Но по-прежнему солнце сияет,
Зеленеет трава на лугах,
И другие кобылки играют
На высоких и стройных ногах!
Он пытался взбодрить себя, но это не удавалось. Перебираясь через
рельсы башенного крана, посмотрел вверх. Кабина находилась напротив окна
Марии. Интересно, что она сейчас делает? Он испытал болезненное желание
заглянуть в квартиру Нежинской и тут же понял, что произошло самое худ-
шее: даже после всего случившегося Мария не перестала для него существо-
вать!
В правильных и поучительных книгах, прочитанных Элефантовым, на пос-
ледних страницах обязательно торжествовала справедливость: добродетель
побеждала, а порок примерно наказывался - ударом шпаги, приговором суда
или, по крайней мере, всеобщим презрением. Закрывая книгу, он был уве-
рен, что разоблаченному злодею нет места в жизни и, даже избегнув физи-
ческой гибели, тот неизбежно обречен на моральную смерть.
Но, в отличие от художественного вымысла, реальная действительность
не обрывается на сцене развязки, а течет дальше, буднично пробегая тот
момент, на котором любой писатель обязательно поставил бы точку. И ока-
зывается, что закоренелый преступник не сгинул навечно в ледяных просто-
рах севера, а, отбыв свой срок, возвратился в привычные места, приодел-
ся, набриолинил остатки волос, вставил вместо выпавших золотые и фарфо-
ровые зубы, прикатил к морю и посиживает на веранде курортного рестора-
на, кушая цыплят-табака и посасывая коньяк-под ломтики ананаса. И,
представьте, не отличается от веселящихся вокруг курортников, потому что
клеймить лбы и рвать ноздри каторжникам перестали больше ста лет назад.
А что же говорить о каком-нибудь мелком негодяе! Вчера он, красный и
потный, ежился под взглядами товарищей, выслушивал гневные слова, боялся
протянуть руку сослуживцу, а сегодня оклемался, ходит с улыбочкой, будто
ничего и не было!
Перипетии отношений Элефантова с Нежинской не стали достоянием об-
щественности, страсти кипели и отношения выяснялись в глубинном слое
жизни, недоступном посторонним взглядам. Верхний, видимый слой казался
гладким и незамутненным.
Впрочем, окружающие отметили замкнутость и угрюмость Элефантова, но
отнесли это на счет неудач в научной работе. В Нежинской никаких измене-
ний не произошло. Она не проваливалась сквозь землю, не ссутулилась, не
утратила царственной походки и гордой посадки головы. Такая же общи-
тельная, веселая и обаятельная, как обычно. На людях она вежливо здоро-
валась с Элефантовым, хотя без свидетелей обходилась с ним, как с пустым
местом, явно давая понять, что он - жалкое ничтожество, с которым поря-
дочная женщина и знаться не желает.
И если бы Элефантов испытывал такие же чувства, их судьбы могли ра-
зойтись навсегда, как пересекшиеся в океане курсы двух приписанных к
разным портам судов. Но с ним творилось нечто совершенно непонятное; он
презирал Нежинскую и вместе с тем продолжал любить Прекрасную Даму. Его
по-прежнему волновал ее смех, голос, быстрые, чуть угловатые движения,
тонкая девчоночья фигура. И напрасно он убеждал себя, что Прекрасной Да-
мы нет и никогда не было, существует только оболочка, алчный порочный
оборотень, принявший ее облик - двойственное чувство разрывало его попо-
лам.
Мучило одиночество и ощущение брошенности, оттого, наверное, и забрел
в холостяцкую квартиру Никифорова, где раньше часто проводил вечера и
куда в последнее время избегал заходить. Здесь ничего не изменилось: ра-
бочий беспорядок на столе, улыбающийся хозяин в неизменном растянутом
трико и клетчатой рубашке с вечно оторванной пуговицей.
Как всегда, Элефантов отказался от супа из концентратов и яичницы на
маргарине, пока хозяин варил кофе, полистал бумаги на столе и удивился,
тоже как всегда, целеустремленности, с которой непрактичный, не приспо-
собленный к житейской жизни Никифоров двигался вперед в профессиональной
сфере.
