Последняя сентенция -- оригинальный пример полемики с чужой (в данном
случае гетевской) фразой -- прием, о котором подробно речь пойдет в
следующей главе.
Из ранних вещей особенно много сентенций в "Горбунове и Горчакове",105 привожу лишь некоторые из них:
"А что ты понимаешь под любовью?"
"Разлуку с одиночеством."
Грех -- то, что наказуемо при жизни.
Находчивость -- источник суеты.
Я думаю, душа за время жизни
приобретает смертные черты.
Жизнь -- только разговор перед лицом /молчанья.
Любовь есть предисловие к разлуке.
Но море слишком чуждая среда,
чтоб верить в чьи-то странствия по водам.
Для зрелого периода сборников "Конец прекрасной эпохи" и "Часть речи"
сентентичность становится постоянной художественной чертой поэтического
выражения Бродского. Выписываю выборочно:
Потерять независимость много хуже, /чем потерять невинность.
("Речь о пролитом молоке")106
Задние мысли сильней передних.
Любая душа переплюнет ледник.
("Речь о пролитом молоке")107
... тело, помещенное в пространство,
пространством вытесняется,
("Открытка из города К")108
Смерть -- это то, что бывает с другими,
("Памяти Т. Б.")109
... Доказанная правда /есть, собственно, не
правда, а всего /лишь сумма доказательств,
("Посвящается Ялте")110
Но даже мысль о -- как его! -- бессмертьи
есть мысль об одиночестве, мой друг.
("Разговор с Небожителем")111
Вещь есть пространство, вне
коего вещи нет.
("Натюрморт")112
Любовь сильней разлуки, но разлука
длинней любви.
("Двадцать сонетов...")113
Ежели вам глаза скормить суждено воронам
лучше если убийца убийца, а не астроном.
("К Евгению")114
Когда я сказал, что сентенция может восприниматься и без контекста, я
выразился неточно. Я забыл о разнице между философской сентенцией
(афоризмом) и сентенцией поэтической. Ведь последняя в отличие от первой
может быть употреблена отдельно лишь после усвоения поэтического текста,
ради которого мы и открыли сборник поэта, то есть ради поэзии, а не
философии. То, что поэт нам дал больше ожидаемого, не превращает нас из
любителей поэзии в любителей философии, другими словами, сборник сентенций
не заменит сборника стихов. Выше я говорил об уместности сентенций в
контексте, о гармоничности их появления. Я сосредоточился на сентенциях
собственно для того, чтобы выделить их как особый прием поэта. Однако в
реальности корреляция поэтического контекста с поэтической сентенцией и
производит впечатление, усиливая ее действие, давая ей жизнь, ибо
поэтическая сентенция есть или вывод из предыдущего контекста, или ввод в
последующий. В поэзии, видимо, блеск камня во многом зависит от материала
кольца.
Термин "сентенция" я взял как самый общий для обозначения глубинного
высказывания. Тем не менее сентенцию у Бродовского можно легко разбить на
основные типы: умозаключение, афоризм, ироническое высказывание, парадокс.
Умозаключение, пожалуй, самый распространенный тип сентенции у поэта.
Зачастую оно вводит последующий философский контекст, призванный или
обосновать, или распространить его, или дополнить.
В атомный век людей волнуют больше
не вещи, а строение вещей.
И как ребенок, распатронив куклу,
рыдает, обнаружив в ней труху,
так подоплеку тех или иных
событий мы обычно принимаем
за самые событья.
("Посвящается Ялте")115
В следующем случае умозаключение вводит дополняющий
контекст-иллюстрацию:
Смерть -- это то, что бывает с другими.
Даже у каждой пускай богини
есть фавориты в разряде смертных,
точно известно, что вовсе нет их
у Персефоны; а рябь извилин
тем доверяет, чей брак стабилен.
("Памяти Т. Б.")116
Умозаключение может быть и заключительной частью рассуждения, блестящим
выводом из него:
Не стану ждать
твоих ответов. Ангел, поелику
столь плохо представляемому лику,
как твой, под стать,
должно быть лишь
молчанье -- столь просторное, что эха
в нем не сподобятся ни всплески смеха,
ни вопль: "Услышь!"
Вот это мне
и блазнит слух, привыкший к разнобою,
и облегчает разговор с тобою
наедине.
В Ковчег птенец
не возвратившись, доказует то, что
вся вера есть не более, чем почта
в один конец.
