец, великолепная семья разумных тибетских
собак помогает распутывать многие запутанные следы:
Брюс, начавший рассказ очень уверенно и бодро, все более терял
кураж и последние слова произносил почти виновато.
- Ты мне скажи, - перебил его Николай Степанович, - памятник мне -
для чего был поставлен?
- Ну как?.. - совсем потерялся Брюс. - Памятник: Колька, но ведь
ты же на самом деле великий поэт:
- Был, - жестко сказал Николай Степанович. - Пока по приказу
твоему не засушил свой дар и не обрел новый. И потом - ты же знал, что
я жив.
Брюс покачал головой:
- Откуда? Думал - как все:
- Что это было - тогда, в шестьдесят восьмом?
- У Фламеля прочитал: есть симпатический яд, только на тех
действующий, кто ксерион практикует. Будто бы в конце великого делания
разгонка происходит: кровь драконья, ксерион - на дно опускается, а яд
драконий, не выговаривается имя его, в небо возносится. Страшный это
час: духи земли и воздуха бьются между собой, и мертвецы встают и
сходятся к атанору:
- Яков Вилимович, а ты сам, своими руками ксерион получал?
- Не хватало у меня стойкости, Колька. Жить любил:
- Откуда же брался ксерион у Ордена - да еще так много?
- От самого Фламеля.
- Ты с ним встречался?
- Да. Последний раз - получал когда для американцев груз:
- Как он выглядит?
- Как сейчас - не знаю. А тогда маленький такой сухачок был,
лысый, на плечо кривенький. Зоб вот такой:
- Зоб? А пятна на лбу не было?
- Пятна на лбу? Да вроде бы нет. А в чем суть?
- Да так. Есть у нас тут знакомый - с пятном на лбу. Ксерионом
торгует.
- Торгует? И что же он за него просит?
- Детишек. Да не простых, а специальным образом покалеченных.
- Ох ты: Нет, не Фламель. И не от Фламеля. Тот подобно промышлять
не смог бы. Благородная натура:
- Значит, говоришь, зоб.
- Вот такой.
- Понятно: Яков Вилимович, скажи-ка: ты сам часом не стал веками
мыслить? В пятьдесят третьем нас громили, гнали, в щели затаптывали -
что тебе стоило дверь приоткрыть? В шестьдесят восьмом:
- Стоп, Колька. Не то говоришь. В шестьдесят восьмом исполнить я
уже ничего не мог, не успевал. А в пятьдесят третьем - кто ж вас,
мерзавцев животных, в мирские дела голову совать заставлял? Чем сами
меряли. тем и вам отмеряно стало. И роптать нечего. А главное, брате,
я уже и так сказал: по чужому наущению действовали, аки паяцы
безмозглые в вертепе злоблестящем: Да и был я в пятьдесят третьем в
стране Австралии, от румов вдалеке. Письмена изучать блажь пришла:
- Какие там письмена?
- А вот есть. Место такое, с аборигенского ежели перевести
правильно, то получится: На Воздусях. Камнищи огромные со знаками, на
них выбитыми. И тамошние шаманы будто бы знают, что знаки сии
изображают, Только вот никому и ни за что не скажут:
- Сам пробовал что-нибудь на камнях тех выдолбить?
- Про-обовал:- Брюс прищурился. - Откуда знаешь?
- Черный камень, матовый, будто бы прозрачный на полпальца? Когда
откалывается, скол острый, что бритва?
- Точно. Где видел?
- В Африке. Там целый город, почти неразрушенный. Только заросший.
В нем в шестьдесят восьмом, как раз накануне катастрофы, наблюдал я
борение духов воздуха и земли и хождение мертвых. Так вот, Яков
Вилимович, продолжаю я свой вопрос: нашел ли ты тех, кто за всем
безобразием стоит, и знаешь ли, где у них находится мягкое брюхо?
Брюс долго молчал.
- Что сказать: Конечно, нашел. Не знаю единственно, что с этой
находкой делать. Ибо зело сия запутана кудель, и неможно извлечь
мертвоносное волокно, не истребив живаго: Да и то сказать:
мертвоносность-то я сам, по собственному неразумению выявляю. А - кто
мне укажет, что прав я?
- Яков Вилимович. Не крути. Ты ведь пришел ко мне. Значит, знал,
для чего?
- Да знал я, Колька, знал - токмо, может, забыл дорогой: Эх, не
обижайся: слишком я обрадовался, когда тебя учуял, голову потерял. Не
знаю сейчас, правильно ли сделал, что пришел.
- Правильно, Яков Вилимович. Правильно.
- Не послушаешь ведь ты меня, когда узнаешь все.
- И это может быть.
- Ты ману свою про Дракона дописал? Я помню, тебе еще три книги
оставалось:
- Дописал. Не нравится она мне. Как учили, портил я форму, чтобы
избежать совершенства:
- За это и сердит на стариков?
- Может быть. Трудно себя понять.
- Трудно: Да нет, что тут может быть трудного. Мог ты быть таким
поэтом, что
Бог бы заслушался и по-твоему стал бы миром править. Силы в тебе
были - страшные: Оттого, может, и произошло все тогда. Чтобы - не
дать, не допустить: Вот - не допустили. Не таской, так лаской.
- О чем ты говоришь, Яков Вилимович?
- О том, чего не знаю. Знаешь, как легко говорить, о чем не
знаешь? И наоборот: Чем меньше знаешь, тем легче говорить.
- Вернемся к трудному.
- Ладно. Скажу. Что хочешь знать?
- Куда ушли асуры?
- Да, Колька, спросил: Куда - не знаю. А войти к ним будто бы
можно с острова
Шаннон:
- С острова Шаннон? - тихо сказал Николай Степанович. - Туле:
Полая Земля:
Тихие идиоты. Как все сходится.
- Да, сходится. И вряд ли спроста.
- Вот, значит, зачем ему был нужен тетраграмматон. А мы-то все
думали - для оживления железных идолов. Но постой! Он же - добыл
где-то:
- Что добыл?
- Тетраграмматон. Я же сам видел - живая железная бабища с руками
до земли!
Два отделения солдат - в три секунды:
- Нет, Колька, не может того быть. Ежели принципу, в книгах
запечатленному, следовать, отзвук от применения четырехбуквия долго
