потом. Может быть, Володе станет лучше. Хорошо?
- Приду, - сказал Костяк и сразу перестал обижаться. - Он поправится,
и я приду.
Но Володя не поправился. В марте он умер. Двор притих. Ребята с
тревогой и смутным страхом поглядывали на крайнее окно третьего этажа.
Там в маленькой комнате случилось непоправимое и непонятное. Был такой
солнечный день, с крыш бежало, и лужи сверкали изо всех сил, а он умер.
Вообще-то смерть была не в новинку, но люди умирали где-то далеко, от
осколков и пуль, а сюда только приходили по почте серые бумажки с
напечатанными буквами. И каждый раз сквозь горе пробивалась крохотная
надежда: вдруг это ошибка?
А сейчас не было никакой надежды...
Володя был такой же, как все мальчишки. Ему бы сейчас кораблики
мастерить и радоваться близким каин купам. Ведь он же не какой-нибудь
старик. И не солдат. При чем же здесь смерть?
- Почему он умер? - спросил Костик у Борьки.
Борька не ответил.
Они стояли на крыльце, и Борька хмуро смотрел, как две женщины в
ватниках вносят в подъезд большого дома красный маленький гроб. Этот
гроб привезли на телеге, и маленькая брюхатая лошадь терпеливо ждала у
ворот, когда люди управятся со своим непонятным делом.
Костик не хотел смотреть на гроб. Он стал смотреть на свои разбитые
дырявые ботинки. И настойчиво повторил:
- Почему он умер?
- Не смог поправиться, вот и умер, - неохотно сказал Борька.
- А какая у него была болезнь?
- Я ведь не врач, откуда я знаю. Что-то отбило, на верно, у него
внутри, когда с крыши сбросило...
- С крыши?
- Ты, что ли, ничего не знаешь? - с досадливым удивлением спросил
Борька. - Его в Ленинграде сбросило с крыши взрывной волной, когда он
зажигалки тушил.
Костику почему-то представилось, как фашисты в касках со свастиками
скрытно ползают по ленинградским чердакам и рассовывают по углам
зажигалки с горящими фитилями. Зажигалки такие же, как у курсанта
Казанчука, который смастерил ее из трофейного немец кого патрона...
А Володя пробирается следом за немцами и задувает огоньки.
Но, конечно, все это были не так. И Костик спросил:
- Какие это зажигалки?
- Ну, лопух, - беззлобно сказал Борька. - Неужели не знаешь? Которые
немцы сбрасывают с самолетов, чтобы дома поджигать.
- Так бы и говорил, что зажигательные бомбы, - ловко вывернулся
Костик.
Но Борька не ответил.
И спорить не хотелось. Костик думал о Володе.
"Значит, он не просто так умер. Он погиб из-за бомбы, когда тушил
зажигалки. Его фашисты убили. Он - как солдат..."
- Говорят, что он целых сто зажигалок потушил. А может, больше, -
вдруг сказал Борька. И прозвучала в его голосе гордость. Будто и сам
Борька гасил фашистские зажигалки. Будто он такой же, как Володя. Ну, а
разве нет? Зажигательных бомб он не тушил, но зато делал корпуса для
мин, и, может быть, уже не один танк вздрогнул и осел в дыму,
напоровшись на Борькин ящик со взрывчаткой.
А кроме того, Володя и Борька состояли в одном отряде. Володя,
оказывается, записан был в тот же класс, где учился Борька. Только в
школу он ходил редко, болел все время...
- Борька, - сказал Костик тихо, но очень твердо, - как мне записаться
в пионеры? И так же серьезно Борька ответил:
- Я подумаю. Это можно. Я давно на тебя смотрю, ты уже не маленький.
Только надо тебе какое-то пионерское задание выполнить.
- Я хоть какое выполню. Можно, я буду с тобой ящики для мин
сколачивать?
- Вообще-то я спрошу в цехе. Только мы пока не работаем. Гвоздей не
хватает. Просто беда.
- Гвоздей всегда не хватает, - вздохнул Костик.
