рубашка выбилась из штанов, которые держались на одной лямке (вторая,
оторванная, была запихана в карман), в курчавой голове торчала солома.
- Мировецкий вид, - сказал Серёга. - Волки за тобой гнались?
- Корова... - выдохнул Вовка.
- Корова гналась?
- Корова здесь будет жить, - отчаянным шепотом сообщил Вовка. - Ясно
вам? Сидите тут, заседаете... Жада корову купил. Будет жить внизу, рядом
с Василисиным курятником. А здесь, наверху, - сеновал.
- Врешь, - машинально сказала Валька.
- Ты, Голдина, глупая, как рыба, - сказал Вовка и поддернул штаны. -
С тех пор как меня в пионеры приняли, я еще ни разу не врал, это все
знают... Корова рыжая с пятнами. И теленок. Василиса и Феодосия
разговаривали в огороде. Я их выслеживал, просто так, будто шпионов...
Феодосия жаловалась, что ей работы прибавится.
- Это не Жадин двор, - заявил Цыпа. - Пусть он катится... Не его
сарай.
- Ему домоуправша разрешила. Он его в эту самую взял... Ну, в эту...
когда деньги платят.
- В аренду?
- Ага.
Вовка втиснулся на скамейку между Митькой и Серёгой. В штабе, над
которым нависла угроза вражеского вторжения, стало тихо. Приунывшие
стрелки сидели тесной кучкой, и вечернее солнце, пробившись в щели,
перепоясывало их оранжевыми шнурами. Пахло пылью, курятником и старой
соломой. Не очень-то приятный запах, но он был привычным. Привычными и
очень милыми были фанерные стены "шатра" с мишенями и портретами
рыцарей. Подумать только, пять минут назад еще казалось, что все это
надоело!
- Вытряхнут нас отсюда, - вздохнул Виталька.
- Не имеет права он, буржуй несчастный! - вскипел Цыпа.
- Будет он тебя спрашивать, - сказал Митька.
- Что делать? - спросила Валька.
- Подумаем, - сказал Серёга. - Мало нам было Василисы! Еще один
появился такой же...
- Я знаю, - сказал Вовка Шадрин и локтем энергично вытер нос. - Знаю,
что делать.
- Я тоже, - сказал Павлик. - Мстить!
Василия Терентьевича Гжатова не любили все, кроме Василисы
Тимофеевны. Взрослые поговаривали, что, работая завхозом, он главным
образом заботится об одном хозяйстве - о своем. Мальчишки, от которых он
усердно оберегал свои яблони, прозвали его Жадой. Серёгин отец с
усмешкой говорил:
- Д-домохозяин...
Жил Василий Терентьевич в соседнем дворе. Дом у него был большой, с
верандой, и сад приличный. Сад охраняла собака Джулька, но ребята
приручили ее, чтоб не лаяла, и Жада ее повесил. Митьку потом долго
грызла совесть.
Хозяйство вела двоюродная Жадина сестра со странным именем Феодосия -
очень худая, высокая тетка, всегда до самых глаз закутанная в платок или
косынку. Говорила Феодосия медовым голосом, но по натуре своей была
довольно вредная особа.
А еще был у Жады патефон. Красный, новый и громкоголосый. Жала добыл
его этой весной. Майскими вечерами патефон ставили на веранде, и он
бодро орал популярные песенки; "У меня такой характер", "Все хорошо,
прекрасная маркиза", "Я - кукарача". Молодежи в доме не было, танцевать
было некому, но патефон усердно выталкивал из жестяной утробы: "Танцуй
танго! Мне так легко!" Василий Терентьевич пил на веранде чай с
прошлогодним вареньем из мелких яблочек и культурно отдыхал.
Соседям эта музыка порядком надоедала, но связываться с Жадой они
почему-то опасались...
В тот вечер, когда состоялось заседание штаба, Василий Терентьевич
пришел в соседний двор, чтобы осмотреть будущую коровью резиденцию.
Маленький, круглолицый, налитый здоровьем и хорошим настроением, он
ласково поглядывал по сторонам и мелко ступал по траве тугими хромовыми
полусапожками. Он ни с кем не хотел ссориться. И поэтому его очень
огорчил рисунок, сделанный мелом на двери сарая.
