пироге к рифам, где ныряли и плавали в масках, совсем рядом со стайками
доверчивых рыбок, и любовались кораллами, красными, голубыми. На второй день
только и разговоров что о двух морских звездах -- одна в розовую крапину,
другая в синих треугольниках, ну а на третий время заскользило, покатилось,
как ласковая морская вода по коже. Вера плавала с Сандро, который возник
"Пассаты" (англ.).
где-то между двумя коктейлями, он без умолку говорил о Вероне, об
автомобилях, англичанин с рыжими бакенбардами сильно обгорел, и к нему
вызвали врача из Момбасы, лангусты были до невероятия огромные в своих
последних жилищах из майонеза и кружочков лимона, словом -- летний отпуск.
Губы Анны слабо улыбались, будто она где-то далеко, отстраненно, а не в
баре, откуда на четвертый день вышла со стаканом в руке, ветераны -- три дня
это срок!-- встретили ее на веранде всевозможными советами и наставлениями,
к северу полно морских ежей, очень опасных, боже упаси без шляпы в пироге и
непременно что-нибудь на плечи, англичанин, бедняга, дорого поплатился, а
негры нет чтобы предупредить туристов, да о чем говорить, и Анна благодарно,
но без пафоса кивает головой, медленно потягивая мартини и как бы показывая
всем своим видом, что приехала побыть в одиночестве, наверно из Копенгагена
или из Стокгольма, который нужно забыть. Чутье подсказало Вере, что Маурисио
-- с Анной, да, наверняка Маурисио и Анна, меньше чем за сутки, она играла в
пинг-понг с Сандро и увидела, как они прошли к морю, как легли на песок,
Сандро отпустил шуточку насчет Анны, которая показалась ему необщительной,
стылой, как северные туманы, он легко выигрывал партии, но как истинный
итальянский рыцарь время от времени поддавался, уступал мячи, и Вера,
понимая это, про себя благодарила его, двадцать один: восемнадцать, не так
уж плохо, дело тренировки. В какой-то миг, засыпая, Маурисио подумал, что,
так или иначе, все складывается хорошо, хотя смешно сказать -- Вера спит в
ста метрах от его комнаты в бунгало под ласковый шорох пальм, тебе повезло,
жена, позавидуешь. Они оказались рядом на экскурсии к ближним островам и
веселились от души, когда плавали и придумывали разные игры вместе с
другими; Анна сожгла плечи, и Вера дала ей свой крем, понимаете, детский
врач с годами узнает все про все кремы на свете, англичанин, бедняга,
появился сникший, растерянный, на сей раз осмотрительно прикрытый
небесно-голубым халатом, вечером по радио без конца говорили о Джомо
Кениате* и о племенных распрях, кто-то знал уйму всего о воинственных масаи*
и, опустошая бутылку за бутылкой, занимал общество рассказами об этом
народе, страшными историями о львах, баронесса Карен Бликсен, амулеты из
слоновьего волоса -- ерунда, стопроцентный нейлон, и так что ни возьми в
этих странах. Вера не помнила, какой это был день -- четверг, среда?-- когда
Сандро проводил ее до бунгало после прогулки по пляжу, где они целовались
так, как надо целоваться на таком пляже, при такой луне. она позволила
ему войти, едва он положил руку на ее плечо, и позволила себя любить всю
ночь до рассвета, она услышала странные вещи, узнала, как бывает по-другому.
и засыпала медленно, наслаждаясь каждой минутой блаженной тишины под
москитной сеткой, почти невидимой. У Маурисио это произошло в час сиесты,
после обеда. когда его колени коснулись упругого бедра Анны, он довел ее до
двери, шепнул: "пока", заметил, как она слегка задержала пальцы на дверной
ручке, вошел следом и пропал. утонул в остром блаженстве, которое отпустило
их на волю лишь к ночи, когда многие в гостинице уже забеспокоились --
может, заболели?-- и Вера нетвердо улыбалась. обжигая язык адской смесью
кампари с кенианским ромом, которую Сандро взбивал для нее в баре, к ужасу
Мото и Никуку: эти европейцы скоро рехнутся все до одного.
По утвержденному кодексу их встреча пришлась на субботу, в семь вечера.
