привычки. Пушкадер упал на кучу золота и стал загребать сокровище к
себе.
- Прочь руки! - заорал Джон Кривая Нога. - По закону половина
добычи принадлежит капитану! - Он схватил старинный пистолет и
щелкнул курком. - Всех перестреляю!
Пистолет был, конечно, незаряженный, и капитан стукнул
Пушкадера по шее рукояткой. Начался шумный дележ, который очень был
похож на обыкновенную драку.
Наконец Боб Рыбка (которому в этом дележе досталось всего
несколько монеток) воскликнул:
- Как же нам не стыдно! Так ведем себя при посторонних! А ведь
мы говорили, что перевоспитались!
И всем стало стыдно, потому что Привидение маячило неподалеку и
укоризненно поглядывало на драчунов.
Капитан Джон поднялся с груды сокровищ, выплюнул четыре золотых
дублона, вытряхнул из уха крупный алмаз и сказал:
- Мы это... просто так. Поиграли. Клянусь моей кривой ногой,
это была просто шутка.
- Совершенно верно, капитан, - сказал Пушкадер. Сел на травку и
высыпал из широкого сапога с отворотами драгоценные камни. - Давайте
все в общую кучу... У вас, капитан, вон в том кармане, кажется,
случайно еще с десяток монет...
- Будем делить честно, - предложил Боб Рыбка.- На четыре части.
- Почему на четыре? - удивились капитан и боцман. - Нас трое!
- А ему... - Боб украдкой кивнул в сторону Привидения. Джон и
Пушкадер засмущались и согласились.
Но когда разделили сокровище, Привидение расхохоталось. Оно
сказало, что золото и алмазы ценятся только у людей, а для
привидений они - тьфу! Все равно что песок. Так что пускай трое
друзей все забирают себе. Бывшие пираты, конечно, не спорилиподелили
на три части и долю Привидения.
Потом, тяжело дыша, каждый сел рядом со своим богатством. И Боб
Рыбка печально сказал:
- Ну и что дальше? Зачем нам эти сокровища? Здесь не купишь на
них даже пирожок с морковкой.
- Да! Пора решаться! - воскликнул капитан Джон (и, конечно,
поклялся ногой).
- Правильно, капитан! - гаркнул боцман.
А Боб Рыбка тихонько вздохнул.
И они решились на то, на что раньше решиться никак не могли: из
пальмовых стволов соорудили плот с мачтой, из рубашек и штанов сшили
парус и с попутным ветром поплыли через океан.
А Привидение, чтобы не скучало, они взяли с собой...
Я был полным хозяином в своем романе и сделал так, что плавание
протекало вполне благополучно, при тихой и теплой погоде. Тяжело
нагруженный золотом плот приплыл прямо в тот город, где Джон,
Пушкадер и Боб когда-то были маленькими и ходили в школу.
Теперь бывшим пиратам больше не надо было заниматься разбоем.
На свои сокровища каждый купил себе корабль и сделался настоящим
капитаном. Стал возить, грузы и пассажиров.
А Привидение поселилось на берегу, в развалинах старого маяка.
Всем известно, что развалины для привидений-все равно что для
человека дом со всеми удобствами. Скоро в городе стало известно, что
в башне разрушенного маяка завелась нечистая сила. На маяк
потянулись толпы туристов. Стали приезжать из других городов и даже
из других стран. Привидение работало изо всех сил: летало по темным
коридорам, сверкало глазами и выло на разные голоса. Губернатор
потирал руки: деньги от туристов текли в городскую казну рекой...
Правда, в конце концов Привидение переутомилось и потребовало у
губернатора два выходных в неделю. Тот, конечно, согласился...
Когда капитаны Джон Кривая Нога, Пушкадер и Боб Рыбка
приплывали в родной город, Привидение являлось к ним в гости. Они
вчетвером сидели в кают-компании и вспоминали свои приключения на
необитаемом острове,
Так заканчивалась моя первая в жизни книжка.
Получилась она довольно тонкая: семь или восемь страничек. И,
скорее всего, события, которые я только что изложил, были описаны в
ней не так подробно. Ведь потом я эту историю рассказывал множество
раз, она обрастала деталями и, наверно, даже кое в чем изменялась.
