ними кормить вшей.
Прожив в таком блядстве несколько дней, я понял, что нужно решать
продовольственную проблему. Посоветовался с прапорщиком, склонив шеф-повара,
свез казахам мешок лука, который выгодно обменяли на пряники и вино. Те были как
кирпич, но питательные, долго жуешь, рота ела два дня. Через два дня мы свезли
подсолнечное масло и обменяли на тот же ассортимент. Приценились к складу
картошки, но дали отбой. Мы бы продали и вермишель. Ключи от прод. машины были у
нас, часовой тоже стоял "от нас". Шеф-повар был беспробудно пьян.
- Мы забыли зачем сюда приехали. Так дальше нельзя.
Ему вновь наливали кружку вина и он вновь отрубался на несколько часов, под
воздействием алкогольной интоксикации.
Валерий Бобрович
Признаюсь, мне было жаль бедных туземцев, преданных своими американскими
"друзьями". Боевые действия в 1972г. почти приведшие американцев и
южно-вьетнамцев к победе, были внезапно прерваны. 27 января 1973г. в Париже
Генри Киссинжер, этот новоявленный пророк западной дипломатии, подписал
соглашение, фактически, об обмене нескольких сотен военнопленных на целый
Индокитай. В 1945г. США признали Вьетминь на пять лет раньше, чем даже Китай и
СССР, поспособствовав развязыванию всей этой кровавой бойни. Тогда им был нужен
союзник против Японии. Теперь круг замкнулся.
Подошла пора для раздачи наград. На сто человек полагалось два ордена Ленина,
два - Красного Знамени, пять медалей - "За боевые заслуги". В отличие от
вьетнамских, "свои" награды выдавались без свидетелей, что бы избежать
неизбежных разногласий и зависти. Действительно, награждали далеко не по
заслугам. Как некогда жаловался герой романа "Винтерспельт": "Ну, дадут мне на
батальон сколько-то железных крестов. Кому я их дам? Командирам взводов,
унтер-офицерам, ну, пулеметчикам, если останутся".
Так вот, эта немецкая система была еще относительно справедливой, хотя тогда я
свято верил, что где-где, а в доблестной немецкой армии к наградам представляли
за конкретные заслуги. Теперь остается верить, что хотя бы британскими Victoria
и Georg Gross награждают не по случаю.
По роду занятий мы, моряки, обречены на некоторый профессиональный героизм. "Кто
бежит с тонущего корабля, один хрен потонет". Это командиру дивизии ничего не
стоит избежать судьбы своих подчиненных, адмирал рискует пойти на дно вместе со
всем экипажем. В нашем экипаже был парень больше остальных заслуживавший орден.
Мы выгружали селитру в тюках с помощью стрел. Когда очередной подъем завис над
раскрытым трюмом, объявили воздушную тревогу. Все, естественно, разбежались.
Возгорание селитры угрожало взрывом и гибелью всем стоявшим у стенки судам.
Самые мощные взрывы, после ядерных, происходят на складах минеральных удобрений.
Парень, фамилию его я, увы, забыл, был единственным, кто подумал о последствиях.
Если кто-то знает, как медленно работают корабельные лебедки, представляет себе,
сколько времени довелось ему "маслать", прежде чем он завалил кран балки в
сторону и смайнал подвес за борт. Парню, как и мне с моей контузией, довелось
удовлетвориться медалями. Зато боцман, травмированный в бедро - его сбила машина
- в качестве компенсации получил орден Боевого Красного Знамени.
Признаюсь, я так и не смог, несмотря на все свое любопытство, собрать какие-либо
сведения относительно военного опыта вьетнамцев, хотя генерал Лавриненко
оценивал офицерский корпус и рядовой состав, как весьма подготовленный и готовый
к решению поставленных задач. Для чего, к слову, не нужны никакие особенные
"тактические" примочки. Вьетнамцы воевали, как жили. Тогда я еще не знал, что
люди могут пребывать в потоке войны, так же безрефлекторно, как чиновники в
конторе. Как-то на батарее, мне вздумалось провести проверку состояния
стрелкового оружия. Первый же солдат, в чистоте "Калашникова" которого я было
усомнился, тут же дал в воздух длинную очередь и победоносно оскалился.
