- Может, к врачу? - предложил Тригас.
- Толку-то,- сказал Март.- Все ведь уже прошло. Вечером поговорю с
Петцером, может, таблеток каких-нибудь даст...
- Поехали сейчас. Поехали, поехали! - Тригас, видимо, по-настоящему
испугался.
В связи со вчерашним срывом, и с бессонницей, и с теперешним эксцес-
сом можно было поглотать чего-нибудь успокоительного. С другой стороны,
упорный отказ от помощи вызовет у Тригаса подозрения. С другой стороны,
у него, видимо, и без того есть основания подозревать Марта - и не
только подозревать. С другой стороны, какого черта я должен бояться Три-
гаса, если он из наших? С другой стороны, ходят слухи, что кое-кого из
наших следует опасаться сильнее, чем полицмейстеров, гражданских гвар-
дейцев и прочих крокодилов... Короче, соглашайся, пока предлагают.
- Ладно, давай съездим,- сказал Март.- Ты хоть знаешь куда?
- Примерно,- сказал Тригас.- Посиди, я схожу за машиной.
- Юхан,- сказал Март,- я вполне держусь на ногах.
- Сиди, я сказал.- И Тригас быстрым шагом вышел из зала.
Поболеем пару деньков, а, Март? Побродим по окрестностям, пошатаемся
по городку... Март сел за столик, уткнулся подбородком в переплетенные
пальцы. А сегодня совершим экскурсию в сумасшедший дом. Точнее, в част-
ную психиатрическую лечебницу "Горячие камни". Дом скорби "Горячие кам-
ни". Какая-то неуловимая пошлость в таком словосочетании. Именно неуло-
вимая. Ну, что тут пошлого? Не знаю. То есть не знаю, где. И ведь спроси
любого, кого хочешь,- никто не скажет. А что, скажут, все нормально,
благопристойно, что вам не нравится? Ладно, черт с ними со всеми...
Ты просто помни всегда, сказал себе Март, для кого ты это делаешь. Ты
просто помни всегда, что есть на свете десять человек, которых ты должен
кормить, ты ведь больше ничем зарабатывать не можешь, не так ли? Могу
ремонтировать машины. Ну да, ремонтировать. Тут-то тебя и накроют. Пос-
тоянно помни об этих десяти, и все будет в порядке. Все будет в порядке,
Март.
...Но я же все равно чувствую, что существует некая этико-эстетичес-
кая инфляция. Понятие пошлости тает, как айсберг в тропиках. Сама пош-
лость множится, ведь то, что казалось пошлостью лет десять назад, сегод-
ня уже таковой не считается. Она именуется смелостью, легкостью, игри-
востью - и теснит, и пачкает настоящую смелость, легкость и игривость.
Может быть, и Канцлер озабочен тем же, отсюда его секретные рескрипты о
мере допустимого обнажения? Нет, тут несколько иное: была свара в Акаде-
мии по поводу янджиевской "Весны", и Канцлер решил вмешаться - в меру
своих способностей. Ну да, потребовал, наверное, к себе Президента Ака-
демии, еще двух-трех одров, они ему минут за двадцать изложили историю
вопроса, и Канцлер в силу своей гениальности во всем разобрался и принял
решение - простое и на все случаи жизни. Произошло этакое многоэтапное
упрощение проблемы, а тем самым - ее опошление. А что, пожалуй, верно:
опошление есть упрощение материала для наилегчайшего усвоения его самыми
широкими массами... Нет, Март, это было бы слишком поверхностно. Пош-
лость-то существует на всех уровнях: на творческом, критическом, потре-
бительском - на каждом уровне своя пошлость. Да, но она всегда проста.
Не бывает сложной пошлости. Что такое простое и что такое сложное? Слож-
ное вчера становится элементарным послезавтра. А Джоконда? Джоконду сей-
час миллионными тиражами печатают на бумажных пакетах и на пляжных хала-
тах. Тогда получается, что пошлость - это просто оборотная сторона прог-
ресса. Что-то у прогресса многовато оборотных сторон...
А как ты, интересно, хотел?