- Доктором скоро станешь?
- Сейчас с этим тяжело, - отмахнулся Никифоров. - Не хочется тратить
время на оформительскую волокиту и бег через бюрократические барьеры.
Потом видно будет. У меня сейчас вырисовывается неожиданный поворот, вот
послушай.
Кофе неожиданно оказался хорошим, и Элефантов даже расслабился на
продавленном диване, чего с ним не случалось уже давно.
Все было как раньше, когда они с Никифоровым говорили вечера напролет
на любые темы, в основном острые, волнующие, и хотя не всегда полностью
сходились во мнениях, но хорошо понимали друг друга.
- А у тебя, я слышал, не заладилось? И вроде руки опустил?
Элефантову не хотелось обсуждать эту тему.
- Расскажи лучше, как разгромил Кабаргина?
- Земля слухом полнится! Все подходят, спрашивают... Велика доблесть:
сказать кретину, что он кретин!
- Многие не решаются. Орехова помнишь? Предрекал, что ты сломаешь го-
лову.
- Орехов? Предприимчивый молодой человек, который хотел купить у нас
якобы списанные осциллографы? Хм... Вполне вероятно! Те, у кого рыльце в
пуху, никогда не выступают против начальства. А также лентяи, бездари,
карьеристы. Им необходимо быть удобными: ведь безропотность и покорность
- единственное достоинство. И мне нашептывали: напрасно ты так, как бы
хуже не вышло!
Никифоров улыбнулся.
- А чего мне бояться: не пью, не курю, взяток не беру, с женщинами
тоже не особенно... Даже на работу не опаздываю! Темы заканчиваю успеш-
но, в сроки укладываюсь, процент внедрений - самый высокий в институте.
Потому очень легко говорить правду! И Кабаргин, заметь, без звука прог-
лотил критику. Он же прекрасно понимает, что ничего не может мне сде-
лать!
- Я тоже так считал. Но у сидящего наверху много возможностей нага-
дить на нижестоящего, несколько раз приходилось убеждаться. Помнишь, как
он отменил мне библиотечные дни? А сейчас представился случай навредить
по-крупному - вообще рубит тему!
- Знаю, слышал, - кивнул Никифоров. - Только высокие каблуки роста не
прибавляют. В жизни существует определенная логика развития: каждый по-
лучает то, чего заслуживает, и никакие уловки, хитрости не позволяют
обойти эту закономерность.
- Тогда на земле должны царить справедливость и гармония, - зло ус-
мехнулся Элефантов. - Ты впадаешь в идеализм чистейшей воды! Вон сколько
кругом сволочей, мерзавцев, приспособленцев, процветающих, вполне до-
вольных собой!
- Отдельные частности, да еще взятые в ограниченном временном диапа-
зоне, не могут отражать общую картину. В конечном счете жизнь все расс-
тавляет по своим местам. Правда, если вычертить график, некоторые точки
окажутся выше или ниже: кто-то урвал больше положенного, кто-то недопо-
лучил своего. Но в целом...
- Я знаю одного парня, который побоялся стать точкой ниже графика
справедливости, - перебил Элефантов. - Начал суетиться, менять себя в
угоду окружающим, поступать вопреки принципам, в суматохе совершил пре-
дательство... Когда дурман прошел, он ужаснулся и мучается в спорах с
самим собой - можно ли оправдаться логикой, не укладывающейся в твой
график?
- Так не бывает!
Никифоров поучающе покачал пальцем перед носом собеседника.
- Негодяев не мучают угрызения совести!
- А если он не негодяй? Обычный человек, в какой-то миг проявил сла-
бость... И раздвоился...
Никифоров посмотрел испытующе.
- Случайно раздвоился? Не знаю... Только скажу тебе так: он пропащий
человек. Надо либо иметь чистую совесть, либо не иметь никакой! Половин-
чатость немыслима. По логике развития, о которой я сейчас говорил, обя-
зательно перерождается и вторая половина: с самим собой примириться лег-
ко - и вот уже нет никакого внутреннего спора! Процесс завершен - перед
нами стопроцентный негодяй!