Володю хоронили через день. Гроб поставили на грузовик с опущенными и
обтянутыми красным ситцем бортами. Машина выехала со двора и
остановилась на дороге. Пришел оркестр - старшеклассники в одинаковых
зеленых телогрейках, с трубами и большим барабаном. И солнце сияло на
помятых, но блестящих трубах так, будто никто не умирал, а наоборот -
был праздник. И желтые облака отражались в лужах, и весело шуме ли
воробьи.
Кто-то плакал в толпе. Володино лицо было совсем как живое, только
очень-очень спокойное.
Пришли ребята, Борькины одноклассники, с венком и пионерским
знаменем, с которого свисала черная лента. И еще много незнакомых ребят
было. Какой-то мальчишка в шапке с полуоторванным ухом дернул Костика за
рукав и шепотом спросил:
- Правда, что у этого пацана орден Красного Знамени был?
- Правда, - сердито сказал Костик.
Оркестр играл почти без перерыва, и музыка была такая печальная,
будто на свете не осталось совсем ни чего хорошего.
Потом оркестр на минуту замолчал, и стало совсем тихо. Только со
двора доносился стук. Это Иван Сергеич Протасов обивал опять фанерой
излишки дров. Чтоб не растащили.
Знамя качнулось над людьми, двинулось в голову колонны, машина
заурчала и тихонько поехала вдоль тротуара. Володина голова качнулась на
белой подушке. Опять заиграли трубы - медленно и сурово. И Костик вдруг
увидел, что люди на дороге - это уже не беспорядочная длинная толпа.
Ребята и взрослые шли ровными почти солдатским строем.
Опасаясь, что ему не найдется в этом строю места, Костик прыгнул с
тротуара и хотел уже встать между незнакомой девчонкой и пятиклассником
Впадиком Солдатовым. Но откуда-то со стороны появился Борька. Он строго
сказал:
- Котька, ты с нами не ходи.
- Еще чего" Тебе можно, а мне нельзя? Нашел место где распоряжаться!
Раскомандовался!
- Тебе нельзя, - твердо подтвердил Борька.
- Я тебя, что ли, обязан спрашивать?
- Дурень, - совершенно по-взрослому сказал Борька. - Смотри, у тебя
ботинки раскисли и ноги насквозь мокрые. А идти-то нам туда и обратно
целых десять километров. По лужам.
- Тебе-то что...
- А то, что потом еще и тебя хоронить придется. Думаешь, я не слышу,
как ты по ночам от кашля крутишься?
Много обидных слов мог сказать в ответ Костик. Можно было, например,
ответить, что Борьку ночью даже корабельными пушками не разбудишь, не то
что кашлем. Можно было посоветовать, чтобы заботился не о чужих ногах, а
о своей голове. Но все эти ответы перепутались у Костика, и он только
сказал:
- Ты для меня не командир.
- Нет, командир, - сказал Борька.
- Ты?! - сердитым шепотом спросил Костик. - Думаешь, если заступался
за меня, значит, командовать можешь? Все равно пойду, не указывай.
- Не пойдешь, - таким же шепотом ответил Борька. - Если хочешь знать,
я имею право командовать. Ты сам говорил, что собираешься в пионеры
вступать.
- Ну и что?
- А я в совете дружины, вот что. Значит, ты должен подчиняться.
Можно было сказать, что он, Костик, еще не пионер и поэтому ничего не
должен. Но Костик не сказал. Четкое воспоминание о шеренге мальчишек с
винтовками заставило его промолчать. И когда Борька совсем уже не
по-командирски попросил: "Останься, будь человеком", Костик тихо сказал:
- Есть.
И вышел из шеренги на тротуар. Он стоял, а мимо проходили люди и
нескончаемую печальную мелодию повторял оркестр. И Костику
представилось, что это уходит армия, а он оставлен для ее прикрытия.
Армия уходила, унося с собой убитого фашистами Володю, а он
оставался, чтобы держаться до конца. И отомстить.
Но ведь Володя убит не "понарошку", а всерьез. Это же не игра. А если
всерьез, то что мог сделать Костик?
Ну как он мог отомстить не игрушечным, не из снега слепленным или
нарисованным, а настоящим фашистам?
Бомбу придумать не удалось, а больше он ничего не умел. И знакомое
ощущение острой беспомощности опять кольнуло его.
Володя, пока мог, тушил зажигалки. Борька ящики для мин сколачивал,
пока гвозди были... Пока были... Гвозди!