И вообще - что такое прогресс? Если это то, что происходит вокруг в
последние... хм... ну, скажем, пятнадцать лет, то слово это сюда как-то
не подходит. Ни черта я не понимаю в жизни. Интересно, а кто-нибудь по-
нимает? Тригас, например? Ладно, я его спрошу. А Канцлер? Понимает ли
что-нибудь в жизни Канцлер, если он уже четверть века от этой самой жиз-
ни отгорожен стеной каменной, стеной бумажной, стеной верных соратников,
стеной референтов, стеной солдат, стеной полицейских, да еще и личная
охрана... А ведь, наверное, по докладам судя, жизнь в стране чудесная,
потому что все сыты и одеты, и каждая семья имеет телевизор и холо-
дильник, и по числу автомобилей на душу населения мы занимаем седьмое
место в мире, а недавно были на шестидесятом, и в прошлом году в продажу
поступили легкие самолеты и вертолеты отечественного производства, и
спорт развивается так, что на мировой арене мы тесним даже американцев и
русских, и чуть не каждый день кто-то где-то бьет мировой рекорд, и шах-
маты - ах, эти шахматы, им обучают даже в школах, а Эдю Роб-Рита, нашего
юного гения, надежду нации, сам Канцлер благословил на бой за шахматную
корону, и теперь Эдя разъезжает в белом "кадиллаке" и живет в доме стои-
мостью два миллиона динаров; правда, потребление спиртного выросло за
это время втрое, но это явление временное, болезнь роста, рост культуры
не поспевает за материальным благосостоянием, а вот когда он поспеет,
тут-то и станет все замечательно; а для того чтобы он поспел, и надо,
господа художники и писатели, не отрываться от простого народа, а тво-
рить то, что ему, простому народу, надобно; а решать, что надобно прос-
тому народу, предоставьте нам, мы этот простой народ знаем лучше, чем он
сам себя знает... А наркомании у нас нет, господа, чего нет, того нет,
потому что таможня наша - самая лучшая таможня в мире, а кто распускает
слухи, тому следует объяснить, что слухи, порочащие нацию, распускать не
следует...
Март не слышал, как вошел Тригас.
- Поехали,- сказал Тригас.- Как ты?
- В порядке,- сказал Март.- Что ты так долго?
- Разве? - сказал Тригас.
- Значит, показалось,- сказал Март. Он чувствовал, что Тригас чем-то
серьезно озабочен.
Хорошая была у Тригаса машина, "хонда", привез ее из Японии, там она
стоила какие-то гроши, Тригас говорил, сколько это в динарах, и Март да-
же не очень поверил тогда - слишком уж смехотворная получалась сумма.
Да, это тебе не "виллис" - и не трясет, и бесшумно, и бензина расходует
вдвое меньше, а при нынешних ценах...
Тригас определенно был намерен промолчать весь остаток жизни. С ним
что-то явно случилось.
- Юхан,- позвал его Март.
- М?
- Ты что-нибудь понимаешь в жизни?
- Да.
- А что именно?
- Отстань.
Март откинулся на сиденье и стал смотреть в окно.
Сумасшедший дом стоял далеко в стороне от федерального шоссе, и доро-
га к нему вела странная: военная бетонка. То есть не к нему, а мимо не-
го, и дальше скрывалась в лесу, в красивейшем сосновом бору, и вот на
опушке этого бора стоял старинной постройки белый каменный дом, обнесен-
ный решетчатой оградой, за ним - еще какие-то домики, сарайчики, а поза-
ди всего громоздились несколько огромных, метров по десять-пятнадцать в
высоту, черных валунов; это и были, наверное, сами Горячие камни.
Калитка охранялась: в зеленой будочке сидел дед в синей фуражке и с
кобурой на животе.
- Нам к доктору Петцеру,- сказал Март.
Дед стал звонить по телефону, поговорил с кем-то, потом сказал:
- Проходите. Вон туда, пройдете по коридору и увидите такую красивую
дверь - там они и сидят.
Все это время, пока дед звонил и пока объяснял им, куда идти, Марта
не покидало ощущение, будто у него где-то внутри несколько раз провели
рукой. Выходя из будки, Март оглянулся. Дед равнодушно глядел им вслед,
глаза у него были будто подернутые ряской; но на ремне как-то очень за-
метно висела большая потертая кобура.
Дверь - окантованная бронзой пластина зеленоватого бронестекла с выт-
равленным на внутренней стороне замысловатым орнаментом - точно была
красивой. Март нажал кнопку звонка - звонок мурлыкнул вкрадчиво и мело-
дично.
- Входите, открыто! - крикнули изнутри.