Вера, улучив момент, когда на пляже не было никого, кивнула в сторону
пальмовой рощи -- вполне подходящее место. Они обнялись с прежней нежностью,
смеялись, как нашалившие дети, да-да, пункт четвертый, выясним, ну... оба
очень милые люди, нет спору. Мягкая пустынность песка и сухие ветви,
сигареты и этот бронзовый загар пятого, шестого дня, когда глаза сияют, как
новые, и говорить друг с другом -- праздник. Все идет прекрасно, чуть ли не
сразу сказал Маурисио, а Вера: еще бы, все превосходно, судя по твоему лицу
и твоим волосам:
почему по волосам? Потому что они блестят по-особому, это от соли,
дуреха, может быть, но от этой соли они обычно склеиваются, хохот мешает им
говорить, да и к чему слова, они смеются, смотрясь друг в друга, а закатное
солнце быстро уходит за край неба, тропики, гляди внимательнее -- увидишь
легендарный зеленый луч*, да я пробовал прямо с балкона и ни черта не
увидел, а-а-а, у вас есть балкон, сеньор, да, достойная сеньора, балкон, но
вы шикуете в бунгало, лучше не придумать для оргий под звуки океана. И
как-то само собой, чуть ли не вскользь, зажигая новую сигарету: да нет, он
действительно потрясающий, у него все так... Верю, раз ты говоришь. Ну а
твоя, расскажи. Не говори -- твоя, это режет ухо. Будто мы члены жюри и
распределяем премии. Не будто! Ну ладно, только Анна... О! Сколько меда в
твоем голосе, когда ты произносишь ее имя, будто облизываешь каждую
букву. Каждую -- нет, но. Свинья! А ты? Вообще-то вопрос не ко мне,
хотя. Могу себе представить, все итальянцы вышли из Декамерона*. Маурисио,
ты что, мы же не на сеансе групповой терапии. Прости, это не ревность, да и
кто вправе. А-а, ну good bye! Значит -- да? Значит -- да, нескончаемо
прекрасно, невыразимо прекрасно. Поздравляю, я бы не хотел, чтобы тебе было
не так хорошо, как мне. Ну, по правде, я не очень представляю твою радость,
а четвертый параграф предполагает, вспомни. Твоя правда, хотя нелегко найти
слова, Анна как волна, как морская звезда... Красная или фиолетовая? Всех
цветов сразу, золотистая река, розовые кораллы. Ба-ба, этот сеньор --
скандинавский поэт! А вы, сеньора,-- венецианская блудница. Он из Вероны, а
не Венеции. Какая разница, на памяти все равно Шекспир*. Действительно, мне
не пришло в голову. Итак, все остается в силе? Да, Маурисио, у нас еще пять
дней. Главное -- пять ночей, проведи их как следует. Не сомневайся, он
обещал посвятить меня в таинство, так он именует это высокое искусство,
которое позволит постичь глубинную реальность. Ты мне потом растолкуешь,
надеюсь? В подробностях, поверь, а ты расскажешь о твоей золотистой реке и
голубых кораллах. Розовых, малыш. Словом, мы, как видишь, не теряем времени
даром. Поглядим-посмотрим, во всяком случае, мы не теряем его сейчас, и
именно поэтому не следует так долго задерживаться на четвертом пункте.
Окунемся перед виски? Виски -- фу, пошлость, меня угощают карпано, джином.
О! Пардон! Ничего, бывает, хорошие манеры -- дело наживное, хотя и требует
времени, давай поищем зеленый луч, вдруг повезет?
Пятница -- день Робинзона, кто-то вспомнил об этом за коктейлем, и
разговор завертелся вокруг островов и кораблекрушений, с моря налетел тугой
и яростный порыв ветра, который посеребрил листья пальм и принес нездешний
гомон птиц, долгие перелеты, старый моряк и альбатрос, как у Колриджа*, эти
люди умеют жить, каждая порция виски сдобрена фольклором, старинной песней о
Гебридах или о Гваделупе, к концу дня Вера и Маурисио подумали об одном и
том же: отель вполне заслуживает свое название, для них это пора жарких
ветров -- пассатов, Анна, дарующая забытые вихри, Сандро, великий,
изощренный творец, жаркие ветры, вернувшие им те времена, где не было
привычки, где все -- откровение, изначальность, дерзкие выдумки, шквал в
постели, где все только теперь и уже не теперь, и поэтому пассаты будут дуть
до четверга, до конца дней вне времени, которые обернулись далеким прошлым,
мгновенным броском к истокам, к новому цветению, к острому счастью, где -- и
они оба это знали, может, еще до всех пунктов кодекса,-- звучали горькие
звуки "Blues in Thirds".
