полка ВВ, дислоцировавшегося на Подоле. Для этой цели служила 4-я отборная рота,
весь личный состав которой был проверен особистами. Пятая рота оставалась
резервной. Во дворце выставлялось 36 постов: на крыше, сверху у крепления
люстры, на кухне, у выходов на сцену, у вентиляционных систем. На постах
находилось одновременно 2 человека - по одному солдату и одному "кегебешнику".
Штаб размещался в соседней школе. В караул заступали на 4-5 суток, спали за
буфетными стойками. Один раз солдат с разбегу запрыгнул за стойку, а там
буфетчица кимарила. Как заорет. Потом, конечно, пожалела. Подобное безобразие
наблюдалось и в Октябрьском дворце.
Накануне парадов и демонстраций на Крещатике, начальник инженерной службы,
исполнявший тогда обязанности взрывотехника, со взводом саперов (срочной службы)
проверял подземный переход. Сотрудники КГБ, каждый с четырьмя солдатами,
обходили трибуны и заглядывали под них. Тогдашние трибуны - это такой низкий
ступенчатый деревянный настил. Раз в переходе этот наш "взрывотехник" - любитель
услышал подозрительное тиканье. Звук доносился из автомата по продаже
газированной воды. Не дожидаясь прибытия ответственного лица, саперы разобрали
автомат, внутри капала вода.
Правительственную трибуну охраняли милиционеры из райотдела. С шести часов утра
в день парада или демонстрации центр города оцепляли военнослужащие того же
полка ВВ. Вместе с работниками коммунальных служб проверяли чердаки всех домов
на Крещатике, наличие пломб на опечатанных дверях, даже общественные туалеты. С
улиц внутри кольца "вытесняли" посторонних. То же самое происходило и с боевой
техникой. Накануне дверцы и крышки бензобаков опечатывались. Как-то во время
последнего парада, проходившего по Крещатику, напротив трибуны заглохла
установка "Град". Вот-вот должно было начаться прохождение демонстрации. Штаб
обычно размещался в парикмахерской "Черемшина" возле дворца профсоюзов. В
воротах ставили на всякий случай тягач. В тот раз ворота заперли. Демонстрация
стояла минут 15. Я еще подумал: "Хана зампотеху!" Так оно и случилось.
Интересно, что компетентные органы не извлекли уроков из покушения на президента
Садата на параде в Каире 6-го октября 1981 г. Военнослужащие парадных расчетов
проходили мимо трибуны с боевым оружием. Тогда казалось, что выстрелить из
парадной "коробки" практически невозможно. Товарищи помешают. Что у нас, в
отличие от египтян, солдат-террористов нет. Сколько было в ротах осведомителей
готовых донести особисту, показывает такой пример: как-то в Золочеве, в учебной
бригаде внутренних войск перед строем роты проходили майор из особого отдела и
капитан - командир роты. Вдруг капитан скомандовал:
- Кто работает на этого майора, шаг вперед!
Вышли пятнадцать человек. Солдаты были дезориентированы мирной беседой двух
офицеров. А таких рот в бригаде двадцать. Особиста сразу убрали. Вообще, эта
публика не соответствовала возлагаемым на них задачам. Все они оканчивали едва
ли одиннадцатимесячные курсы в Новосибирске. В то время, как обучение в Высшей
Школе КГБ продолжалось целых два года. Приход новой эпохи в Киеве ознаменовался
и переездом Киевского Управления и самой Высшей Школы по новому адресу. В
межвременье в этих священных для меня стенах разместились какие-то фонды и даже
"духовная республика" Олеся Бердника.
Дмитро Корчинский
Осенью 1988р. преимущественно бывшими политзаключенными был создан Украинский
Хельсинкский Союз, в который я вскоре вступил. Я не собирался этого делать
поскольку не верил в политическую способность старперов, хотя и уважал их. Я
больше полагался на студентов. В то время я решил осуществить попытку превратить
"Громаду" в революционную организацию от чего она впоследствии и развалилась.