Март и Тригас вошли. Это была, видимо, ординаторская: казенные столы,
стулья, застекленный шкаф с грудой папок внутри. Но общество, собравшее-
ся здесь, выглядело странновато для ординаторской: только двое в белых
халатах, остальные, человек десять мужчин и женщин, явно в больничном.
Один из мужчин, немолодой, с копной ярко-рыжих волос и рельефным, выра-
зительным лицом актера на героические роли, стоял спиной к окну, ос-
тальные сидели полукругом: на стульях, на столах, просто на полу - и,
видимо, слушали его.
- Извините,- сказал Март,- мы бы хотели видеть доктора Петцера...
- Да,- сказал один из белых халатов,- Вильям звонил нам. Леопольд
сейчас придет. С минуты на минуту. Садитесь, господа. Потеснитесь, ребя-
та.
- Да ну, что вы,- сказал Март, но ребята уже теснились, освободилось
два стула, и Март с Тригасом уселись, ощущая себя в центре всеобщего
внимания.
- Продолжать? - спросил тот, который стоял у окна.
Все высказались в том смысле, что да, конечно, продолжать, а Леопольд
пусть пеняет на себя, сколько его ждали...
Тот, у окна, нахмурился, подумал и стал читать стихотворение - незна-
комое. Читал он великолепно: негромко, но очень слышно, выразительно, но
без плюсовки,- так на памяти Марта читал только Майорош...
Он умер, Дон Кихот,
и никогда
он не придет
смешным своим мечом
вершить на этом свете справедливость.
Остались господами - господа.
Остались пастухами - пастухи,
и дураки остались дураками.
Кому же ты был нужен, Дон Кихот?
...как снег, летят года, слагаются в
века, века лежат в полях и под полями,
в морщинах, под березами и в душах...
И снег, колючий и сухой, его могилу
все заметает - и никак не заметет.
Все помолчали немного, потом кто-то сказал: "Браво, Норис", а кто-то:
"Слишком уж в лоб", а кто-то: "Давай еще, Норис", и все это было похоже
не на ординаторскую сумасшедшего дома, а на литературный клуб много лет
назад...
- Можно - чужое? - спросил Норис и, не дожидаясь ответа, начал:
Гремят фанфары. Гамлет победил.
Полоний жив, и отомщен отец.
Офелия? Ее он разлюбил,
но поведет наутро под венец.
Усни, Офелия! Теряя четкость черт,
спит Эльсинор в колеблющейся мгле,
спят Розенкранц, Горацио, Лаэрт,
лишь Йорик бродит на ночной земле.*
[* Даниил Клугер]
Позади тихонько стукнула дверь, народ завозился, пропуская вошедшего.
Март оглянулся. Это был Петцер, он тихо, стараясь не производить шума,
подошел, пожал руку Марту, потом Тригасу и сел на подставленный стул.
Потом Норис читал еще, потом читали другие, стихи были лучше и хуже,
но почти все незнакомые, потом принесли гитару, и тоненькая женщина ста-
ла петь какие-то никогда не слышанные Мартом песни - оказалось, это Гей-
не,- и лишь через несколько часов все стали понемногу расходиться. Нако-
нец остались только Петцер, Март и Тригас.
- Слушайте, Леопольд,- сказал Март,- как вам не стыдно? Вы такое - от
меня скрывали! Я как свежим воздухом подышал.
- Вы по делу? - спросил Петцер.
- Даже по двум,- уточнил Тригас.- Во-первых, вами очень интересуется
полицмейстер. Сегодня он меня минут двадцать допрашивал, и все вопросы
как-то замыкались на вашем учреждении. Кто-то у вас тут умер, да? Коро-
че, я сказал, что ничего не знаю и не желаю знать, но отвязался от него
с трудом. Так что имейте в виду на всякий случай. А во-вторых, вот с ним
неприятность случилась - прямо при мне.
- Что именно?
- Пти маль,- сказал Март.- В восемьдесят четвертом меня контузило, а
где-то с восемьдесят шестого началось. И вот за последние дни - раз
пять, наверное.
- Асамид применяли? - спросил Петцер.
- Да,- вздохнул Март.- Или ронтон.
- Это одно и то же.
- А мне казалось, ронтон сильнее,- сказал Март.
- Самовнушение,- усмехнулся Петцер.- Импортный препарат, упаковка
красивая... Держите,- он протянул Марту коробочку с таблетками.
- А феназепам есть? - спросил Март.