Но думаю, что я все же довольно точно передаю содержание того
давнего "романа".
Писал я его пять вечеров подряд. И никому не объяснял, чем
занят. Ложился грудью на тетрадку, если кто-то пытался заглянуть мне
через плечо. Маме неловко говорил:
- Ну потом... Потом покажу.
А старшей сестрице предлагал идти подальше и заняться своими
делами.
- Учил бы лучше уроки, - говорила Людмила.
На эти глупые слова я не реагировал и снова окунался в
таинственные события на острове.
Наконец "Остров Привидения" был закончен. Я поставил красивую
большую точку, облегченно вздохнул и сел перечитывать свое творение.
И оказалось, что читать, мне совсем неинтересно. Не потому, что
плохо написано. Просто мне все уже было известно. Тогда я понял еще
одну простую вещь: писатель пишет книги не для себя. Ему нужны
читатели!
Ни мамы, ни даже Людмилы дома не было. Дядя Боря, живший рядом,
в проходной комнате, уехал в командировку. Самый близкий читатель
находился за шаткой дощатой стенкой, которая отделяла нашу квартиру
от соседской. Там жил со своей матерью и старшим братом
четвероклассник Лешка Шалимов.
В то время это был тощий, стриженный под машинку парнишка в
обвисшем свитере, латаных шатанах и подшитых, огромных, как ведра,
валенках.
Впрочем, такие признаки годились почти для всякого мальчишки
тех лет. Упитанностью никто не страдал, заплаты и подшитые валенки
были тоже обычным явлением, а стригли под машинку всех поголовно.
Даже еле заметная челочка, жалко торчащая над лбом, вызывала
праведный гнев учителей и завучей... С той поры школьники многого
добились: теперь их нелегко заставить остричь локоны, висящие ниже
ушей. Но педагоги не поднимают белый флаг и продолжают упорную
борьбу за "короткие прически". Видно, им снятся давние сороковые
годы и ровные ряды голых макушек. Судя по всему, они (педагоги, а не
макушки) уверены, что в одинаково стриженных головах никогда не
возникнет разнообразных и опасных идей, грозящих срывами уроков и
падением графика успеваемости.
Увы, по собственному опыту знаю, что это не так. В наших
"черепушках", украшенных строгими прическами "под ноль", мысли
бродили, всякие. Очень разные. Лешке, например, за день до
описываемых событий пришла мысль притащить в класс будильник и
включить под партой посреди урока звонок. Стриженые полчища с
радостным воем кинулись в коридор: думали, что уже перемена. Вечером
я слышал через стенку, как Лешкина мать громко причитала и обещала
разбить ни в чем не виноватый будильник о башку беспутного сына. А
брат-студент непедагогично хохотал...
Лешка был по натуре скептиком. Он смотрел на окружающее с
иронической ухмылкой. Ко всему хорошему он относился с недоверием. Я
знал это, но выхода у меня не было. Я для храбрости набрал в себя
воздуху, зажмурйлся и крепко забарабанил в стенку. Она затряслась и
загудела. Послышались Лешкины крики - сердитые и жалобные.
А через полминуты на пороге возник сам Лешка. Его макушку
украшало круглое чернильное пятно.
...Здесь все слушатели почему-то смеются. Они думают, что,
колотя в перегородку, я с какой-то полки опрокинул на Лешкину башку
чернильницу. Ничего подобного. Кто будет приколачивать полку на
такую шаткую стенку да еще ставить туда посуду с чернилами? Дело
было в другом. Лешка не умел решать задачки. Он их ненавидел.
Особенно те, где говорилось про бассейн с трубами. Вода то
наливалась в этот бассейн, то вытекала из него, и надо было решить,
когда он в конце концов наполнится. Лешка негодовал: "Неужели не
могут сделать для трубы затычку, чтобы ничего не выливалось?
Набралось бы до краев - и крышка!" Вот и сейчас он пришел злющий,
потому что не получалась такая задача.
