белые рубашки и темные брюки. Выходить из гостиницы не разрешалось, милиция на
входе, как и персонал в ресторане получили на наш счет соответствующие
распоряжения. Нас кормили, но спиртного не подавали. Впрочем, в этом пункте,
организаторы "гастролей" допустили серьезный просчет. У нас не отобрали деньги.
Официант, похоже, был покорен моим французским обращением.
- Garcon.
- Ничего, если я в чайничке подам? - застеснялся польщенный работник "общепита".
- Подавай хоть в корыте! - Не выдержали мои страждущие соседи. Вскоре официанты
с чайничками засновали от столика к столику, а атмосфера в зале значительно
оживилась. К вечеру, уже на пути в номер, я ощутил, что еще не полон
впечатлениями. На этаже под лестницей размещался бар. Поколебавшись, ибо
оставалась всего одна десятка, я вошел. Усталый бармен скучал за стойкой, пара
проституток досаждала скандинавскому туристу. Бутылка коньяка стоила на
удивление недорого - восемь пятьдесят. Широким жестом я протянул червонец.
- Сдачи не надо!
- Что ты мне суешь!
На практике, в "мореходке", я уже ходил в заграничный рейс, да и сама Одесса
была "свободным" городом, где обращалась валюта, но такое презрение к
отечественным деньгам довелось испытать впервые.
- Доллары давай!
Московская наглость также была в новинку, тем более что практически любой исход
конфликта - коньяк я уже отпил - меня устраивал.
Кипя справедливым негодованием, бармен призвал милицию. Паче чаяния, несомненно
"прикормленный" им правоохранитель, только мельком взглянул на мое удостоверение
и потерял к происшествию всякий интерес.
- Из своих покроешь.
Я допил коньяк и победоносно, насколько позволяла координация движений, удалился
в номер.
На следующий день, в самолете, на пути в Ташкент, выяснилось, что, пользуясь
своей временной неприкосновенностью, кое-кто из моих товарищей даже свел
бесплатное знакомство с гостиничными проститутками, тогда еще окруженными
ореолом некоторой недоступности, и как оказалось впоследствии, даже заразился
венерическими заболеваниями, благо эпоха СПИДа еще не наступила. В аэропорту
Ташкента, пока нас возили на обед, какая-то сволочь украла из салона самолета
четыре бутылки водки. К чести воздушного флота, командир корабля поддержал
претензии флота морского и отказался взлетать до тех пор, пока водку не вернут
"откуда взяли".
В таком веселом расположении духа, подогреваемые винными парами, мы приземлились
в Ханое.
Полковник Боровец
Пистолет мне не выдали, в казахских райотделах милиции оружие тогда было в
дефиците. Даже дежурный сидел без пистолета, их выдавали только опергруппе.
Автоматов не было вовсе. Вооружение райотделов началось после снятия Кунаева в
1986 году. Назначение вместо него секретаря новгородского обкома партии Колбина,
казахи восприняли, как пощечину. Местная молодежь провела в Алма-Ате
демонстрацию протеста на почве конституции, участвовало тысяч
пятьдесят-шестьдесят. Это была по мнению русских даже не демонстрация, а первое
проявление межнациональной розни в СССР. Поскольку казахов тогда в Алма-Ате было
явное меньшинство, они не нашли понимания у зрителей. Тогда "колбиты" начали
отламывать куски мраморной облицовки и бросать в зевак. Это была далеко не
демонстрация. Тогда впервые была применена армия. За неимением палок курсанты
"усмиряли" поясными ремнями.
В это время в Алма-Ате располагался штаб Среднеазиатского военного округа. При
штабе, как водится, была гостиница. Изо всех командированных, находившихся в
ней, срочно формировались офицерские роты и бросали их наводить порядок. Но
успеха достигла не армия, а пьяные русскоязычные трудящиеся. На заводах кидали
клич: "Идем быть казахов!" Подгоняли к проходным "Икарусы", набивали в них
людей, как селедок и везли на площадь. Там выдавали палки и обрезки шлангов,
поскольку противостояние длилось неделю, эти предметы успели заготовить. Еще,
якобы, для молодежи на площади выставили пару контейнеров водки, чтобы сделать
ее неуправляемой. Всем известно, что пьяные казахи агрессивны, особенно, когда
их много.
