...Когда в 1972 году из пустыни начали выселяться ссыльные немцы, после них
остались обработанные поля, сады, виноградники и шикарные дома под черепичной
крышей. Продать их не представлялось никакой возможности. Немцы, действительно
содержали подпольные силы самообороны и свирепых овчарок. Чрезмерно
приблизившегося к их поселению казаха, действительно могли убить. Казахи
смертельно боялись немцев и именовали их "фасыст". Такой же страх испытывали они
и перед дунганами или корейцами, те так же могли убить казаха запросто. Изумлял
казахов и факт поедания собак корейцами. Когда казахи, наконец, заняли немецкие
поселения, они вытравили овцами поля и бахчи, вырубили деревья, запустили овец в
дома, превратив их в окотные кошары. И гордо поставили во дворах юрты. Через
год, за ненадобностью, поскольку дождей там мало, разобрали крыши и все
деревянные части на топливо. Учитывая их привычку, открыто отправлять
естественные надобности, все вокруг было загажено, как во времена Чингиз-Хана.
Общение с казахами было весьма поучительным. По роду своих занятий: коменданта
гарнизона и участкового уполномоченного местной милиции, в которой я имел чин
капитана и соответствующую форму, я был "жолдаз бастыком" (товарищем
начальником). Под моим контролем находилась территория равная половине
Черниговской области. Еще меня уважали за свиту. В моем распоряжении имелась
машина ГАЗ-66. Я имел толмача-узбека, водителя и двух охранников с пулеметом
РПК. Казахов поражали сигнальные огни и барабанный магазин пулемета. Аксакалы
восхищенно цокали языком, особенно, когда я давал указание казашке, напоить
узников. Под тентом в кузове имелась клетка. В степи во время "бегового сезона"
- весной и осенью дезертиры шли на звук поезда. В пустыне он слышен километров
за тридцать. Некоторые, потерявшие направление и страдающие от безводья, сами
бежали за машиной с криками - сдаваться. Далеко не все дезертиры были настроены
мирно. Некоторые, особенно грузины и прочие "лица кавказской национальности"
захватывали отдельные кочевья, объедали мирных казахов, насиловали казашек.
Любопытно, что сами казахи относились к этому бедствию стоически. "Апа", имевшая
к тому времени по десятку детей, так же не отличалась чувствительностью. Кроме
обычных причин, к дезертирству побуждала и специфика местных неуставных
отношений. Особенно среди военных строителей, разражались побоища на почве
межнациональной розни. Горели бараки, побежденная сторона нещадно избивалась.
Редкие спасшиеся вынуждены были искать самые недоступные убежища. Как-то начхим
полка, протравил брошенную шахту хлор-пикрином на предмет истребления
расплодившихся в подземельях собак. Каково же было наше удивление, когда из-под
земли выбралось и бросилось врассыпную несколько грязных, оборванных людей.
Солдаты поймали одного, по отметкам военной формы опознали строителя
среднеазиата.
- Ты кто?
- Салябон.
- Что здесь делаешь?
- Льомом били.
И показывает скрюченные разбитые пальцы. Зимой строители жили в сорока местных
палатках, где стоял лютый холод, а полевые кухни у них работали на солярке.
"Деды" и "паханы" теснились вокруг печки, а остальные ютились по углам.
Поскольку протопить палатку никакой "буржуйкой" нереально, умельцы изобрели
специальную конструкцию - "елочку" из трубы большого диаметра. Ведра солярки
хватало на ночь, печь накалялась докрасна и не коптила. Еще одним преимуществом
палатки было то, что она сгорала всего за три минуты, "эфиопы" выскакивали
испуганные, но обгореть не успевали. От палатки оставались только тлеющие
матрацы и вонючие паленые шинели.
Это была уже не "дедовщина", а неизвестно что. Мы солдат пугали: - Будешь плохо
служить, отправим в стройбат. Я впервые видел прапорщика - зам. полита роты.