("Разговор с Небожителем")117
На ироническом высказывании мне бы хотелось остановиться особо. Ирония
для русской поэзии в общем нетипична. Это идет от четкого разделения у
большинства поэтов разных стилей речи, с одной стороны, и от свойственного
русской поэзии высокого лирического, общественного и патриотического накала,
с другой. Ориентация на разговор с читателем "на полном серьеэе", на
однобоко понимаемую бескомпромиссность в выражении высокого, основанной на
боязни того, что это высокое разрушится любой инородной нотой -- вот причина
неироничности большинства русских поэтов. Сюда же можно отнести и понимание
поэта как наставника, учителя жизни, то есть человека, долженствующего
стоять выше, быть лучше. Ирония же идет от понимания и в определенном смысле
принятия, прощения -- не "так не должно быть", а "к сожалению, так есть, и,
по-видимому, всегда будет". Ирония -- это реакция снисхождения, а не
презрения, что тем не менее иными воспринимается с большей обидой, чем
второе. Способность к иронии всегда предполагает и способность к самоиронии,
т.е. пониманию относительности своей исключительности или узкого ее
характера. Неистовость чувств почти всегда исключает иронию, отсюда ее почти
полное отсутствие у русских лириков. В поэзии же Западной Европы, особенно у
англичан, французов, а из славянских поэтов поляков, ирония занимает
существенное место среди других приемов поэтического выражения. В русской
поэзии по-настоящему ироничен только Пушкин, и не ирония ли определяет
неувядаемый успех его "энциклопедии русской жизни"? "Да я лирик, но я и
ироник" должен был сказать о себе не Северянин, начисто лишенный иронии, а
Бродский, если бы в его манере был уместен подобный тип поэтических
самодеклараций. Если принять на веру, что Пушкин открыл все пути в русской
поэзии (включая иронию)-- придется признать, что этим путем до Бродского
никто не шел. Да и пушкинская ли у него ирония? Скорей всего нет. Здесь все
дело, пожалуй, в тоне. У Пушкина печаль светла, а ирония шутлива. В шутливом
тоне пушкинской иронии отсутствует кривая улыбка, уязвленное мирозданием
самолюбие, горечь открытой истины (Бродский все-таки Горчаков). Отсюда
пушкинская легкость перехода от иронии к самоиронии, легкость причисления
себя к "нам":
Так люди (первый каюсь я)
От делать нечего друзья.
XIV
Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
("Евгений Онегин")118
Ирония Пушкина к тому же вовсе не метафизического порядка, как у
Бродского, и единица ее скорей строфа, чем сентенция.
Ирония Бродского скорей сродни иронии поэтов двадцатого века -- Брехта,
Одена, Милоша -- и происходит не от влияний, а от себя и от века. Иронизм
вообще, вероятно, следует рассматривать как новое поэтическое направление,
пришедшее на смену модернизму, в русской поэзии это новое представляет
Бродский. Интересно отметить, что ирония мало характерна для его ранних
вещей и ощутимо появляется где-то к середине шестидесятых годов в таких
стихотворениях как "Одной поэтессе" и особенно в "Горбунове и Горчакове".
6. Ля лянг матернель
Характерной чертой поэзии Бродского является недискриминативность его
поэтического словаря. Он крайне редко пользуется словами, закрепившими за
собой ту или иную поэтическую ауру, причисляя их к литературным клише,
неизбежно тянущим за собой нежелательные стереотипные коннотации, а если и
пользуется таковыми, то вполне сознательно и с определенной стилистической
целью. В основном же его главное требование к слову -- точность,
экспрессивность и полная адекватность выражаемым мыслям и чувствам,
поэтичность как таковая создается не посредством заранее отобранного
поэтического словаря, а любыми единицами лексики -- от архаики до мата.
Последнее было весьма нехарактерно для русской поэзии конца 19 века и
символистов, поэты же 18 века и начала 19 века не считали использование мата
таким уж зазорным делом. В народной же стиховой культуре мат как один из
экспрессивнейших слоев речи использовался постоянно во все века. Не считался
он табу и для французской, немецкой и английской поэзии разных периодов. В
современной американской поэзии мат (название органов и физиологических
отправлений материально-телесного низа -- four-letter words) является одним
из способов выражения эмоционального в соответствующих контекстах.
Мат, как известно, такая же равноправная составная часть словаря, как и
все другие, и вовсе не оригинальное явление русского языка, а самый живучий
слой любого. Мат обладает колоссальными выразительными способностями, и зря
думают пуристы, что его можно с успехом заменить другими словами.
Определение мата как слов, которые нельзя произносить в дамском обществе, на
сегодняшний день явно устарело, а потом -- зачем их просто произносить?
Уместность мата как и любого другого стиля речи и есть тот критерий, которым
руководствуется человек. Уместность эта особенно важна для поэтического
выражения. Мат в стихах ради самого мата -- явление редкое и, главное,
неинтересное. Чаще же всего мат в стихах используется с эмфатической целью,
чтобы подчеркнуть, усилить эффект высказываемого. Пушкин в знаменитой
эпиграмме на Дондукова: "В Академии наук /Заседает князь Дундук. /Говорят,
не подобает /Дундуку такая честь; /Почему ж он заседает? /Потому что жопа
есть.",119 прекрасно сознавал, что он делает, и никакими
"ягодицами", "седалищами", "задами" или иными эвфемистическими оборотами это
слово не заменить и не столько из-за размера (возможное: так как зад у него
есть, или реальный "смягченный вариант" изданий 50-х годов: "Потому что есть
чем сесть"), как из-за полной потери выразительности.120
Экспрессивностью мата не пренебрегали ни Пушкин, ни Лермонтов, и сфера
его применения не ограничивалась легкими жанрами эпиграммы или шуточного
стиха (см. у Лермонтова его юнкерский цикл), но распространялась и на
серьезные сферы (примером может служить приведенное ранее стихотворение
Пушкина "Телега жизни"). Экспрессивность слова (матерного, нет ли) может
усиливаться и определенным сдвигом в самом его значении. Это значение может
быть шире или у'же соответствующего при{нят|ятн}ого термина. В поэме "Во весь
голос" есть такие строчки (привожу, игнорируя лесенку): "Неважная честь,
чтоб из этаких роз /Мои изваяния высились /По скверам, где харкает
туберкулез, /Где блядь с хулиганом да сифилис."121 В
большинстве советских изданий "блядь" заменено или словом "дрянь", или
точками. С точки зрения смысла "дрянь" здесь совершенно неуместно, но даже
наиболее близкое по смыслу цензурно-допустимое "проститутка" вовсе не равно