Нарисовано было странное существо. Если бы Василий Терентьевич помнил
древнегреческие мифы, он тут же решил бы, что зверь этот напоминает
кентавра. Но не совсем. Кентавр, как известно, получеловек-полулошадь. А
у этого существа туловище было коровье: худое, ребристое, с острым
задом, поднятым хвостом и большим выменем.
А человечья часть - плечи и голова - весьма напоминала самого Василия
Терентьевича. (Недаром Павлик два часа делал наброски, прежде чем
украсил дверь портретом. )
Василий Терентьевич сокрушенно покачал головой в плоской полувоенной
фуражечке и шагнул в сарай. Тут же раздался громкий шелест, и в
полуоткрытую дверь с крепким стуком воткнулась белооперённая стрела. Она
засела между ребрами "кентавра".
Жада высунул голову и увидел стрелу. Потом увидел намотанную на
стрелу записку. Записку он развернул и прочитал. Там было одно слово:
"Берегись". Жада аккуратно сложил бумажку и убрал в карман гимнастерки.
Затем торжественно переломил стрелу. После этого он обвел взглядом все
чердачные окна, заборы и кроны тополей. Погрозил пальцем в пространство
и опять скрылся в сарае. Дверь за собой прикрыл полностью.
Вторая стрела пробила "кентавру" вымя.
- Дмитрий? - сказал отец за ужином. - Есть сведения, что ваша
компания опять пиратничает в округе.
- Нет, папа, - честно сказал Митька. Мы только "шпацирен унд баден",
как говорит бар... то есть Адель Францевна. Гуляем и купаемся. Да еще
Цыпин велосипед чиним. Вовка три раза камеру проколол, растяпа.
- И не стреляете?
- Ну стреляем немножко. По мишеням. А кому это мешает? Василисе?
Отец дотянулся до лежавшего на подоконнике портфеля и, поглядывая на
Митьку, извлек сложенный пополам лист. Развернул и с выражением сказал:
- Заявление...
- Еще не легче, - сказала мама.
С тем же выражением отец стал читать:
- "В городское НКВД... Действия хулиганствующих подростков угрожают
даже самой моей жизни... При растущем народном благосостоянии мне не
дается возможности внести свой вклад в дело расцвета благо состояния
методом расширения розничной торговли путем продажи населению молочных
продуктов рыночным методом..."
- Чего-чего? - сказал Митька.
- Откуда это? - испуганно спросила мама.
- В школу передали... Мало мне забот с экзаменами в десятых классах?
Я еще, понимаете ли, должен превращаться в следователя! Андрей
Алексеевич говорит: "Проконсультируйтесь у сына, он в стрелковых делах
разбирается". Еще бы! Боюсь, что слишком хорошо разбирается!
- Да что случилось-то? - спросил Митька и подумал: "Неужели из-за
"кентавра" такой шум?"
- А ты не знаешь, что случилось? Не знаешь, кто из вас расстрелял у
Феодосии бутылки с молоком? - недоверчиво спросил отец.
- Честное пионерское... - Митька даже привстал. - Ну что ты, папа! Из
лука бутылку и не расшибешь, она скользкая, рикошетит. Да кто же такую
глупость сделает? Ведь по стрелам сразу догадаются.
- Про стрелы здесь ничего не сказано, - слегка растерянно произнес
отец.
- Ну вот видишь!
...А через полчаса Митька вышел во двор и крикнул:
- Вовка! А ну иди сюда!
Мысли работали безошибочно. Три дня назад чинили Цыпин велосипед:
задняя камера из оранжевой резины была вся в дырах. Цыпа сказал: "Утиль"
- и пошел за другой. Старую камеру Вовка Шадрин намотал на себя. Он
изображал "борьбу с удавом", как в цирке. Потом вместе с "удавом" исчез.
Оранжевая резина - самая лучшая для рогатки. Вовка - один во всей
компании, кто за пятнадцать шагов навскидку расшибает из рогатки
аптечный пузырек...
На втором этаже открылось окно, и курчавая Вовкина голова свесилась
во двор.
- Чего?
- Иди, иди. Узнаешь чего.
Вовка не отпирался. Он и сам не прочь был рассказать о своем подвиге.
А молчал до сих пор потому, что интуиция подсказывала ему: "Осторожность
прежде всего. Похвастаться успеешь".
А подвиг был вот какой.