Встречались и ротные командиры - прапорщики. Кто был бригадиром в зоне -
оставался бригадиром и в отряде. Были целые городки строителей "чеченские",
"армянские". Те же "зоны", только без колючей проволоки. Одного солдата
строителя лет двадцати шести, пускали в бассейн для офицеров только по тому, что
он весь от ногтей, до ногтей был обколот. Приходили даже бабы из военторга
смотреть. Особенно их поражала изображение мухи на члене, что она
символизировала, я по наивности до сих пор не знаю, но бабы были ушлые и шалели.
Было только одно условие, чтобы купался голым. С ним в обнимку и снимались.
Как-то зашел в "тифозный барак", лежит один в гепатите, весь желтый. На столе
вместо лекарств - кусок ракетного кабеля СМКПВБ. На оплетке ножом вырезано "Парт
политработа".
Нам сдался один строитель-грузин.
- Я зарезал одного.
- Как зарезал?
- Ножом.
- А чего к нам пришел?
- Так далеко, домой не дойду, а эти зарежут, лучше к вам.
Звоню в прокуратуру, те ни в какую.
- Ты хочешь навесить на меня эту хуйню. Выкинь его с площадки. Еще раз возьмешь
не нашего, приеду с проверкой.
Его еле выбили из камеры, цеплялся руками за решетку. Пробовали прижать дверями.
Потом он прятался за баней. Когда выгнали за стрельбище, пошел на звук поезда.
Мы ему еще дали булку хлеба, чтобы не сдох. Вообще, народ был паскудный.
Но случались и действительно таинственные случаи. Раз солдаты принесли из
солончаков насквозь изъеденный солью автомат Калашникова. Предпринятое
расследование не принесло ровно никаких результатов. В системе было что-то
"энкаведешное". Сначала отбивали почки, затем тащили в санчасть лечить, хлеб
давали, воду. Я сейчас удивляюсь, зачем? Теперь бы они мне были на хрен нужны.
Тогда мы все: я, прокурор, Язов, Горбачев пребывали в одной системе и были
скованы ее цепями.
Валерий Бобрович (Устим)
ИНДОКИТАЙ
Как-то зимой 1991 -92 гг., на съезде украинских военнослужащих, я познакомился с
неким Юрком Романцом. Тогда я еще плохо разбирался в тонкостях "диаспорного"
произношения и принял его за галичанина. В буфете, за рюмкой чая, зашла речь и о
прежних временах. Мой знакомый обмолвился, что был во Вьетнаме. Следует
заметить, что в те годы национальной эйфории, развелось что-то уж чересчур много
украинских "комбатантов" Старшее поколение настаивало на своей принадлежности к
УПА, младшие были вынуждены удовлетвориться многочисленными "локальными"
конфликтами в странах третьего мира. Поэтому не удивительно, что я отнесся к
словам моего знакомого с некоторым недоверием. Тем более что служил он, якобы, в
"бригаде морской пехоты". Как известно, ни советской морской пехоты во Вьетнаме
не было, ни в самой морской пехоте тогда не было бригад, а только полки. Когда я
все это выложил моему vis-а-vis, он прямо вскипел.
- Як це не було! А в Данангу хто був?
Только тут до меня дошло, что соотечественник служил в американской морской
пехоте, которая действительно защищала Дананг, во время знаменитого весеннего
наступления северовьетнамцев в дни праздника Тет в 1968 г. Крылатая фраза US
Marines, "чтобы удержать Кхе-Сан, нам нужны только боеприпасы, свежие бинты и
бобы", тогда облетела весь мир. Спустя четыре года моя судьба также оказалась
связанной с Данангом, хотя и несколько иным образом.
Летом 1970 г., по окончании мореходного училища, я, совершенно неожиданно для
себя, был вызван в некое штабное здание в Одессе. Тогда в военно-морском флоте
обнаружилась нехватка офицерских кадров по ряду специальностей и многих моих
товарищей уже "замели". Действия флотского начальства в данном направлении
ничуть не отличались от практики британского королевского флота времен войны с
Наполеоном. Тогда капитаны боевых кораблей совершенно спокойно могли снимать с
торговых судов приглянувшуюся им часть команды. Последствия не заставили себя
издать. В апреле-августе 1977 г. по кораблям флота прокатилась волна мятежей,
навсегда запечатлевшаяся в истории, как "вольный ветер в Спитхэде". Я также не
имел никакого желания расставаться с прелестями загранплавания, напомню, шел
1970 г. и поэтому, твердо решил сопротивляться. Каперанг в кабинете, делано
покопался в моей анкете и спросил, как я отношусь к тому, чтобы отправиться
добровольцем во Вьетнам? Услышав отрицательный ответ, он, похоже, ничуть не
удивился.
