шестьсот шестьдесят шестой странице.
* * *
...Мы встретились с Померещенским в ночном клубе, каком, я умолчу, он просил не упоминать. Его дело. И мне он был нужен по делу. Я заказал столик в ресторане, что мы кушали, это уж я не буду называть, а платил я.
И вдруг Помер (я его так всегда называл для краткости, любя) мне говорит:
- А вообще-то я собирался покончить с собой. Ты помешал. Нашел время,
когда развлекаться! В другой раз не мог, что ли, а, Скелет (так он меня,
любя, называл, подлец)?
- Это как это? Скелет чего-то не понял. Объясни, Скелет на приеме!
- Как? Из пистолета, подаренного мне Хемингуэем на Кубе. Я тогда с
двустволкой по странам ездил. Мне наши сказали в Москве, возьми с собой
двустволку, мало ли что, а мы тебе дадим документ, что ты на сафари ко-
мандирован. Спать будешь, с собой клади. Вот и пристал Хемингуэй, подари
да подари, все равно у тебя ее при въезде отнимут, это только от вас с
ружьем уехать можно, а к вам с ружьем нельзя. Потом ты все равно носить
его не умеешь, как за плечо забрасываешь, так стволами шапку сшибаешь.
Отдай! А я тебе взамен пистолет, с ним и самолеты угонять удобнее...
- Зачем тебе самолеты угонять, ты же государственный человек, - я его
конечно перебил и одновременно уколол, ведь раньше он больше любил свою
государственность.
- А я и ответил ему, что как государственный человек самолеты угонять
не собираюсь, тем более, меня сразу в любом самолете узнают, сначала
стюардессы, а потом пассажиры. Некоторые пассажиры очень волновались, уж
не в горячую точку планеты мы летим, если я на борту.
- А что ж Хемингуэй, - вернул я его к оружейной теме, а тем временем
на сцене был обещан стриптиз, и я вспомнил, как Померещенский, вернув-
шись из какой-то горячей точки планеты, рассказывал в Политехническом
музее о стриптизе, с которым столкнулся впервые. Был он еще тогда, ка-
жется, комсомольцем, и с негодованием описывал, как затравленная девушка
выскочила на помост и стала разоблачаться под Камаринского мужика, хотя
это могла быть любая другая народная мелодия. - Она сбрасывает блузочку!
- размахивал тогда руками Помер, едва не задев кого-то в президиуме, не
то Горького, не то Михалкова, - потом она скидывает юбчонку! - в прези-
диуме кто-то пригнулся, - она срывает с себя лифчик! - в президиуме
привстали, - наконец, она стягивает с себя трусики, - тут Помер воздел
руки к небу, - и вам, настоящему человеку, вдруг становится до смерти
противно!!!
- Уговорил меня-таки Хемингуэй на свою голову, - пробормотал Помере-
щенский, вскакивая, чтобы разглядеть раздевающуюся девицу, но, так как
наш стол был достаточно близко, снова сел, не отводя глаз от сцены и в
то же время не выпуская ножа и вилки, которыми он дирижировал действом,
но и не забывал их прямого назначения: - На свою голову, говорю. Ведь
Хемингуэй потом из моего ружья и застрелился. А кто знает об этом, кроме
меня? И подумай я нынче, застрелюсь из пистолета, и кто тогда будет
знать, что пистолет мне Хем подарил? Это меня и остановило, - он захло-
пал в ладоши, так как стриптиз совершился, и снова встал, чтобы его было
видно.
- А ты бы повесился с этим пистолетом в руке, - посоветовал я, дабы
он поскорее сел, - вот была бы задачка для расследования. Он замахнулся
на меня вилкой, но смирился и сел на место. Ведущий на сцене объявил,
что сейчас для многоуважаемой и состоятельной публики будет сюрприз, пе-
ред вами выступит лауреат регионального конкурса красоты охранников. Ла-
уреат вышел на сцену на руках, повертел внизу породистой головой, и
встал на ноги под одобрительные возгласы допущенных в это общество знат-
ных дам. Он ловко выскочил из казацких шаровар, быстро сбросил гимнас-
терку и долго стягивал тельняшку, словно запутавшись в ее полосах. При-
несли стул, и богатырь мигом обломал ему ножки, внесли стол, со столом
то же самое. Внесли еще стол, его он ломать не стал, так как на нем был
графин и стаканы, графину он отсек горло ребром ладони, а содержимое
быстро разлил по стаканчикам, дав публике понюхать: водка. Выпил водку,
закусил стаканчиком, так четыре раза, стаканчики были невелики, он их не
разжевывал, а так проглатывал. Но и разжевать их он мог спокойно, так
как принесли еще стул и лауреат, заложив руки за спину (руки связаны! -
прокричал ведущий), отгрыз одну ножку за другой. Лауреат был действи-
тельно красив, как Шварценеггер, но челюсть была чуть тяжелее, и уши го-
раздо больше.