Ранним утром Вовка проник в сквер, который одной стороной примыкал к
стадиону, а другой - к рынку. Все, кто жил на улице Герцена, ходили на
рынок через этот сквер.
В сквере густо разрослась желтая акация. Она уже отцвела, и гроздьями
висели молодые стручки. Попробовать бы: годятся ли на свистки? Но
нельзя. Надо было скрываться и ждать.
А скрыться лучше всего было под нижними ветками кустов. Плохо только,
что нижние - самые колючие. Ползти надо лицом вверх, на спине, тогда
колючки все видны, их можно отодвинуть заранее. Но смотреть надо
осторожно, вприщур: на лицо, на ресницы валится всякая тля и божьи
коровки...
Вовка вполз под основание куста и перевернулся на живот. Стало хуже.
Майки на спине уже не было: дыра на дыре. И туда стали садиться
разбуженные утренние комары. Но Вовка лежал. Вытянул из кармана рогатку,
почесал ею спину. Комары не улетали, однако стало легче.
И тут он увидел Феодосию...
Феодосии было тяжело. Она тащила четыре четверти молока - четыре
трехлитровых бутыли. Две в мешке через плечо и две в руках. А под боком,
прижав локтем, несла она завернутую в полотенце телячью лопатку (Жада
заколол купленного вместе с коровой теленка).
Телятину надо было продать до жары: она уже нехорошо попахивала. Это
Феодосия чувствовала и заранее полезла за пазуху, ощупывая рубль,
который она даст фельдшеру санветнадзора при входе на рынок.
Но чтобы найти рубль, ей пришлось опустить одну четверть на землю.
Вовка, разумеется, не знал, почему Феодосия вдруг затопталась на
песчаной дорожке. Он просто обрадовался, увидев стоявшую бутыль.
Неподвижная мишень - это удача.
И выстрелил по четверти маленькой граненой гайкой. Трехлитровая
посудина расселась без звона и выпустила содержимое в песок.
Феодосия тихонько ойкнула. Осторожно поставила другую бутыль и для
чего-то принялась изучать горлышко разбитой посудины.
Вовка ударил по второй четверти. Звон был, но не сильный. Феодосия
села. В молоко. Потом, тихонько подвывая, принялась снимать с плеч мешок
с двумя уцелевшими бутылями. Мимо шли люди, снисходительно
сочувствовали, а кто-то обозвал Феодосию раззявой.
Вовка выжидал. Феодосия вдруг встала на четвереньки и завопила в
полный голос:
- Люди добрые, грабют!..
За собственным воплем она не слышала, как лопнули в мешке последние
две четверти. Вовка расстрелял их молниеносно.
Еще через полминуты Вовка проскочил в щель забора, отделяющего сквер
от стадиона, и сразу стал подавать советы каким-то футболистам.
Митька выслушал эту историю с интересом, но без одобрения. Потом
выслушали остальные. Валька грустным голосом сказала:
- Дурак... Надрать бы уши, тогда бы узнал.
Всего ожидал Вовка: могли восхищаться им как героем, могли устроить
нахлобучку за то, что действовал без разрешения. Но такого
пренебрежительного осуждения он не ждал.
- А ты... А ты... - поднялся он на Валентину.
Но Митька дернул его за штаны.
- Сиди, не дрыгайся.
Они были в штабе. Внизу уже прочно обосновалась Жадина корова, но
сеновал еще пустовал и мальчишек пока не трогали. Но все знали: недолго
им тут жить.
Может быть, эта неуверенность, может быть, усталость (набегались
днем), а может быть, какое-то предчувствие делали ребят грустными и
серьезными. Потому и не дождался Вовка ни восторгов, ни скандала, ни
крепкого нагоняя от ребят. Не та была обстановка. Они сидели в полумраке
"шатра" и даже лиц почти не видели, только касались друг друга голыми
локтями.
- Вот выгоним из звена, будешь знать, - сказал Виталька. - Ты у нас и
так незаконно. Да еще неприятности из-за тебя.
Вовка вздохнул. Он знал, что не выгонят. Да и говорил Виталька не
сердито, а так, будто между прочим. Но все же Вовка огрызнулся:
- А сами... Тоже рисовали его по-всякому на заборах и стреляли.
- Дурак ты, Вова, - сказал Митька. - На голове густо, а внутри...
Одно дело рисовать... Когда рисовали, мы это показывали, какой он буржуй