Писали тогда деревянными ручками-вставочками со стальными
перьями (сейчас их можно увидеть, пожалуй, только на почтах и в
сберкассах). Перья макали в чернильницы-непроливашки или аптечные
пузырьки, где разводили купленный на толкучке чернильный порошок. У
Лешки был пузырек. Лешка заполнял его по самое горлышко, чтобы не
возиться лишний раз. Когда он злился на задачку, то забывал про все
и опускал ручку в чернила "по самый корешок". Пальцы поэтому были
перемазаны. А что делает четвероклассник, если не получается
задачка? Бросает ручку и скребет перемазанными пальцами затылок.
Оттого и пятно. Чем оно больше, тем, значит, сложнее попалась
задача.
Сейчас пятно на Лешкином темени было размером с тюбетейку.
Лешка сказал свистящим от злости голосом:
- Не можешь, балда, позвать по-человечески? Обязательно стенку
ломать? Тут и так ни фига не решается, а он...
Я скромно переждал эту вспышку негодования и примирительно
произнес:
- Ладно, Лешка. Завтра спишешь задачку у Эльки Матюхиной. (Это
была Лешкина соседка по парте). А я вот... - Здесь я засмущался и
потупил глаза. Потом сипловато выговорил: - Я тут книжку написал...
Надо было видеть Лешкино лицо. Он посмотрел на меня сперва с
изумлением, а потом как на курицу, которая грозится облететь вокруг
света.
- Ты?.. - сказал он.
Однако отступать мне было некуда. Я вздохнул и протянул ему
газетную тетрадку.
Лешка усмехнулся так, что у меня под майкой разбежались колючие
шарики. Но тетрадку он взял. Прислонился к дверному косяку, отставил
правую ногу в необъятном своем валенке, помусолил палец, откинул
обложку и зашевелил губами.
У меня выключилось дыхание...
Однако, чем дальше Лешка читал, тем серьезнее делалось у него
лицо. Он уже не слюнявил палец и страницы перелистывал аккуратно.
Так, не отходя от косяка, он проглотил мой роман "Остров
Привидения". А проглотив, сделался опять насмешливым и недоверчивым:
- Ну и что? Ты это где-то списал.
Я очень обиделся, но обиду скрыл. Только сказал, что никогда не
имел привычки что-нибудь списывать. Это н е к о т о р ы е то и
дело списывают у соседки по парте задачки и упражнения... И, кроме
того, где я мог это списать? Может быть, Лешка читал раньше книгу
про остров с Привидением? Или хотя бы слышал про такую?
Лешка поскреб чернильную макушку и вынужден был признать, что
не читал и не слышал.
- Ну ладно, не заводись на простокваше, - снисходительно
произнес он. - Если сам, то ничего... Давай, я завтра к нам в класс
унесу. Почитаем, а потом скажу, понравилась нашим или нет...
Я заволновался. Я просто заметался в душе. Конечно, какой
писатель не мечтает, чтобы читателей было как можно больше? Но
страшно же: одно дело - знакомый (хотя и вредный) Лешка, другое -
сорок почти незнакомых людей...
- Ну... ладно, - решился я. - Только вы не очень... Если там
какие недостатки, не ругайте изо всех сил. Все же это у меня первая
книжка.
- Ничего, - отозвался Лешка. - Там свои люди, не вздрагивай...
Но я "вздрагивал". И в этот вечер, и потом еще целый день.
Лешка учился во вторую смену, и я с трепетом ждал, когда он явится
из школы.
Явился он, конечно, поздно. Встал на пороге, вынул из облезлого
портфеля мою газетную тетрадь - порядком измочаленную - и протянул
ее таким жестом, каким во времена Кутузова и Наполеона протягивали
маршалам пакеты с важными донесениями.
- Забирай, - сказал он. - Мы читали вслух. Даже Анна Яковлевна
подходила и слушала. Все говорят, что ты пишешь, как Жюль Берн.
Валяй дальше!
Надо ли говорить, как я возликовал!
Вдохновленный массовым признанием, я склепал новую тетрадку и
сел писать свой второй роман.
Однако дело двигалось хуже. Помню, что я пытался сочинить
