без подсказки с небес: Я был чуть постарше Ника, когда вот так же
собирались люди в Испанию. Там было: необыкновенно. Потом мы почти той
же самой командой рванули в Финляндию - но не успели. Потом, как ни
странно, я воевал за Гитлера, которого ненавижу. Может быть, поэтому
воевал плохо. И вот сейчас:
- Папа Хэм пытался выразить это в словах, но даже у него не
получилось,- сказал я. - Он назвал нас - тех, кто на передовой -
просто "хорошими людьми". И это, как ни странно, тоже ложь. Потому что
и с той стороны сидят хорошие люди.
И хотят сделать своих противников еще лучше.
Аттила помедлил, прежде чем перевести мою реплику на венгерский. И
все же перевел.
- Будет очень жаль, Ник, если тебя убьют,- сказала Марта.
- Да,- согласился я,- мне тоже будет очень жаль. Мне будет не
хватать себя.
Она не засмеялась. Должо быть, я пошутил неудачно.
Увы! Я мог позволить себе лишь глядеть да вздыхать. ...Когда на
заседании капитула великие таинники разъяснили мне причину резкого
моего омоложения и некоторые другие обстоятельства, связанные с
предстоящим заданием, я был готов их поубивать. В место, куда меня
намеревались направить, мог проникнуть только юноша-девственник... А
начала операции пришлось ждать более двух лет!
Шел второй час ночи. В два Аттиле, мне и Коминту - в отряде его
знали как
Алешу - надлежало провести патрулирование до моста Елизаветы. Под
покровом темноты могли высадиться ударные группы.
Аттила шел как самый опытный боец, я - как юркий пролаза, а Коминт
старательно изображал звериное чутье слепца.
Как отделаться от Аттилы, я еще не решил.
Вдали вдруг загрохотало с утроенной силой. Я подошел к окну.
Где-то в стороне
Чепеля разгоралось пламя.
- Когда я пробирался через русские позиции, - сказал я, - то видел
десятки расстрелянных офицеров. Чекисты их даже не прячут. А вы не
снимали своих чекистов, пока у них не отгнивали ноги. В общем, хорошие
люди везде сосредоточены на передовой. Негодяи предпочитают отдавать
приказы.
- Ты еще скажи, что никто не виноват,- как-то испуганно произнес
Иштван.
- Если разбираться внимательно - то да. Никто.
- Что же ты воюешь?
- Не знаю. Наверное, это вроде выпускного экзамена:
- И ты бы мог точно так же воевать за большевиков?
- Нет. Но вот если бы родился там:
Коминт зашевелился в углу, и тут же поднялся Аттила.
- Пора, ребята.
Было даже не слишком темно. Низкие облака, подсвеченные далеким
пожаром, бросали ровный серый бестеневой свет. Закопченные стены
лабораторного корпуса остались позади, и вскоре ровная поверхность
стала ощутимо подниматься. Слева оставались виноградники, справа все
более отчетливо вырисовывался далекий силуэт Университета; позади
здания что-то тоже горело.
- Где-то здесь, по преданию, скрыта гробница Аттилы, - сказал
Аттила. - Это был такой знаменитый завоеватель. Будто бы вся гора
Геллерт - холм, насыпанный рабами.
Я вздрогнул. Нас слишком упорно приучали к мысли, что телепатии не
существует:
- И французы до войны здесь рыть пытались, и немцы в сорок
четвертом. Даже
Шлиман в свое время приезжал копаться, но, говорят, нашел такое,
что в полчаса свернул лагерь, рассчитал рабочих, первым же поездом
умчался в
Берлин - и с тех пор никаких раскопок не вел. Как отрезало.
- Когда-нибудь эти археологи докопаются до ада,- сказал я.
Все три недели, проведенные в отряде, я по крупицам собирал и
складывал в картину разрозненные сведения, касающиеся этой гробницы.