- О чем задумался, - спросил я притихшего приятеля моего.
- Да вот, интересная закономерность в облике наших правителей. Смотрю
я на этого верзилу и удивляюсь, как в нем сочетается подвижность со сте-
пенностью. Совершенный человек! А вот наши вожди: Ленин. Подвижен, ре-
зок, суетлив, жаждет незамедлительных перемен. Потому и не продержался
долго. Сталин. Степенный, себе на уме, немногословен, все делает как бы
исподволь. Вот и продержался в неустойчивом равновесии максимальный
срок. Хрущев. Снова - подвижен, резок, болтлив, фантастичен, абсурден.
Хотел преобразований, слетел быстро. Ну, эпизодические фигуры не в счет.
Брежнев. Степенный, многозначительный, косноязычный, тоже себе на уме,
но более для себя. На восемнадцать лет хватило, хотя и с моторчиком. За-
тем - Горбачев. Энергичный, трезвый, тоже суетливый, скорее пустослов,
чем ритор. Пребывание его у власти сравнительно метеоритно, а сколько
разворотил! И вот теперь - Ельцин, сам у себя за кулисами, слова из него
не выжмешь, степенности хоть отбавляй. Музы молчат, поговаривают пушки.
Никак, это надолго... Атлет тем временем много чего сокрушил, находясь в
связанном состоянии, крушил лбом, реже затылком. Ведущий объяснял, так
приходится вести себя, попав в логово враждебной структуры. Дюжие ассис-
тенты, исполняющие роль истязателей, подвешивают лауреата за волосы к
люстре. После их ухода он висит, покачиваясь, несколько минут, потом на-
чинает шевелить своими большими ушами, уши медленно сползают вместе с
волосами с его головы, скальп остается на люстре, а гигант легко призем-
ляется на сцену.
- Еще один очевидный момент, - продолжал обобщать Померещенский. Ле-
нин был лыс, Сталин волосат и усат, Хрущев лыс, Брежнев волосат и бро-
васт, Андропов лысоват, Черненко волосат и бел, Горбачев лыс, Ельцин во-
лосат и бел. При этом лысые как раз подвижные и кратковременные, видимо,
к ним относится поговорка: потерявши голову, по волосам не плачут. А во-
лосатые держатся дольше, к ним, хоть и к мужикам, годится пословица: у
бабы волос долог, да ум короток...
- По-твоему получается, что после Ельцина опять лысый будет, - вста-
вил я, - это хорошо, значит не Жванецкий, хотя он и подвижный...
- При чем здесь Жванецкий, он ведь как раз лысый, - сообразил Помер.
- Извини, старик, я имел в виду Жириновского, это он еще не лысый,
правда, хитер, быть может тоже маскируется и пока в парике ходит. На
сцену втащили шкаф, музыка закатила барабанную дробь, как перед смер-
тельным номером циркача. Дверцы шкафа раскрылись, и оттуда вышел ведущий
с ночным горшком в руке. Он прошел по краю сцены, показывая всем пустоту
в горшке, белое эмалевое донышко. Находясь в застенках неприятельских
структур, приходится ради выживания принимать крайние меры, растолковал
он публике. Потом лауреат с горшком на минуту скрылся в шкаф, и появился
уже с полным горшком. Если вас хотят уморить голодом, объяснял ведущий,
это самое надежное средство перехитрить мучителей. Есть ли среди при-
сутствующих желающие убедиться, что все подлинное? Можно попробовать
пальцем! Одна из дам выразила желание, но ее спутник, грубый мужлан, не
пустил ее. Впрочем, запах был подлинный, некоторые даже перестали же-
вать, хотя пить продолжали. Под барабанный рокот лауреат съел содержимое
и под рукоплескания удалился.
- Знаю я эти штучки, - хмуро заметил Помер, - все у них сосчитано.
