- Большие парни в телогрейках неловко переступали валенками и
молчали. Надо было Валерке идти домой. А варежку никак не достать.
- Завтра вернем, - успокоил его бригадир. - А пока вот, возьми...
И он протянул Валерке большущие рабочие рукавицы на ватной
подкладке. Валеркины руки утонули в них по локоть.
Шел Валерка домой, похлопывая по портфелю рукавицей. Пусть теперь
кто-нибудь скажет, что он не помогал стоить цех-великан!
Владислав Крапивин
МИННОЕ ЗАГРАЖДЕНИЕ
Рассказ
Влажный юго-западный ветер за несколько дней согнал с горных
склонов серый тающий снег. Сейчас его нет даже в ложбинках. Вместо
снега там стоят маленькие синие озера. В них плавают желтые солнечные
облака и чуть заметно качают вершинами перевернутые сосны.
Между озерами, между соснами и теплыми камнями проходит
государственная граница. Она отмечена флажками. Много бумажных флажков
осталось после недавней спартакиады. Они пачками лежат под деревьями в
серой прошлогодней траве. Подмокли немного, но для дела годятся:
красными флажками со значком спартакиады отмечена граница, синими - с
эмблемой "Труда" - минные поля. Минных полей много, и попадать на них
нельзя.
Сашка лежит между маленьких сосенок. Он держит под рукой
вырезанный из доски автомат, и прижимает к земле пограничную дворнягу
Куцего, которую сегодня переименовали в Дозора. Сашка и Дозор ждут
нападения дикой вражеской конницы. Она рыщет где-то в лесу по ту
сторону границы.
Солнце уже высоко, оно припекает спину часового. Надо бы снять
тужурку, но могут заметить, как он возится в своей засаде.
Поколебавшись, Сашка всё же переворачивается на бок и начинает
отстёгивать пуговицы. Дозор рад. Освободившись, он мчится от хозяина.
Его совсем не интересует охрана границ.
- Дозор! Куцый! Дезертир несчастный! - громко шипит вслед ему
Сашка. Потом хватает автомат и мчится за сбежавшей собакой. Если не
поймать, выдаст "дезертир" пограничный пост.
К счастью, Куцый учуял что-то, остановился и, шумно втягивая
воздух, старается подковырнуть носом замшелый камень. Сашка хочет
ухватить пса за загривок и вдруг останавливается. Среди плоских
камней, серой прошлогодней травы и сухой бурой хвои он видит
желтоватый цветок с пушистыми лепестками. А потом замечает второй,
подальше, и третий, у самого своего ботинка. Сашка садится на
корточки, осторожно проводит пальцем по мягким лепесткам и,
оглянувшись, замечает на поляне ещё несколько подснежников...
Из-за деревьев слышатся голоса. "Дикая конница" бродит совсем
неподалёку, ищет место, где можно обойти часовых. Может быть, она
здесь захочет перейти границу?
Ветер пробрался между коричневых стволов, качнул сухие стебли,
шевельнул желтоватые лепестки подснежников. Маленькие цветы, давни
такой каблуком - и всё.
Пригибаясь, чтоб не заметили, собрал Сашка пучок синих флажков и
огородил ими полянку...
Потом он ухватил за шиворот зазевавшегося Дозора, и оба они
покинули новое минное поле.
Снова Сашка лежит за молодыми сосенками и вслушивается в далекие
крики вражеских кавалеристов... Высоко, в очень синем небе плывут с
юго-запада наполненные солнцем облака. Негромко стуча мотором,
опускается к аэродрому маленький ПО-2. Коричневая бабочка рывками
пролетает невысоко над землёй.
На "границе" спокойно...
Владислав КРАПИВИН, Сергей КРАПИВИН
АЛЫЕ ПЕРЬЯ СТРЕЛ
Повесть
Памяти нашего отца - очень
мирного человека, у которого
учились будущие снайперы.
Афишная тумба похожа была на макет крепостной башни: круглая, с
остроконечной крышей и коротким шпилем, на конце которого сидел шарик.
Чуть покосившись, она стояла на заросшем лопухами перекрестке. С давних
времен.