Сегодняшнюю ночь я выбрал для вылазки к тому месту, которое было
несомненным входом в склеп:
Чертову колодцу, расположенному на склоне горы Геллерт. Это был на
самом деле старый колодец, высохший, полузасыпаный. Неоднократно
вблизи колодца находили мертвых детей, но промежутки между убийствами
были так велики, что об одном маньяке речи быть не могло: здесь
управились бы только три-четыре поколения. Подозревали некую
изуверскую секту, обязательных в таких случаях евреев, оборотней,
вампиров: Говорили, что если бросить в ночь новолуния в колодец
камень, то камень этот вылетит обратно со страшным воем, а бросавшему
век не будет удачи в любви. И много чего другого говорили такого, чему
разумный человек никогда не поверит.
Старички в Будапеште, как и везде, невероятно словоохотливы и
горазды на страшные байки. Знай я венгерский, установить вход в
гробницу можно было не за три недели, а за три дня. А если бы не
стреляли - то и за день.
Но именно потому-то здесь и стреляли:
Аттила знаком велел нам лечь, и мы легли. Две и потом еще две тени
беззвучно пересекли наш путь.
Они шли вдоль реки и вряд ли были советскими разведчиками. Скорее
всего, такие же повстанцы, как и мы. Координации в действиях не
существовало никакой.
Там, где находился Чертов колодец, было почему-то светлее.
- Аттила,- шепнул я,- смотри:
Он стал смотреть. И, наверное, что-то увидел, потому что вынул
нож.
И через секунду - я тоже увидел что-то:
Трудно описать словами то, чего на свете не бывает. Так выглядят
чудовища из страшного сна, который вы забываете сразу, как проснетесь.
Остается только липкий пот, сердцебиение и боязнь темных углов.
С другой стороны, это был безусловный обман зрения. Чудовище
состояло из темных кустов, световых пятен, травы, какого-то шеста с
висящей тряпкой: Но мы - все трое, и "слепой" Коминт тоже, видели его
настолько непреложно, что сомневаться в истинности картины не
приходилось.
Чудовище двигалось, изгибало спину, переставляло лапы: Пасть его
раскрылась, и далекий раскат орудий обозначил его рев.
Тень - из тех, пересекших нам путь? - обреченно поползла к нему,
упала:
Когтистая лапа мелькнула, тело подбросило над землей - уже
неживое. И тут же сверкнула вспышка взрыва, заставившая нас надолго
ослепнуть, но вот звук - звук так и не пришел, погаснув в пространстве
десяти шагов:
На том берегу ударили два пулемета. Сиреневые пули по крутой дуге,
подобно струям фонтана, перелетали Дунай и широко сыпались вокруг нас,
как мертвые светлячки.
Потом все стихло.
Чудовища больше не было.
Труп лежал совсем рядом с нами. Чуть дальше - еще один:
- Посвети,- прошептал Аттила.
Я вытащил свой трехцветный фонарик.
Человек, лежащий перед нами, был одет в обтягивающий черный
трикотажный костюм. На голове был шлем вроде танкистского с большими
наушниками. По груди его будто проехал грузовик:
У второго была раскроена голова, и только поэтому мы смогли
рассмотреть знак на груди: силуэт летучей мыши в светлом круге.
- Интересно:- сказал Аттила и осмотрелся. - А где еще двое?
Они лежали вблизи каменного кольца, обрамляющего колодец, один на
другом, будто смерть застала их в самый неподходящий момент.
- Где-то я видел такую эмблему,- произнес Аттила задумчиво. - Где
же я ее мог видеть?..
Я оставил его размышлять над этой проблемой, а сам достал из
вещмешка банку с разведенным мелом и кисть - и обозначил на земле
защитный круг с необходимыми онерами. Потом вынул веревку.
- Коминт,- позвал я.
- Слушаю, командир,- впервые за несколько дней отозвался он.
- Я пошел вниз. Ты прикрываешь. Если припрет по-настоящему -
бросай все и беги. Обо мне не думай. Тогда разбудишь его,- я кивнул на
Аттилу,- обычным паролем.
- Понял, командир.
- Ну, и - дай знать Фархаду, пусть шлет большой десант. Заодно -
расскажи про этих нетопырей, - я кивнул на мертвецов.