Как-то я подошел к красному корпусу университета, чтобы переговорить с
несколькими студентами. Это было на следующий день после первого действительно
массового митинга на который удалось вывести несколько тысяч человек. Мы были
его организаторами. Разговаривать мы ушли в парк Шевченко. На боковой аллее нас
заблокировали автобусом и несколькими милицейскими машинами и всех повязали. Я
был тогда настолько неопытным, что заметил ментов только за секунду перед тем
как меня схватили под руки. Нас отвезли в райотдел и развели по кабинетам для
допроса. Меня допрашивал начальник РОВД. После того как я рассказал ему, что
скоро произойдет революция и всех милиционеров предадут военно-полевым судам, он
спросил меня, являюсь ли я членом Хельсинкского Союза (он казался тогда основной
антисоветской организацией). Я подумал, что если я скажу правду, то он подумает,
что я боюсь, поэтому ответил утвердительно.
Через несколько часов нас отпустили, пригрозив преследованиями и конфисковав
весь самиздат, что оказался при нас. В тот же вечер я явился на собрание Союза и
рассказал, что мне пришлось вступить в него прямо на допросе.
Осенью 1988 г. мы начали кампанию против военных кафедр в ВУЗАХ. Сегодня я никак
не могу вспомнить, чем они нам не понравились. Очень полезная вещь, тем более,
что мы мечтали о революции. Впрочем, предмет протеста не важен, главное -
готовность к протесту. На одно из пикетирований военной кафедры университета
явилась девушка с плакатом на груди: "Не пущу мужа в армию". На самом деле, у
нее не было никакого мужа, ей было всего семнадцать лет. Поскольку, всю свою
дальнейшую жизнь я собирался заниматься заговорами и провокациями, я подумал,
что именно такая жена мне и нужна. И женился на ней.
Я не ошибся. Таким образом я приобрел преданного и чрезвычайно способного
товарища.
Она училась на первом курсе физического факультета Киевского университета,
который, безусловно, не закончила, нырнув в бурную деятельность. Таким образом,
на будущее был выдержан стиль. Все большие революции делаются студентами
недоучками.
Летом 1989 р. во многих областях Украины начали создаваться т. н. Союзы
украинской молодежи. В Киеве за это дело взялся я. У себя на квартире я начал
собирать некоторое количество молодежи и прогружать о национализме. Я понимал,
что орган формируется функцией. Батальон как дееспособное дисциплинированное
целое существует только на марше. Неделя привала и это уже скопище негодяев,
которых любой зашугает перочинным ножиком.
Работу я решил построить как беспрерывную серию конфронтационных акций. Как
оказалось с самого начала, милиция была абсолютно не готова столкнуться с
сопротивлением и активными, организованными действиями толпы. Несколько раз,
благодаря наличию смелого организованного ядра, нам удавалось маневрировать
толпой. Чем я горжусь и до сих пор.
В 1988 и 89 годах был осуществлен ряд попыток организовать Народный Фронт по
примеру прибалтийских. Все они были неудачными поскольку не было привлечено ни
одной более-менее известной номенклатурной личности. Наконец за дело взялась
парторганизация Союза Писателей и кое-кто из Академии Наук. Первое собрание
происходило в подвале полуразрушенного дома, в атмосфере романтического подъема
и легкого стрема. Приходили все желающие. Далее все переместилось в помещение
Союза Писателей. Я помню первое заседание писательской парторганизации (в двух
шагах от здания ЦК КПУ).
Манихеи врут - думал я - когда все в Мире сводят к глобальному конфликту добра и
зла. На деле есть только два рода конфликтов: плохого с еще худшим и хорошего с
лучшим.
В то время существовало две Украины: Украина диссидентская, и Украина советская,
лучшую часть которой я наблюдал в Союзе Писателей. Обе были ужасны. Обе
объединились в Народном Рухе. Обе мне не подходили. Нужно было создавать что-то
другое.
Сейчас многие считают, что Народный Рух был создан партийными органами,
желавшими иметь подконтрольную им умеренную организацию, как противовес
радикалам. Это не совсем верно. Безусловно, какой-то элемент зубатовщины во всем
этом был, однако еще больше было растерянности и деморализации в рядах
партхозактива в Украине и в Союзе. Они ничего не способны были создать, не
способны были ничем руководить, в том числе и оппозицией.