Сделали тумбу, видимо, из фанеры - на каркасе из досок. А потом на
фанеру стали клеить афиши. Клеили постоянно, а обдирали редко, и за
долгие годы тумба покрылась крепкой броней из бумаги и клейстера.
Митька, однако, надеялся, что его стрела пробьет этот панцирь.
На плече Митька нес лук. Длинный легкий лук, сделанный из
расщепленной лыжной палки. Палка была бамбуковая, пустая, и в желобок
Митька вложил узкую стальную полоску - для пущей силы и упругости. Лук
бил на сто шагов, а легкие тростниковые стрелы забрасывал вообще
неизвестно куда. Но сейчас Митька взял только одну тяжелую стрелу с
наконечником из пустой винтовочной пули.
На перекрестке было солнечно и пусто. В заросшем газоне за низким
деревянным штакетником усердно трещали кузнечики. Штакетник подходил
вплотную к тумбе - будто крепостной частокол к башне. Митька шагнул
через него в траву и остановился перед коричневой афишей.
На афише нарисованы были остроконечные дома и маленькие марширующие
фашисты. Все - коричневой краской. А на этом фоне выделялись две главные
фигуры: крючконосая тетка в длинном черном платье со стеклышком в глазу
(стеклышко называлось "монокль") и мальчишка в таком же, как у Митьки,
матросском костюме, только не в белом парусиновом, а голубом. Тетка -
баронесса - выглядела рассерженной. А мальчишка хитро смотрел в сторону
и прятал за спиной смеющуюся куколку с красной звездой на шапке. Это был
немецкий пионер Карл Бруннер.
Пьеса так и называлась - "Приключения Карла Бруннера".
Митька два раза ходил на этот спектакль в летний театр сада
"Спартак". И не он один, а почти все ребята из его класса. Взрослым
спектакль не так сильно нравился. Они говорили, что артисты эти будто бы
не настоящие, а из какого-то клуба.
Ну и что? Пьеса все равно была совершенно правильная! Митька мог это
полностью доказать, потому что он и книжку про Карла Бруннера читал. А
то, что артисты ненастоящие, так это даже лучше. У настоящих артистов
мальчишек играют женщины, а на это просто смешно смотреть. В прошлом
году Митька был в городском театре на постановке "Приключения Тома
Сойера", и этого Тома там изображала толстоногая тетя в штанах, похожих
на футбольные трусы, и с длинными волосами, кое-как заправленными под
мальчишечий парик.
А Карла Бруннера играл настоящий мальчик, такой же, как Митька! И
правильно. Разве какая-нибудь тетенька сумела бы трахнуть штурмовика
головой в пузо или свистеть в четыре пальца? А как этот мальчишка пел в
конце пьесы знаменитую песню "Бандьера росса"! Два раза Митька был на
спектакле, и оба раза весь зал подхватывал песню.
А баронесса - настоящая змея! Ну ладно...
Митька резко повернулся и пошел по высокой шелестящей траве, отмеряя
дистанцию. Кузнечики зелеными брызгами кинулись в стороны.
Митька отмерил тридцать шагов. Он не сокращал их. Все по-честному,
раз он сам поспорил, что засадит стрелу в башку баронессе с такого
расстояния. С Виталькой Логиновым поспорил. Виталька мог бы и проверить,
но не стал, потому что Митька поклялся "Алыми перьями", что не
сжульничает.
А промазать Митька не боялся. Он оглянулся еще раз (нет ли поблизости
прохожих?), наложил на лук стрелу и медленно потянул тетиву к губам.
Только те, кто стрелял из хорошего лука, знают эту упругую радость,
когда в руках тугая сила и ты уверен в метком выстреле.
Ш-ших! Тетива больно ударила по запястью (надо бы сделать щиток на
руку, да все некогда). Стрела как бы растаяла, и тут же донесся стук
наконечника.
Вот это да! На такую удачу Митька и не надеялся: стрела торчала в
монокле баронессы.
Митька негромко крикнул "ура!" и бросился к тумбе, путаясь ногами в
зарослях мышиного гороха.
Все было здорово. Жаль только, что наконечник вошел не очень глубоко.
Видно, слишком толстой оказалась бумажная шкура.