Их сейчас нет, и мина, которая должна взорвать фашистский танк,
взорвет его. А Протасов свежими, новенькими гвоздями прибивает к своим
дровам фанеру.
Сколько надо гвоздей, чтобы сколотить корпус для мины? Хотя бы один.
Может быть, именно эта мина попадет под гусеницу "тигра" или
"фердинанда", и стальное чудовище заполыхает оранжевым огнем, бессильно
уронит длинный орудийный ствол...
Протасов поймал Костика, когда он вытаскивал плоскогубцами двадцать
седьмой гвоздь. Костик почувствовал, как тяжелая рука ухватила его
воротник, и сжал в правой руке плоскогубцы, а в левой - добычу.
- Змееныш... - с придыханием сказал Протасов, и лицо у него было даже
не красное, а сиреневое. - Я все знаю, я давно вижу... Я в милицию...
Он потянул воротник, но Костяк рванулся с такой яростной силой, что
пальтишко затрещало, а Протасов качнулся и не выдержал, отпустил.
Костик упал, но тут же вскочил, оттолкнувшись от мокрой земли сжатыми
кулаками. Затем отступил на два шага, потому что Протасов опять
потянулся к нему. Глядя в его лиловую рожу, Костик сказал:
- Тыловая крыса.
- У-у-у! -тонко закричал Протасов и почему-то замахал руками. Костик
побежал. Протасов кинулся следом, но сразу отстал. Костик обернулся,
бросил в него плоскогубцами и выскочил со двора на улицу...
Он бежал по теплой и тихой вечерней улице, и прохожие удивленно
оглядывались на него. Он бежал, сдерживая закипающие слезы. Бежал, как
бегут в атаку, когда самое главное - бить врага наповал.
Он бежал и видел перед собой немецкий танк, охваченный ревущим
пламенем. И никакие силы не заставили бы его разжать ладонь и отдать
гвозди.
1971 г.
Владислав КРАПИВИН
ОСТРОВ ПРИВИДЕНИЯ
Рассказ из цикла "Шестая Бастионная"
Опять весна...
Кто-то говорил мне, что ранняя весна пахнет свежим разрезанным
арбузом. А еще я слышал где-то красивые слова, что "весной оживают
запахи проснувшихся ветров и веселого солнца". Не знаю. Может
быть... Мне всегда казалось, что ранняя весна пахнет просто
весной... Впрочем, сейчас я понимаю, что и это не "просто". В
воздухе смешиваются запахи талого снега, сырых деревянных заборов,
черных проталин, где проклюнулись храбрые травинки. А еще запахи
тополиной коры, под которой толкнулись в жилках соки, и железных
крыш, которые сбросили снеговые пласты и греют под солнцем свои
поржавевшие спины...
А над крышами в ясном высоком небе идут пушистые, желтые от
солнца облака.
Когда я был маленький, мне казалось, что весна пахнет этими
облаками. Если оттолкнуться новыми, скрипучими ботинками от упругих
досок деревянного тротуара, подпрыгнуть высоко-высоко, ухватить
кусок похожего на легкую вату облака и уткнуться в него лицом - вот
тогда-то и можно полностью надышаться влажным радостным запахом
весны...
Сейчас мой дом в центре большого города, и весенние запахи
пробиваются сюда еле-еле. Но я часто езжу к маме. Она живет на
окраине, почти у самого леса, в деревянном двухэтажном доме. На
старой тихой улице. Эта улица очень похожа на ту, где прошло мое
детство. Даже высокий тополь недалеко от крыльца совсем такой же,
как тот, что качал надо мной свои ветки в давние-давние годы.
И синие лужи такие же.
И пушистые облака отражаются в них так же, как в далеком сорок
шестом году. Только сам я... Когда я шагаю к маминому дому через
лужи по обломкам кирпичей, снизу, из синего зеркала, на меня смотрит
не восьмилетний пацаненок в мятой ушанке, телогрейке до колен и с
потертой полевой сумкой через плечо. Смотрит здоровенный гражданин в
драповом пальто и модной шапке - такой солидный, что глядеть
тошно...
Ну ладно, в конце концов не в этом дело. Все равно, как и
раньше, скачет по берегам луж самый главный и вечный на Земле народ