Те, кто шел здесь раньше меня, сделали основную работу: разобрали
завал. Не то, чтобы разобрали совсем, но протиснуться было можно. Свет
фонаря упирался в темные грани каменных блоков со следами то ли тесла,
то ли когтей.
Потом открылся уходящий вниз лаз, укрепленный частыми окладами из
мореного дуба. Под ногами оказалось что-то вроде приставной лестницы
или рельсового пути с неширокой колеей. Да это и был, наверное,
рельсовый путь, присмотрелся я - для деревянного паровоза пятого
века...
Впрочем, все это было неважно.
Когда в тридцать пятом - почти случайно - я был направлен вновь на
Мадагаскар, шейх Али из Багдада соизволил, наконец, сделать то,
чего от него безуспешно добивался Шлиман: поделиться своим
многовековым опытом поиска кладов и грабежа могил. Где и при каких
обстоятельствах разжился шейх столь долгим веком, оставалось загадкой
- во всяком случае, для всех, кого я знал.
Шейх любил рассказывать истоии из своей жизни, странно
напоминавшие сказки "Тысячи и одной ночи". Однако дело свое он знал
великолепно. Он отметил своим присутствием все известные погребения
Африки, Аравии, Азии и Европы, а узнав об открытии нового материка,
немедленно крестился у самого Диего де
Ланды перед отплытием в Юкатан...
Сейчас все это могло мне пригодиться. Я перестал напрягать зрение
и повел рукой перед собой, прислушиваясь к напряжению материалов и
породы. И сразу же обнаружил полость под ногами. Еще шаг - и я рухнул
бы вниз на камни или колья... Механизм, отключающий ловушку, давно
вышел из строя. Пришлось по- кошачьи, цепляясь за крепь, ползти по
стене мимо опасного места.
Дальше шло примерно то же самое. Строители гробниц были изощрены,
но скованы догматами. А главное - надо постоянно помнить, что самые
страшные и хитрые ловушки поставлены не на того, кто пытается
приникнуть снаружи, а на того, кто может пожелать выйти изнутри...
Несколько раз мне попались клочья одежды и осколки костей.
Ворота в погребальную камеру стояли распахнутыми настежь - как
дверца гигантской мышеловки. Я остановился в створе и стал
рассматривать то, что предстало моим глазам.
Со мной уже бывало такое: будто бы это я недавно видел во сне,
который забыл, когда проснулся, и вот только что вспомнил. Так было,
когда Аннушка заявила мне, примчавшемуся из Лондона в замороженный
Петроград, что разводится со мной: Я стоял перед нею и понимал, что
проживаю этот миг уже не первый и даже не десятый раз. Некое
остановленое мгновение, похожее на вьюгу в стеклянном шаре, есть такая
швейцарская игрушка, я привез ее и берег до случая: мальчик на оленях,
и если встряхнуть шар, начинают кружить белые хлопья; эта метель может
кружиться и век, и два, и три, и мальчик не сдвинется с места, а будет
все так же нестись на своих оленях в непроглядный мрак; я вышел и
разбил игрушку о камень: Вот и сейчас: я будто бы попал в вихрь
времени: все это уже происходило много раз, я стоял и рассматривал то,
что было передо мной, и каждый раз видел что-то другое, и каждый раз
не то, что там было на самом деле, и осознание неизбежной ошибки
накатывало, захлестывало, лишало воздуха и решимости вдохнуть:
Наконец я сбросил наваждение. Кое-чему нас все-таки учили.
Я, конечно, знал заранее, что Аттила похоронен не по гуннскому
обычаю, а по обряду братства Белого Быка, к которому впоследствии
принадлежал и молодой
Тимур (повзрослев, он вырезал Братство до последнего человека). И
все же...
Аттилу не окружали скелеты рабов и солдат - настоящий воин и на
том берегу
Реки найдет себе и рабов, и дружину. Не был заколот любимый конь -
настоящий воин и на том берегу Реки добудет себе скакуна. И уж тем
более не было сосудов с вином и белых пшеничных лепешек... Но что-то
там все-таки было, и я долго, очень долго не мог понять того, что
вижу.
Глаз - страшно консервативный инструмент...