Это была жизнь! Я бывало расхаживал по гарнизону в милицейской форме, чем
приводил в изумление сослуживцев, иногда выходил в штатском для разнообразия.
Утром, придешь в комендатуру, на лохматом коне скачет казашенок, везет ясак -
трехлитровую банку кумыса. Я брезговал пить из бурдюка, прежде чем везти кумыс
процеживали через марлю, чтобы не попадали волосы и мухи. Это была дневная
норма, когда заканчивался сезон кумыса, кобылы доятся всего месяц: в апреле-мае,
начинался сезон айрана. На праздники обязательные подношения в виде
свежеосвежеванного барана. По пятницам - винная порция, по две бутылки водки с
юрты. Я был воплощением колониальной администрации в самой уродливой форме.
Прежде всего, в отличие от всех прочих, я не боялся казахов. Мог в четыре утра
провести "шмон" по юртам, наловить беспаспортных родственников. Мы действовали
по методу царских исправников, зацепляли юрту тросом, и сдергивали машиной. Я
изымал незарегистрированные ружья, некоторые из которых восходили еще ко
временам Ост-Индийской Компании. Их поражало, что я не забираю ружья себе, а гну
стволы в ступице колеса и выбрасываю. Кроме того я занимался и просвещением,
исполняя нелегкое бремя "белого человека" по Киплингу. Я научил некоторых гнать
самогон, что повлекло за собой изменение социальной структуры общества. Пока
казашата носили кизяки для топки, "ата" пил горячий самогон ложкой из-под
змеевика. А "апа" в это время была вынуждена пасти овец, что прежде считалось
неслыханным. Процесс самогоноварения в степи определяется издали. Поскольку
казашки не ездят верхом на лошадях, только незамужние еще рискуют скакать, они
удовлетворяются верблюдами, при этом одногорбыми. Эту коломенскую версту видно
издали, да еще из юрты вместо мяса несет дрожжами. Казахи прежде пекли пресный
хлеб, а благодаря мне выторг на дрожжах в сахаре в "военторгах" резко пошел
вверх. Продавщицы меня обожествляли.
К этой должности - я шел семь лет из тринадцати пребывания на "заморских
территориях" - за Аралом. Сначала, как зам. командира роты, начальник штаба
батальона. Несколько раз на меня подавали документы на майора, но начальник
полигона всегда их возвращал.
- Что тебе плохо живется? Майоров много, а ты один.
Мой звездный час настал в 1980г. по возвращению из Алма-Аты с курсов ЦК по
ведению психологической войны и спецопераций. Я решился применить полученные
знания и поставил грандиозный социальный эксперимент.
Кроме меня на эту должность претендовало еще несколько человек. Один из них даже
начал строить комендатуру. Но он пошел неверным путем. Опустил себя - клянчил у
командиров подразделений людей и стройматериалы в то время, как их нужно было
брать за глотку. Я сделал свою карьеру в течении трех суток.
Заступил дежурным по части и отловил за ночь 50 бродячих солдат, чем вверг всех
в изумление, прежде повара, дневальные, земляки, пьяные зенитчики в обнимку с
девками из "военторга" шныряли по расположению. Они даже не сопротивлялись. На
другой день об этом пошли разговоры, которые дошли до начальника управления,
который, устав от бардака и постоянных ЧП, быстро смекнул и сделал из этого
практические выводы. Тут же на плацу я был назначен комендантом гарнизона и
начальником ВАИ. Прочие командиры встретили мое назначение в штыки. В тот же
день я задержал за нарушение распорядка 200 солдат и списочно доложил начальнику
управления. Начался "разбор полетов", все получили массу взысканий. Ту же
операцию я повторил назавтра, поймав еще 150 солдат. Некоторые командиры
наиболее сообразительные тут же пришли с дарами, в обмен на списки нарушителей.
Я быстро "хап" (хоз) способом построил комендатуру, гауптвахту, сауну с
бассейном для начальства в БПК и обнес военный городок трехметровым деревянным
(в пустыне!) забором. Склады огородил колючей проволокой в три ряда, на всех
подъездных путях, кроме КПП врыл надолбы и ежи. Все посты охраняли мои верные
псы из комендантской роты. А пост ВАИ я оборудовал на выезде из автопарка.