Революция -- не убийство, это закапывание трупов. Эти люди и идеи уже до
революции были мертвы. Всегда повторяется то же самое бессилие перед смертью.
Зубатову в свое временя тоже ничего не удалось. Кроме того, не бывает глобальных
заговоров. Позже мне самому приходилось принимать участие во многих заговорах в
Украине и за ее пределами, поэтому я больше не верю в действенность заговоров.
Всегда преувеличивают возможности спецслужб. Они способны доставить
неприятности, однако не способны определить перспективы даже маленькой
организации. Сокрушительный удар по боевой организации эсеров нанес не
провокатор Азеф (под его руководством она эффективно функционировала), а
революционер Бурцев. Рассказывают, что до 25% членства Армии Крайовой составляла
агентура Гестапо. Агенты были даже в непосредственном окружении Штефана
Ровецького, тем не менее, организация действовала и осталась в истории как одна
из выдающихся подпольных организаций двадцатого столетия. Как бы это не было
неприятно нам, украинцам. Я много повидал и из собственного опыта могу
утверждать, что парадокс состоит в том, что люди и явления обычно таковы какими
кажутся на первый взгляд, их изнанка написана на их лице, свои тайны они
рассказывают на первых минутах знакомства. Впрочем, случаются исключения.
Человек интересен в своих поступках и публичных высказываниях. Вне этого нет
интересного. Вообразите историю Наполеона, написанную его камердинером. Там не
было бы ни Аустерлица, ни Маренго, ничего, кроме грязных носков и платков.
Что может быть скучнее правды? Истина всегда тавтологична. Сказать, что СССР
развалился потому, что все когда-нибудь разваливается, будет правильно, но так
неинтересно! Намного интереснее поверить в заговор.
Человек имеет перед собой сплошной поток жизни и нуждается в том, чтобы
систематизировать его. Систематизировать - как правило означает найти причину. И
находят всегда неправильно. Только с возрастом осознаешь, что явная история
интереснее тайной, что последствия интереснее причин, что канонические Евангелия
интереснее Апокрифов.
В детстве нас интересуют сказки, в юности приключения, потом романы, а уже далее
только мемуары.
В то время на мне висело несколько административных дел за несанкционированные
массовые акции и была заведено уголовное за рецидив.
Как-то меня осудили на пятнадцатисуточное заключение. Меня засунули в автозак и
отвезли в спецприемник на Ремонтной улице.
- Работать будешь? - спросил офицер, который принимал меня.
- Конечно же нет. - Ответил я.
- А что будешь делать?
- Вести антиправительственную агитацию.
- Ну, ступай тогда в лентяйку.
"Лентяйкой" называлась камера, куда сажали тех, кто отказывался работать. Там
кормили через день. Камера была переполнена. Я поинтересовался, есть ли клопы и
получив утвердительный ответ, втиснулся на нары. Я закрыл глаза и стал
вспоминать свой первый административный арест. Это было весной 1989 г. Во время
какой-то массовой акции возле Верховного Совета УССР милиция повязала трех
ребят. Я влез на фонарь и призвал всех идти на Крещатик перекрывать движение
транспорта. Я повел за собою толпу, которая, правда, значительно поредела. Не
успели мы перекрыть улицу, как привезли и возвратили нам задержанных.
Через пару дней утром, когда я завтракал, в дверь позвонили. Я открыл. В
квартиру ворвалось десяток милиционеров, схватили меня в чем я был и отвезли
прямо в районный суд.
За несколько минут меня осудили на пятнадцать суток и под усиленной охраной
отвезли в КПЗ на Глибочице. Политических тогда уважали, к ним было особое
отношение. Сначала меня поместили в камеру на двоих. Там уже сидел сын покойного
известного режиссера Василия Быкова. Его взяли с голодовки, которую он объявил,
протестуя, что его не выпускают за границу.
Я выразил ему свое удивление: "Для чего уезжать на Запад, ведь здесь становится
