полагал, вы давно в постели. Что-то не так?
-- Не мог заснуть, ваша милость, мне нужно исповедаться. Вы не могли
бы...
-- Исповедать вас?-- Энском оглядел бывшего викария и посмотрел ему в
глаза, сон слетел с него.-- Мне казалось, что у вас есть свой
духовник-михайлинец, святой отец. Он что, в отсутствии?
Камбер отвел взгляд и вкрадчиво отвечал:
-- Он не архиепископ, ваша милость. Есть обстоятельства, заставляющие
обратиться именно к вам.
Камбер подкрепил свою речь многозначительным взглядом, и Энском
посмотрел на него так, словно только что увидел. Махнув рукой, архиепископ
отпустил факельщика, огонь поплыл по темному коридору, удаляясь, и Энском
отступил в сторону, приглашая войти.
Пока он возился с дверным засовом, Камбер уже стоял в центре комнаты,
не зная, куда спрятать глаза. Он был в смятении, самоанализ не избавил от
страхов и робости перед наступающим моментом откровения. За Энскомом он,
трепеща, вошел в молельню архиепископа, еще более изысканную, чем у
Алистера. Хозяин молельни надел лежавшую на аналое бархатную епитрахиль.
-- Благодарю, что приняли меня в столь поздний час, Ваше
Преосвященство. Я не стал бы беспокоить вас, но мою исповедь нельзя доверить
больше никому.
Энском приложился губами к епитрахили, расправил складки ночной
рубашки, указал гостю место у аналоя и направился к алтарю.
Камбер, ухватив за рукав, развернул его к себе и начал возвращать свой
облик.
-- Что!..
На глазах архиепископа на затуманившемся лице проступали черты
человека, отпетого в кафедральном соборе несколько дней назад. Энском
привалился к стене и потянулся к своему нательному кресту. Его рот
открывался и закрывался, наконец сложилось единственное слово: "Камбер!"
Камбер смиренно улыбнулся и опустился на колени у аналоя, на место,
предназначенное ему.
-- Прости, старый друг. Я знаю, как трудно, и то ли еще будет.
-- Но как?.. Ты был мертв! Я видел тебя! Я служил по тебе отходную!--
Энском качал головой и снова и снова смотрел на Камбера, проводя рукой по
глазам, словно желая избавиться от наваждения.
-- Тебе будут не по нраву мои объяснения, еще меньше понравится то, что
я должен продолжать начатое и просить твоей помощи. Алистер убил Ариэллу и
погиб. Умер он, а не я.
-- Но ты...
В это мгновение Энскома осенило, и он опустился на ступеньку перед
алтарем, как громом пораженный.
-- Ты изменил облик. Ты понимал, что утрачиваешь влияние, мы ведь даже
говорили об этом. И решил начать сначала, раз Каллен умер. Он был мертв?
Энском так испугался своей догадки, что не сумел ее скрыть. В то же
мгновение Камбер был возле прелата, устремив серые глаза в его смятенные
голубые.
-- Милый друг, не думай об этом! Как могло прийти тебе в голову, что я
убил друга и сподвижника ради своих политических выгод?
Энском отвел глаза.
-- Убийство-- очень страшное слово,-- прошептал он.-- Порой достаточно
отказать в помощи тяжело раненному, и результат будет тот же.
Наступила долгая тишина, потом Камбер ответил едва слышно:
-- Разве я из числа способных на такое?
Энском протяжно выдохнул.
-- Не думаю... Нет. Но я и предположить не мог, что ты примешь облик
мертвого.-- Он поднял голову.-- Скажи мне то, что я хочу услышать, Камбер...
и моли Бога, чтобы это было правдой.
Энском хотел видеть глаза Камбера, и Камбер тоже этого хотел. Они будто
пытались заглянуть друг другу в душу. Наконец гость заговорил:
-- Я не могу винить тебя в сомнениях, милый друг. Твоя совесть и
высокий сан требуют этого. Но, поверь, я ни прямо, ни косвенно не виновен в
смерти Алистера Каллена. Он был мертв, когда мы нашли его. Йорам может
подтвердить это. Он все время был со мной.
-- Йорам?
Энском облегченно вздохнул и вытер рукавом вспотевшее лицо.
-- Бог мой, Камбер, тебе придется дать мне несколько минут, чтобы
свыкнуться с этим.-- Он нервно потирал руки. Отвернулся в сторону и снова
заговорил, размышляя вслух.-- Ты поменялся оболочками с Алистером и исполнял
его роль... почти две недели.-- Он замолчал и взглянул на Камбера.--
Выполнял обязанности священника, не так ли?
Камбер покачал головой.
-- По существу-- нет. Мне удавалось не выходить за пределы своего
диаконского посвящения. Об этом можно не беспокоиться.
-- Но ты играл роль настоятеля михайлинцев. Не хочешь же ты сказать,
Камбер МакРори, что не служил мессу, не исповедовал и не совершал других
святых таинств, права на которые не удостоен.
-- Пока нет. Но...-- Камбер вздохнул,-- сегодня вечером, после не очень
деликатной подсказки моего сына, я понял невозможность продолжать такую
жизнь и, если ты не поможешь мне, завтра же признаться во всем. Многие, да и
ты тоже, считают меня отчаянно дерзким, но никогда не осмелюсь я принять
епископскую митру, не будучи священником.
Энском долго смотрел на него, отыскивая в дымке деринийской премудрости
чистое зерно истины, потом опустил глаза.
-- Значит, ты пришел ко мне получить священство?
-- Да. И это должно быть сделано сегодня, сейчас. Я приму любую
епитимью, искуплю, чем только можно, содеянное мной. Возможно, я преступил
дозволенные пределы в своем стремлении сделать добро Гвинедду. Но ради этой
страны я на все готов. Энском, у меня был сын, и я потерял его. Катан-- одна
из бесчисленных жертв Имра... Но это в прошлом. Ты поможешь, Энском? Введешь
меня в священство?
-- Камбер...
Голос Энскома замер, он смотрел на распятие над алтарем.
-- Камбер, ты понимаешь, о чем просишь? Это совершается раз и навсегда.
-- Я всегда желал быть священником, даже в детстве. И ты знаешь это.
Если бы братья не умерли так рано, я остался бы в семинарии, и мы с тобой
приняли бы священный сан одновременно. Сейчас я мог быть епископом, а может,
и занимать твой пост.
Он указал на перстень архиепископа на пальце Энскома, тот вытянул руку,
и аметист блеснул на ней. Архиепископ поднял голову, его голубые глаза
сияли.
-- Наверное, ты прав,-- он попробовал улыбнуться.-- Ты мог стать
превосходным епископом.
-- Надеюсь, я буду им. По крайней мере, твое благословение даст мне
шанс.
Энском отвернулся, поигрывая расшитой епитрахилью, потом долго изучал
свой перстень. В конце концов, подняв голову, он ненадолго встретился
взглядом с Камбером и решительно поднялся.
-- Ты избрал нелегкий путь, Камбер. Но хорошо. Я посвящу тебя.-- К
архиепископу вернулась привычная твердость.
-- Однако не жди от меня снисхождения.
-- Я был бы разочарован всякой поблажкой.
-- Ладно. Мы поняли друг друга. Из того, что ты говорил, я сделал
вывод, что по крайней мере Йораму известна правда о тебе.
-- Йорам ожидает твоих распоряжений. Эвайн и Рис тоже. Больше никто не
знает истины. Энском кивнул.
-- Свидетелей не так много. У тебя их могло быть много больше. Придется
утешиться, что все присутствующие безусловно желанны,-- он продолжил,
помолчав:-- Тебе больше нечего сказать, не так ли? Для одной ночи было
довольно сюрпризов.
-- И еще один, последний,-- Камбер улыбнулся.
-- Ты меня пугаешь.
-- Вопрос в имени,-- быстро добавил Камбер.-- Возможно, тебе покажется
пустым, но я хотел бы в новом духовном звании сохранить свое диаконское имя.
-- Кирилл? Не вижу в этом ничего предосудительного. Ты ведь и прежде
часто использовал его как второе имя, не правда ли? Кроме того, об этом
никто не будет знать, кроме нас и твоих детей.
-- Мне бы также хотелось прибавить это имя во время рукоположения в
епископы. Ведь я вправе принять вместе с новым саном и дополнительное имя.
Энском поднял бровь.
-- Тебе хочется присоединить это имя к имени Алистера? А не поможет ли
это каким-нибудь дотошным умам приблизиться к истине, сложить единую
картину?
-- А что можно сложить?-- возразил Камбер.-- Легко объяснить решение
данью памяти старому другу.
-- А вдруг объяснения не удовлетворят?
Камбер пожал плечами.
-- Как священник и епископ, хранящий секреты исповеди, я не могу быть
подвергнут считыванию мыслей, если ты как архиепископ не потребуешь этого.
Другого пути доказать, что я не Алистер Каллен, нет.
-- Это ты так думаешь,-- пробормотал Энском.-- Будь по-твоему,
настаиваешь, так и сделаем.
Он остановился в проеме дверей, сделавшись темным силуэтом на фоне огня
свечей в соседней комнате. Его ночная рубашка и взъерошенные волосы никак не
вязались с торжественной решимостью лица.
-- И последнее, прежде чем я оставлю тебя наедине с твоей совестью и
пойду заниматься приготовлениями. Очевидно, ты обдумал все заранее. Может,
хочешь провести посвящение в каком-то определенном месте? Разумеется, в
соборе, как должно, церемония в любом случае не состоится.
-- Да, в михайлинской часовне, где мы провозгласили Синила законным
наследником престола. Место вполне подходит. А ты как думаешь?
ГЛАВА 16
Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков
поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи.
Послание к Евреям 5:1
Двумя часами позже часовня была приготовлена. Пустовавшая уже год (со
дня Реставрации Халдейнов), она была наскоро вымыта и обставлена Рисом и
Эвайн под наблюдением Йорама. Камбер-- главное действующее лицо драмы,
которая должна была вот-вот начаться,-- еще не видел ни часовни, ни детей.
Вот уже битый час он расхаживал в маленькой комнатке перед часовней.
Было холодно, в долго пустовавшей комнате успели убрать пыль, а времени
разводить огонь не нашлось. Переодевшись, он ждал своего часа в
относительной чистоте, но согреваться мог у огонька единственной свечи. Она
мерцала на столе над разложенным облачением священника. Протягивая ладони к
огню, Камбер понимал, что зябко ему от нетерпеливого волнения-- человеческое
начало одерживало в нем верх над деринийским. Он досадовал на себя и все
никак не мог унять страхов и сделать тепло послушным.
Разум и многолетняя тренировка почему-то не помогали. Верно, все
соискатели священного сана переживали подобное в преддверии решительной
минуты.
Ведь он теперь-то в самом деле подготовлен. В душе, измученной
непрестанной борьбой, воцарился мир, и знания, необходимые священнику,
заняли место в мозгу. Слава Богу, деринийские способности воспринимать
неведомую премудрость не подвели, да и память Алистера была немалым
подспорьем.
До появления у дверей часовни Камбер провел час с Энскомом, изучавшим
канонические тексты с описанием канонического обряда посвящения. Сначала
один, а потом другой-- список с очень древнего оригинала, как он пояснил
Камберу. Архиепископ решил, что эта форма ритуала более подходит для дерини,
особенно таких, как Камбер.
Еще час был потрачен на пребывание в себе. Камбер взвешивал и судил
каждое свое слово и движение, сознавая, впрочем, что тщательная ревизия
памяти требует больше времени. Что-то могло ускользнуть или остаться
незамеченным в глубинах мозга.
Сейчас, как воинская перевязь, его перепоясывал орарь-- диаконская
епитрахиль синего цвета с колечком и белым шнуром на конце. Тело от горла до
пят скрывалось под стихарем. Когда же он впервые надел диаконское облачение?
Неужели сорок лет прошло?
Задумчиво поглаживая шелковый орарь, Камбер повернулся к столу. Эта
белоснежная риза, которую он наденет... Она-- символ достоинства духовного
лица. Восковая свеча лежала рядом. Ее он внесет в часовню перед началом