- Цистый, товалися!
Вьетнамцы обращались со своими автоматами, как с палками. Чтобы оценить это
прагматическое слияние человека с оружием, лишенное какого-либо фаллического
культа, нужно было повоевать самому. Неизбежно приходит день, когда начинаешь
заколачивать прикладом своего АКМ гвозди. Я, конечно, выражаюсь фигурально. Речь
идет о том, чтобы точно знать, чего следует и чего не следует ожидать от оружия.
Посторонние слишком уж часто придают ему какую-то сакральную ценность.
Мы покидали Вьетнам морем, на спасенном нами "Дивногорске". Шли в Гонконг на
ремонт. Последним зрелищем для меня в этой войне стала фантасмагория
китайско-вьетнамского противостояния в Гонконгском заливе. Кроме Парасельских
островов в Южно-Китайском море, там еще масса мелей и скал, некоторые из которых
выступают над поверхностью воды только во время отлива. На спорных островах, в
прилив, вьетнамские солдаты стояли буквально по горло в воде, с национальными
флагами в руках. И горе тому, кто ронял или мочил полотнище, которое уже не
могло развиваться в таком виде. На соседних мелях точно так же, с флагами в
руках, стояли китайцы. Жизнь на островках входила в сухопутное русло только в
отлив. Прибывала смена, готовили пищу. Если эти "спорные территории" были так
важны, почему на них не строили, скажем, вышек на сваях? Ответ прост, вышки
обходились намного дороже людей. Хорошо развитое чувство долга позволяло
вьетнамцам выдерживать низкую для них температуру воды. Когда я зимой купался на
батарее, вода казалась мне, по черноморским масштабам, теплой, но вьетнамцы
вылезали из нее, стуча зубами от холода. То же самое наблюдал один мой коллега,
советский военный советник в Индии. Жители южных областей обычно мерзнут даже
при омовениях в Ганге. Находясь на военной службе в штате Джамму и Кашмир, они
выдерживают высоко в горах укутанные в одно одеяло, по 5-6 часов при пулеметах.
Странным образом судьба вновь свела меня с вьетнамцами, спустя многие годы после
войны. К концу семидесятых - началу восьмидесятых годов довольно много
вьетнамцев обреталось во всяческих вузах на территории Украины. В те
благословенные годы застоя, каждый иностранный студент стремился что-то продать.
Вьетнамцам тогда, ввиду относительной недоступности для них рынков
дальневосточного ширпотреба, продавать было, особо нечего. А в моду как раз
вошло каратэ. И все из них, кто имел к этому хоть какие-то задатки, кинулись
преподавать вьет-во-дао. В основном это были какие-то доморощенные деревенские
стили. Для пущей важности инструктора придумывали себе боевые биографии
"по-спецназистей" и стремились поразить воображение слушателей историями
-"страшилками". Хотя по возрасту их бы и в "красные кхмеры" не взяли. По
окончании учебы, вьетнамцы не очень-то стремились домой. Многие оседали тут,
женились на вьетнамских же работницах, завезенных для работы на ткацких
фабриках. Часть добытых, в том числе преподаванием, денег, надлежало отдавать
своим старшим. На этой почве, случалось, доходило до разборок. Некоторые
начинали скрываться от своих. В эмиграцию были перенесены и клановые
противоречия. Но что оставалось неизменным, так это глубокое презрение к нам -
белым. Самым курьезным образом "легендирование" постепенно перешло и на
отечественных "сенсеев". Один из них договорился до того, что якобы,
тренировался в Китае, для чего, нелегально, переходил границу. Благо, тогда за
преподавание подобного "каратэ" сажали за решетку. А "пребывание в Китае"
послужило отягчающим обстоятельством.
Бессмысленность официального кровопролития делает войну отвратительнее вдвойне.
Только гражданская война, является хоть в какой-то мере осмысленной. В ней мы
сталкиваемся с теми, кого действительно ненавидим, и, если повезет, можем
рассчитаться даже с родственниками и соседями. Покидая Вьетнам, я не клялся на
предмет "никогда больше", но с тех пор воевал только под собственным знаменем,
за дело, которое, считал правым. Случай для этого представился только спустя
двадцать лет.