Они не говорили об этом, встретившись в "Боинге", улетавшем из Найроби,
каждый закуривал первую сигарету возвращения. Смотреть друг на друга как
раньше? Но им мешало что-то, для чего нет слов, и они забивали молчание
веселыми историями о "Trade Winds", попивая вино; надо было как-то сохранить
этот "Trade Winds", жаркие ветры, пассаты должны быть попутными; пусть это
плавание, как в прежние времена, милое сердцу, под парусом, которому они
препоручили себя, превратит в осколки пропеллеры и покончит с днями,
похожими на липкую жирную нефть, которая льется отравой в шампанское их
годовщин и в надежды каждой ночи. Затягиваясь сигаретами, они продолжали
глотать жаркие ветры Анны и Сандро, подставляя им лица,-- почему, Маурисио?
Теперь она видит только Сандро: его кожа, его волосы, его голос, и лицо
Маурисио становится тоньше, деликатнее, а хриплый смех Анны в самом накале
любви стирает улыбку, которой Вера так трогательно пыталась скрыть свое
отсутствие. Шестого пункта не было в их кодексе, но они не сговариваясь
могли придумать его: что странного в том, если он возьмет и предложит Анне
еще виски, а она в знак согласия погладит его ласково по щеке и скажет --
да, скажет -- да, Сандро, неплохо бы выпить еще виски, чтобы пропала эта
дурацкая боязнь высоты, и продолжать эту игру до конца полета и в аэропорту,
уже не нуждаясь в новых статьях кодекса, просто решить, что Сандро захочет
проводить Анну до дома и она согласится на этот обычный знак мужского
внимания, и не более, а у дверей именно она найдет ключ и пригласит Сандро
выпить чего-нибудь еще и попросит оставить чемодан в прихожей, проведет его
в гостиную, извинится -- столько скопилось пыли и не проветрено, раздернет
шторы, принесет лед, а Сандро тем временем с видом знатока станет
разглядывать гравюру Фридлендера* и полку с пластинками. Был двенадцатый
час, они выпили за дружбу, и Анна принесла банку печени трески и бисквиты,
Сандро помог ей сделать бутерброды, но они не успели их попробовать, руки,
губы нашли друг друга, они упали на постель и разделись, путаясь во всех
этих пуговицах, тесемках, петлях, и, откинув одеяло, сняв со стола лампу,
овладели друг другом не торопясь, с ожиданием и надеждой, с шепотом надежды.
Бог знает, когда пришел черед виски и сигаретам, они сидели на кровати,
откинувшись на подушки, и курили при свете лампы, поставленной на пол. Оба
прятали глаза, а слова, наталкиваясь на стену, отлетали от нее не упруго,
вяло, точно мячи, брошенные вслепую; она первая сказала вслух, точно задала
вопрос самой себе: что будет с Верой и Маурисио после "Trade Winds", что с
ними будет, когда вернутся.
-- Они, наверное, все уже поняли,-- сказал он.-- Им все ясно, и теперь
ничего нельзя сделать.
-- Всегда можно что-то сделать,-- сказала она.-- Вера не сможет
оставить все, как есть, достаточно было посмотреть на нее.
-- Маурисио -- тоже,-- сказал он.-- Я с ним был едва знаком, но тут нет
сомнений. Ни один из них не сможет оставить все вот так, и, пожалуй,
нетрудно представить, что они сделают.
-- Да, совсем нетрудно, я их вижу.
-- Скорее всего, они не спали, как и мы, и теперь разговаривают, пряча
глаза. У них уже нет слов друг для друга, наверно, Маурисио, именно он,
откроет ящик и возьмет синий пузырек. Вот как этот, смотри.
-- Вера сосчитает все таблетки и поделит их поровну,-- сказала она.--
Ей всегда приходилось заниматься практическими делами, она с этим справится