Но Митька знал, что делать. Ведь главное - он попал. И теперь он
считал себя вправе помочь стреле. Он встал на цыпочки, дотянулся и
выдернул оперенное древко из наконечника. Затем нагнулся, чтобы поискать
обломок кирпича. Кирпичом он хотел забить наконечник поглубже и опять
вставить стрелу. Так будет надежнее. Но обломка не нашлось. Митька
выскочил из газона, присел перед штакетником и дернул к себе деревянную
планку. Заскрипели гвозди. Митька дернул еще раз, планка оторвалась, и
он сел на дощатый тротуар. Шепотом сказал:
- Муй бьен, камарадос.
По-испански это приблизительно означало: "Все в порядке, ребята".
- Муй бьен, - согласился с ним насмешливый мужской голос.
По Митьке словно ток прошел. От пяток до затылка. Предчувствуя
неприятности, он медленно оглянулся. И увидел серые брезентовые сапоги.
Митька начал поднимать глаза. Над сапогами он увидел синие галифе, затем
синюю же гимнастерку под красноармейским ремнем, малиновые петлицы и
молодое, симпатичное, но довольно безжалостное лицо милиционера.
- Безобразничаем... - не то спросил, не то просто сказал милиционер.
Митька молчал. Спорить было бесполезно, соглашаться - глупо. Митька
встал, машинально отряхнул штаны и с упавшим сердцем стал разглядывать
сапоги милиционера.
- Ну, придется прогуляться, - сказал милиционер и почему-то вздохнул.
- До отделения.
Ну отчего так получается? Только что было все хорошо, и вдруг - раз!
- валится на человека беда!
Митька чувствовал: если зареветь, сказать что-нибудь вроде "дяденька,
больше не буду, простите, я нечаянно", то, наверно, можно еще спастись.
Но реветь и унижаться, когда у тебя в руках боевой лук и стрела с алыми
перьями на хвосте, было немыслимо. Даже и не получилось бы.
- Идем, - сказал милиционер и подтолкнул Митьку в плечо. - Да не
вздумай драпать.
Где уж тут драпать. У Митьки и ноги-то ослабели.
Они пошли по улице Герцена. По той самой, где он, Митька, родился и
без особых несчастий прожил почти двенадцать лет. Мимо швейной
мастерской, где работала мать Витальки Логинова; мимо забора, где
нарисована была мелом старая лошадь, похожая на генерала Франко (Павлик
Шагренев рисовал), мимо его, Митькиного, двора с двумя тополями,
двухэтажным домом и флигелем.
Хорошо, что хоть знакомые не встретились. Попалась навстречу
маленькая девочка с жестяным бидоном - свободная и счастливая.
Протарахтел голубой автобус - в нем тоже ехали счастливые и свободные
люди. А по тротуару шагал несчастный арестованный Митька.
Потом они зашагали по Садовой. "Во второе отделение ведет", -
обреченно подумал Митька. Чуть повернул голову и взглянул на своего
конвоира. Молодой совсем, новичок наверно. Обрадовался, что поймал
"нарушителя"". Жулика или шпиона поймать не может, вот и привязался к
Митьке.
Странно даже: такой парень, вроде и не злой с виду, на артиста
Алейникова похож, а прицепился, как самая вредная зануда.
- Шагай-шагай, - поторопил милиционер, - не крути головой. - Подумал
и добавил: - А еще, наверно, пионер...
- Ну и что... - хмуро сказал Митька.
- Ну и то. Вот узнают в школе, тогда увидишь что.
- Сейчас каникулы. Мы уже все экзамены сдали.
- Ничего, разберемся. Как фамилия?
- Сидоров.
Хоть и растерян был Митька, а сообразил: нет никакого смысла называть
свою собственную фамилию.
- Имя?
- Валерий.
- Где живешь?
- На Перекопской. Дом три, - сказал Митька и с грустью вспомнил
хорошего человека Валерку Сидорова, который жил раньше на Перекопской, а
недавно уехал в Пензу.
- Ладно, шагай, - снова сказал милиционер.
Рядом был дощатый забор стадиона. В Митьке вдруг будто пружина