Стаканчиков жалко, потому он съел свое дерьмо, чтобы хозяину стаканчики
проглоченные изрыгнуть, так сказать не отходя от кассы.
- Ну, ты - голова! - восхитился я приятелем своим и заказал еще вы-
пить, было как раз к месту. И тему, затронутую Померещенским, развил
дальше.
- А смотри, как они нашу литературу каждый по-своему колебали. Первый
лысый требовал от всех партийности, нечего писать для денежных мешков.
Он бы и всех лирических героев принял в партию, даже всяких там бабочек
и мотыльков, и жуков, от майского до навозного. Революция у него, как в
воду, в Толстого гляделась. А писатели разбежались, хорошо, кто успел.
Первый волосатый и усатый уже разбегаться не дал, пусть, мол, на род-
ной земле помирают. И помог. А потом говорил: У мэня других пысатэлей
нэту! Следующий лысый, Никита, Сталина отменил, Ленина не тронул, ясно,
лысый лысому на лысину не плюнет. А писателей опять разбазарил, хорошо
хоть уже не хоронил. Лучше он, конечно, с художниками распорядился, они
удобнее, их перелистывать не надо. Теперь опять волосатый, с бровями, он
уже не шумел, он понял, писатель хорош, когда его не особенно видно, а
чтобы тон задать, сам положил начало правительственному натурализму,
снова вспахал целину и захватил, отбил у немца Малую землю. Хорошо. Тре-
тий лысый сразу понял для себя смысл правительственного натурализма, но
на новом витке: писать надо только за валюту. Потому неправительственные
писатели пусть делают, что хотят, если и их заметят, то туда им и доро-
га. И много, много писателей сразу развелось, но и вывелись они довольно
быстро, вместе с книгами. И последний волосатый. Это уже и писатель пос-
ледний. Остальных, если и видно, то их нам изредка из заграницы показы-
вают, истощенных, но уверенных в себе. А если Самого долго не видно, то
нечего и спрашивать, что он делает, как государством-де руководит. Что
делает? Книги пишет, чтобы на Западе раньше нас знали, что он делал. Они
там всем правительством пишут, оттого других и не увидишь, поскольку у
нас сейчас главное направление, оно и единственное - это конвертируемый
правительственный натурализм. Чуешь, к чему я клоню? Вечно этот Помер
прибором играет. Говорил я ему: ты же по заграницам шастаешь, не тереби
нож и вилку, будто ты их украсть хочешь. Не помогает.
- К чему ты клонишь? Что и меня уже не видно? К этому, да?
- Да нет. Тебя все равно видно, ты же - Помер. Ты всех переживешь, и
лысых и волосатых. Нет, я о себе. Я о том, что пора и мне за перо
взяться. Вот и хочу с тобой посоветоваться, с кем же еще... Тут к его
чести надо сказать, настоящий он мужик. Другой бы не потерпел потенци-
ального соперника. А этот только поперхнулся, но отговаривать меня не
стал, стращая такими словами, как особая грамотность, тонкость души и
усидчивость тела.
- Ну, так пиши! - только и сказал.
- Э, нет, я так не хочу, как вы, я хочу, чтобы наверняка. Хотя я и не
правительственный, но хочу, чтобы сразу и за бугром издали. Чтобы сразу
- бестселлер!
Он и тут не растерялся. Валяй, говорит, Скелет. Бестселлер - это не
литература, быть может, у тебя и получится. А я не отстаю: - Вот ты и
дай совет - что? Он опять на тарелке остатками яств играет. Я ему всегда
говорил, что ты не доедаешь? А он мне возражал: Набоков никогда до конца
не доедал. Хороший тон, говорит. Но совет никак давать не хочет: все уже
давно написано, и все уже давно напечатано.
- Нет, - держу я свою линию, - вот Пушкин дал Гоголю сюжет оМертвых
душп и ты мне что-нибудь удели...
- Гоголю бы уделил: началась земельная реформа, и Чичиков заселяет
Россию вымершими земледельцами... А вообще, для начала нужны свои мысли.
Ага, подумал я, Гоголю. Да Гоголь бы тебя в такой ресторан не зазвал,
да и самого Гоголя сюда бы не пустили. Говорю: - Свои мысли? Изволь. От-
советуй, если советовать не горазд. Что сейчас в моде? Политика, секс и