Солдаты боялись выезжать, чтобы не лишиться прав. Количество "друзей" еще
возросло. Наехать на меня пытались уже только две структуры, политотдел и особый
отдел. Так как я был исключен из партии и ссылался на свою "аполитичность" и
несколько раз накрывал клуб и выволакивал на плац пьяных обрыганных активистов и
общественников, партийный надзор был устранен. Начальник политотдела все же
вручил мне писаря-коммуниста, которого мы развратили за месяц и споили, хотя он
был узбек и, кажется мусульманин. Уходя на гражданку он пил спирт, как воду и
забыл про свои арабские книги, которыми поначалу гордился. С "особистом"
поладили, таким образом: я взял под крыло старшину одной из рот. Прапорщик
прежде служил в погранвойсках и имел большой опыт оперативной работы. Он очень
просто вычислил всех стукачей. Он был помощником дежурного по части, все солдаты
заходили в штаб, мимо него, но у "особиста" был отдельный выход по инструкции.
Комната "особиста" была у туалета и солдаты быстренько забегали к нему за угол,
и выходили в тупик, вроде они мусор собирают. Заходить таким образом не
рисковали, чтобы не быть замеченными. Шли через штаб "смешиваясь с толпой".
Прапорщик взял на карандаш всех, кто не выходил, расспросил солдат, и у меня уже
был список, который я пригрозил "потерять на плацу", если он не прекратит на
меня наезжать. В конце-концов мы разделили сферы влияния, я отдал "кесарю -
кесарево", наркотики и боеприпасы, мне осталось все остальное.
Закончив обустройство исправительных учреждений - гаупвахты и комендатуры,
заведя массу друзей в лице начальников тылов, складов и военторга, которым вечно
нужна была дармовая рабочая сила, создав карательные органы в лице комендантской
роты, службы ВАИ, и той же гаупвахты, я начал колонизовать окрестности, наводя
там твердый уставной порядок и социалистическую законность. Район назывался
Кармакчинский, но поселка с таким названием в природе не существовало. Данный
факт вызывал удивление у казахов. Это было сделано с целью сохранения военной
тайны и затрудняло привязку полигона к местности. Противник и вместе с ними
финансовые органы вводились в заблуждение. Станция Тюратам не входила ни в какой
административный район, а центром нашего был город союзного подчинения Ленинск.
Я думаю печать с соответствующей надписью тоже у кого-то хранилась
Карамакчинский район официально не относился к местам с тяжелыми климатическими
условиями. Доходило до маразма, две площадки, находившиеся на расстоянии трех
километров имели разные льготы: на одной год шел за полтора и это порождало
лицемерие и двуличие, все "как коммунисты" не "могли быть в стороне" и просили
их туда перевести. В конце концов власть сдалась и обьявила район зоной
стихийного бедствия. Все вопросы решали из Москвы, люди там никогда не бывавшие.
Я быстро смекнул, что казахи, как и прочие граждане СССР, никаких прав не имеют
и ограничены в передвижениях. Я мог позволить отдельным избранным семьям
кочевать вокруг воинских частей, что давало им неоспоримые преимущества. С
воинскими частями велся интенсивный обмен. Ценился брезент. Как-то с заправщика
- цистерны с жидким кислородом скрали прорезиненный тент, нашли на юрте. Колеса
для "ЗИЛов" и масло шли на машины совхозных бастыков. Солдаты тащили
всевозможные предметы вещевого довольствия. Можно было видеть казашку, одетую в
телогрейку с протравленной известкой надписью на спине "шестая рота". На почве
обмена доходило и до злоупотреблений, вместо говяжьей тушенки неискушенным
кочевникам подсовывали аналогичные по весу и внешнему виду консервы "щи-борщи".
Казахи оберегали незаконно добытое имущество от моих набегов, закрывая его, даже
ружья, в песок, подальше от юрты. Основным платежным средством у казахов была
водка. Ценность последней особенно возросла в период "антиалкогольной" кампании,