- Очень хорошо, тогда идите к секретарю и напишите заявление.
- Какое заявление?
- Об увольнении с флота, "по собственному желанию". Нам трусы не нужны.
Мечта о "загранке", становилась и вовсе неосуществимой. С решимостью отчаяния,
но ведь не воевать же, в самом деле, я обратился к последнему, вполне
самоубийственному, в смысле карьеры, аргументу.
- У меня дед был репрессирован, как адъютант Петлюры и польский офицер.
Формулировка в справке о реабилитации, признаюсь, вызывала во мне некоторое
сомнение, как это "адъютант Петлюры" и, одновременно, "польский офицер".
Кадровик, похоже, тоже разделял мои сомнения. Он промычал что-то в стиле "сын за
отца не отвечает", и колесо завертелось. В движениях бюрократической машины было
что-то от хорошо отлаженного конвейера смерти, попав на который спрыгнуть уже не
представлялось возможным. Наверное, так ощущали себя жертвы всевозможных
репрессий. К счастью, мы перед ними имели одно неоспоримое преимущество - могли
пить сколько влезет.
Вскоре я оказался в помещении, заполненном личностями самого подозрительного
вида - Вход, или лучше сказать - выход, охранял" автоматчик. Как водится,
командиры кораблей и береговых частей, под предлогом оказания "интернациональной
помощи" поспешили избавиться от самых пропащих, в основном на почве пьянства.
Контингент подобрался прожженный. Похоже, их ничуть не беспокоила перспектива
грядущей отправки на войну. По крайней мере, настроения в стиле "прощай Ревелек,
нас убивать повезли", (В. Пикуль) не наблюдались. Секрет оказался прост, сдав
документы и, получив взамен справку, наиболее отпетые бросились в загул,
справедливо полагая, что лучше пересидеть отправку в милиции, по какой-нибудь
административной статье. Но не тут-то было. Обладателей справок попросту не
задерживали.
Нас погнали во Вьетнам в качестве военно-морского пушечного мяса. Происходи дело
не в акватории порта, был бы более уместен иной термин - рыбам на корм. Практика
массовой засылки военных советников, когда, как в Эфиопии, количество советников
превышает численность офицерского корпуса страны, находится на грани с открытым
военным вмешательством. Опыт Кореи, Кубы, Конго (Заира), Вьетнама, Эфиопии имеет
свою специфику решения кадровых проблем: начинают мести всех подряд. Шутка ли,
набрать 11500 желающих идти на войну в Эфиопию.
Обычно, советских военных советников подбирали с большим тщанием. Уже в
двадцатые годы в академии РККА был создан восточный факультет. На нем, а также в
Институте народов Востока готовили специалистов для работы за рубежом.
Советско-китайский конфликт во многом объясняется тем, что Сталин ставил на
Гоминдан. В него были вложены огромные средства, многие генералы-милитаристы
получили образование в СССР. Тайными операциями в странах третьего мира ведал
Военный отдел ЦК КПСС, руководивший деятельностью ГРУ и первого главного
управления (разведки) КГБ, а также подготовкой командного состава РВСН.
Советников подбирали изо всех видов вооруженных сил и родов войск. Как правило,
начальники политотделов обращали внимание на выпускников из обычных семей,
окончивших училища с отличием.
Новоиспеченных лейтенантов отправляли в хреновенькие части и вели лет пять,
наблюдая, как те справляются с возникающими трудностями. Поскольку глупость
советских генералов не была тайной для военного отдела ЦК, количество их за
рубежом старались ограничить возможно меньшим числом при высшем военном
руководстве. Основную массу советников составляли офицеры в звании
подполковник-полковник, с опытом командования в должностях "командир полка" -
"начальник оперативного управления". Они хорошо знали свое дело, но беда была в
том, что туземцы имели о нем собственные представления. Это была другая война.
В Москве нас поселили в "интуристовской" гостинице. Выдали цивильную одежду:
