вскричал Роджер. - Отобрать у старика несколько последних лет жизни!.. Да
будь она здесь!.. - - Великан вскочил с кресла, трясясь от ярости, и
вытянул вперед руки с судорожно скрюченными пальцами: - - Да! Я бы свернул
ей шею, свернул ей шею...
- Роджер! - резко сказала Клеменси.
Опомнившись, он сконфуженно поглядел на жену.
- Извини, дорогая. - Потом повернулся к нам: - Извините... Я...
простите меня...
И он снова вышел из гостиной.
- На самом деле он и мухи не обидит, - сказала Клеменси, едва заметно
улыбаясь.
Тавернер вежливо кивнул в ответ.
Потом он начал задавать традиционные вопросы.
Клеменси Леонидис отвечала коротко и точно.
В день смерти Аристида Леонидиса Роджер был в Лондоне, в главном
офисе его фирмы по поставкам. Он вернулся во второй половине дня и по
обыкновению провел некоторое время у отца. Сама Клеменси в тот день
находилась, как всегда, на работе, в институте Ламберта на Гоуэр-стрит, и
вернулась домой к шести часам.
- Вы видели своего свекра в тот день?
- Нет. Последний раз я встречалась с ним накануне. После обеда мы
пили у него кофе.
- Но в день смерти вы его не видели?
- Нет. Правда, я ходила на его половину - Роджер вспомнил, что забыл
там свою любимую трубку. Но она лежала на столике прямо в прихожей,
поэтому мне не пришлось беспокоить старика. Он любил подремать после шести
часов.
- Когда вы услышали о приступе?
- Сюда примчалась Бренда. В половине седьмого или минутой-двумя
позже.
Как я уже знал, вопросы эти ничего не значили для Тавернера - но
теперь я видел, как пристально изучает инспектор сидящую напротив него
женщину. Он задал ей еще несколько вопросов, касающихся характера ее
работы. Клеменси ответила, что занимается расследованием радиационных
эффектов атомного распада.
- Значит, вы работаете над атомной бомбой?
- Нет. Институт занимается изучением воздействия радиации на живые
организмы.
Закончив разговор, Тавернер поднялся и выразил желание осмотреть эту
часть дома. Клеменси казалась несколько удивленной, но повела нас по
комнатам безо всяких возражений. Спальня со сдвоенными, покрытыми белыми
покрывалами кроватями и минимальным количеством незамысловатой мебели
напомнила мне то ли больничную палату, то ли монастырскую келью.
Обстановка ванной комнаты отличалась такой же простотой и скромностью: ни
туалетного столика с набором косметики, ни роскошных приспособлений для
пользования душем. Кухня была пуста, безукоризненно чиста и оборудована
различными агрегатами практического назначения. Потом Клеменси распахнула
перед нами очередную дверь со словами:
- А это кабинет моего мужа.
- Входите, - раздался голос Роджера. - Входите, пожалуйста.
Я незаметно облегченно вздохнул. Царящая в этой половине дома
атмосфера безупречной чистоты и аскетизма действовала на меня угнетающе.
Эта же комната в полной мере отражала своеобразный характер хозяина. Здесь
находился огромный круглый стол, заваленный бумагами, старыми курительными
трубками и щедро посыпанный пеплом. У стола и стен стояли старые,
потрепанные кресла. На стенах висели пожелтевшие от времени групповые
фотографии (класса, крокетной команды, воинского подразделения), а также
акварели, изображавшие пустыни и минареты, парусники, море и закатное
небо. Так или иначе, это была приятная комната, принадлежавшая приятному,
благожелательному и общительному человеку.
Роджер неуклюже разливал в стаканы вино из графина, одновременно
смахивая на пол с одного из кресел книги и бумаги.
- Не обращайте внимания на беспорядок. Я тут все перевернул вверх
дном. Разбираю бумаги. Скажите, когда хватит.
Инспектор от вина отказался. Я - нет. Роджер направился ко мне со
стаканом, повернув при этом голову к Тавернеру:
- Вы должны извинить меня. Я в совершенно растрепанных чувствах.
Он оглянулся почти виновато, но Клеменси в комнате уже не было.
- Она замечательная, - сказал Роджер. - Я говорю о жене. Все это
время она держалась великолепно - просто великолепно! Я бесконечно
восхищаюсь этой женщиной. А ведь ей приходилось трудно, ужасно трудно до
того, как мы поженились. Позвольте мне рассказать вам. Ее первый муж был
отличный парень, со светлой головой - но с очень слабым здоровьем...
туберкулез. Он занимался какими-то важными исследованиями - кажется, в
области кристаллографии. Парень работал как зверь, получал какие-то гроши,
но отступать не собирался. Клеменси буквально батрачила на мужа, содержала
его и все время знала - он не жилец на этом свете. Но никогда не
жаловалась - ни разу не позволила себе ни малейшего проявления слабости. И
всегда говорила, что совершенно счастлива. Потом ее муж умер, Клеменси
ужасно страдала. В конце концов она согласилась выйти за меня. Я был рад
подарить ей хоть немного покоя и счастья. Я не хотел, чтобы Клеменси
продолжала работать, но она посчитала недостойным бросать работу в военное
время; да и сейчас, кажется, не собирается покидать институт. Но она
прекрасная жена - самая прекрасная из всех, какие когда-либо существовали.
Боже, как мне повезло! Ради нее я готов на все.
Тавернер вежливо покивал. Потом (в который раз за сегодня) принялся
задавать собеседнику традиционные вопросы.
Когда Роджер впервые услышал о начавшемся у отца приступе?
- За мной прибежала Бренда. Отцу стало плохо... Она сказала, что у
него начался приступ удушья. Всего за полчаса до этого я сидел у своего
милого старика, и он был в полном порядке. Я помчался к нему. Он лежал с
посиневшим лицом и задыхался. Я бросился вниз, к Филипу. Тот позвонил
доктору. Я... мы ничего не могли сделать. Конечно, тогда мне и в голову не
могло прийти, что все это обернется такой нелепостью... Нелепостью? Я
сказал "нелепостью"? Боже, какое неуместное слово!
С некоторым трудом мы с Тавернером выбрались из перенасыщенной
эмоциями атмосферы кабинета Роджера и наконец обнаружили себя снова
стоящими у дверей на верхней лестничной площадке.
- Да-а, - протянул Тавернер. - Какой разительный контраст с младшим
братцем. - И добавил ни с того ни с сего: - Любопытная вещь, эти комнаты.
Могут много чего порассказать о своих хозяевах.
Я согласно кивнул, и Тавернер продолжал:
- И какие любопытные супружеские пары иногда составляются, не правда
ли?
Я не понял, кого он имеет в виду: Клеменси с Роджером или Филипа с
Магдой. Его слова легко можно было отнести и к тем и к другим. И все-таки
оба этих брака можно было расценивать как счастливые. Во всяком случае,
Роджер и Клеменси безусловно счастливы друг с другом.
- Он не похож на отравителя, как ты считаешь? - спросил Тавернер. -
Конечно, трудно судить наверняка. Его жена больше отвечает представлению
об убийце. Безжалостная женщина. Может быть, слегка помешана.
Я согласно кивнул.
- Но вряд ли она стала бы убивать человека только потому, что не
одобряет его жизненных целей и образа жизни. Возможно, если она
действительно ненавидела старика... Но разве кто-нибудь совершает убийство
из одной только ненависти?
- Да, мало кто, - сказал Тавернер. - Во всяком случае, я с такими
никогда не сталкивался. Но, бог знает, сможем ли мы раздобыть когда-нибудь
хоть какие-нибудь доказательства...
8
Дверь, ведущую в противоположное крыло здания, открыла горничная. Она
поглядела на Тавернера испуганно и одновременно чуть презрительно.
- Вы хотите видеть миссис?
- Да, если можно.
Горничная провела нас в просторную гостиную и вышла.
Размеры этого помещения в точности повторяли размеры находящейся
прямо под ним гостиной Филипа. Вся мебель здесь была обита кретоном
веселой расцветки, на окнах висели полосатые шелковые занавески. Мое
внимание привлек портрет над каминной полкой - не только потому, что он
явно принадлежал кисти мастера, но и потому, что изображал человека
необычайно притягательной внешности. Портрет сгорбленного старика с
черными пронзительными глазами. Голова его в черной ермолке была сильно
втянута в плечи, но холст буквально дышал жизненной силой и энергией этого
человека, сверкающие глаза которого, казалось, неотрывно следили за мной.
- Это он и есть, - сообщил инспектор Тавернер. - Портрет кисти
Аугустуса Джона. Сильная личность, да?
- Да, - согласился я и почувствовал - в этом случае односложного
ответа недостаточно.
Я понял, что имела в виду Эдит де Хэвилэнд, когда говорила: "без
Аристида в доме стало пусто". Это был настоящий "кривой человечек",
построивший настоящий "кривой домишко", и без него "кривой и убогий
домишко" потерял свой смысл.
- А вот портрет его первой жены кисти Сарджента, - указал Тавернер.
Я принялся рассматривать холст, висевший в простенке между окон.
Манера исполнения портрета отличалась свойственной Сардженту жесткостью
линий. Длина лица была, как мне показалось, несколько преувеличена - так
же, как и некоторая его "лошадиность'. Потрет типичной английской леди из
высшего провинциального общества. Красивое лицо, но несколько
безжизненное. Абсолютно неподходящая жена для маленького деспота, криво
усмехающегося над каминной полкой.
Дверь открылась, и в гостиную вошел сержант Лэмб.
- Я сделал все возможное, сэр, - доложил он. - Слуги молчат.
Тавернер вздохнул.
Сержант вытащил из кармана блокнот и, стараясь не привлекать к себе
внимания, устроился в кресле в глубине комнаты.
Дверь снова открылась, и в гостиную вошла вторая жена Аристида
Леонидиса.
Чрезвычайно дорогое черное платье с глухим воротом и длинными
рукавами очень шло женщине. Ее заурядное симпатичное личико обрамляли
довольно красивые каштановые волосы, уложенные в чересчур замысловатую
прическу. Миссис Аристид Леонидис была тщательно напудрена, нарумянена и
накрашена, но я сразу понял, что она недавно плакала. Шею ее украшало
ожерелье из очень крупного жемчуга, правую руку - перстень с огромным
изумрудом, а левую - перстень с таким же огромным рубином.
Бренда была явно напугана.
- Доброе утро, миссис Леонидис, - непринужденно произнес Тавернер. -
Извините, что снова беспокою вас.
- Вероятно, это необходимо для дела, - безучастно ответила она. - Вы,
конечно, понимаете, миссис Леонидис, что полное право требовать
присутствия здесь вашего адвоката?
"Интересно, - подумал я, - осознает ли она важность этого замечания?
Похоже, нет".
Она довольно мрачно ответила:
- Я не люблю мистера Гэйтскилла. И не хочу видеть его.
- Вы можете пригласить своего собственного адвоката.
- Да? Я вообще не люблю адвокатов. Я их боюсь.
- Вы вправе поступать как хотите. - Тавернер одарил женщину дежурной
улыбкой. - Итак, приступим?
Сержант Лэмб послюнил карандаш. Бренда Леонидис села на тахту лицом к
Тавернеру.
- Вы выяснили что-нибудь? - спросила она. Ее пальцы нервно теребили
подол шифонового платья.
- Теперь мы можем с полной определенностью утверждать, что ваш муж
умер от отравления эзерином.
- Этими глазными каплями?
- Да. Когда вы делали мистеру Леонидису последнюю инъекцию, в
пузырьке был не инсулин, а эзерин.
- Но я этого не делала! Я не имею к этому никакого отношения.
Поверьте, инспектор.
- Значит, кто-то умышленно налил эзерин в пузырек из-под инсулина.
- Какой дурной поступок!
- Да, миссис Леонидис.
- Вы считаете, что... кто-то сделал это специально? Или все-таки
случайно? Это не может быть... такой шуткой, а?