Дмитро Корчинский
Археология. Мотопехота
Как-то в 1982 р. я сидел на лекции по специальности в киевском институте пищевой
промышленности. Была четвертая пара, поздняя весна, за окном солнце, у студентов
авитаминоз и, когда преподаватель написал на доске тему "Экономайзер", это
вызвало нервный смешок аудитории. "Чего вы смеетесь - грустно сказал он - отныне
это будет делом вашей жизни!"
Да ну его к черту, чтобы дело моей жизни называлось "экономайзер" - сказал я
себе и сбежал оттуда.
И вот я лежу в степи ночью под небом с таким количеством звезд, что
перехватывает дыхание и палкой шевелю картофель, что печется в углях, а рядом
соблазнительно ожидает краденый арбуз. Нет в мире ничего вкусней украденного
арбуза.
Теперь я лаборант Херсонской археологической экспедиции АН УССР. На моих руках
грязь времен, ножом я дотрагиваюсь истории, а передо мною не вульгарный
"экономайзер", а захоронение половецкого всадника.
Вдвоем с таким же балбесом, как и я, мы охраняем ночью это захоронение от
местной публики из ближайших колхозов, которая иногда забредает на раскопки.
Херсонщина начала заселяться после завоевания Крыма. Говорят, что для стимуляции
этого процесса существовало правило освобождать от преследования даже беглых
каторжников, которые поселялись здесь навсегда. Зная местных жителей, я верю
этим рассказам.
Погребение оказалось удивительной сохранности. Курганчик был маленький и совсем
распаханный, уже даже не курган, а светлое пятно на темном поле. Когда его
начали прокапывать, то уже на втором штыке наткнулись на дерево, которое сначала
приняли за свежее, но выяснили, что это ступицы громадных колес половецкого
воза, положенные на могилу. Колеса и дощечки от воза сохранились настолько
хорошо, что именно на них мы и пекли картофель, на дереве, которое было срезано
и обработано восемьсот лет тому.
Он лежал на спине на деревянных плашках. На нем были длинные кожаные сапоги и
кафтан с ярким узором. В ногах - обшитое кожей деревянное седло и свернутая
броня. Кривая сабля, булава, на груди лук со стрелами и глиняный горшок в
головах.
Словно сгустился воздух, надвинулось небо и меня вдруг остро проняла значимость
этих костей. Восьмисотлетняя ситуация этого погребения за день будет разрушена.
Но состояние ностальгического созерцания, вызванное этой ситуацией, будет жить
во мне все время, и вкус пожара будет сопровождать каждый глоток, который я
сделаю потом.
Мне было лет пятнадцать, я брел по Одессе от железнодорожного вокзала в сторону
порта. Был солнечный день, я очень хорошо его помню. На книжном лотке я увидел
грубый том Феофана Прокоповича и двухтомник Гегеля "Философия религии". Я долго
сомневался, что приобрести и, наконец, решился на Гегеля. Эта покупка определила
мою дальнейшую жизнь. Я нырнул в него, как в море и я был поражен. "Философия
религии" - наиболее поэтическая часть его философии и наиболее интересная. Я,
наверное, немного понял тогда, но способ его поведения с предметом, способ его
поведения со словом, конструкции этих фраз выстроили мою душу новым образом,
строгим порядком.
С тех пор я много раздумывал о божественном и пришел к выводу, что Бог
материалист, больше того - он вольтерианец, но бывали случаи в моей жизни, когда
мистика самым нахальным образом смеялась надо мной.
Как-то я принимал участие в раскопках небольшой курганной группы на берегу речки
Бакшалы, там, где она вливается в Южный Буг. Я сидел на дне могилы и расчищал
скорченный костяк эпохи "средней бронзы". За три тысячи лет в маленький
курганчик было сделано десяток захоронений. Яма была на яме и разобраться во
всем этом стоило здоровья. Надо мной нависало метра три земли и небо с
невероятно красивыми облаками.
На фоне неба появилась голова приятеля, который позвал меня на чай. Как только я
вылез на поверхность, бровка кургана и все, что было под нею - несколько
десятков тонн земли - обвалилось, засыпав яму, в которой я только что сидел.