Элефантов поморщился.
- Чересчур прямолинейно!
Он поймал себя на мысли, что повторяет упрек Орехова в свой адрес.
- А если вторая, добрая, половина сохраняется без изменений? И прими-
риться с самим собой не удается? Что, по твоей логике, должно последо-
вать тогда?
- То, что много раз описано в классике, - будничным тоном сказал Ни-
кифоров, - безумие. Или самоубийство.
В разговоре возникла пауза. Элефантов допил свой кофе, Никифоров от-
нес чашки на кухню.
- Если бы человеческие пороки были наглядны, как бы все упростилось!
Никифоров хмыкнул.
- Радужная оболочка вокруг каждого? Доброта, честность, порядочность
- светлые тона, подлость, похоть, коварство - черные... Так, что ли?
- Хотя бы. Тогда все мерзавцы вымрут, как блохи на стерильной вате.
- Ошибаешься, Серега, - Никифоров привычно свалил в раковину грязные
чашки. - Эта публика так легко не сдается! Перекрашивались бы сами, чер-
нили других, срывали и напяливали на себя чужие цвета! А то и попросту
объявили бы, что черный и есть признак настоящей добродетели... Кстати,
так и сейчас делается. Вручили же орден Победы человеку, не выигравшему
ни одного сражения! И ничего, нормально: одобрили, единодушно поддержа-
ли... - Никифоров пустил струю воды и склонился над раковиной. - Пойми,
дело ведь не в отдельных негодяях. Люди таковы, каковыми им позволяет
быть общество. Создай режим наибольшего благоприятствования Личности -
настоящей, с большой буквы, и все станет на свое место! Умный, порядоч-
ный начальник возьмет такого же зама, потому что не боится подсиживании,
тот подберет по себе начальников отделов, те - сотрудников. И кому будут
нужны посредственности, болтуны, вруны, подхалимы? Они сразу же выпадут
в осадок, и ни машин, ни дач, ни пайков...
Никифорор повернулся, потряс мокрыми руками, стряхивая капли, поискал
глазами полотенце, потом машинально погладил себя по бедрам, где трико
было заметно вытерто и засалено.
- Только кто ж это все отдаст? Поэтому сейчас, когда царствует се-
рость. Личность никому не нужна, наоборот - выделяется, мешает, раздра-
жает, надо подогнать ее под общий уровень. Как? Элементарно. Обществен-
ное выше личного - и все тут! Кто сделал открытие? Коллектив! Неужели
сразу весь? И Петров с Сидоровым? Они ведь не просыхают! А вклад внесли,
и не смейте принижать роль простого народа!
Войдя в роль, Никифоров повысил голос, но тут же опомнился и печально
усмехнулся.
- Серости выгодна всеобщая серость. Пусть тянут лямку: высиживают до
конца работы, томятся на собраниях, безропотно едут в скотские условия
сельхозработ, добывают еду, бьются в очередях за шмотками, всю жизнь
ждут квартиру, получают убогие радости - кино, заказ на праздник, спари-
вание в супружеской постели, "белое" или "красное" под селедочку с кар-
тошкой... А кто изобрел? Все! К черту объективные критерии, мы сами бу-
дем определять, кто чего заслуживает!
Никифоров грузно опустился на колченогий стул.
- А ты вылазишь со своим внеплановым энцефалографом и не благодаришь
за то, что использовал казенное оборудование и рабочее время, не распла-
чиваешься соавторством. Имеешь наглость думать, что обязан только
собственным способностям, что твой мозг не куплен за сто восемьдесят
рублей в месяц. Словом, грубо нарушаешь правила игры...
- Плевал я на эти правила, - вставил Элефантов.
- Или эта твоя экстрасенсорная связь, - не обратив внимания на репли-
ку, продолжил Никифоров. - Какова идейно-методическая основа твоих раз-
работок? В любой момент тебя могут объявить апологетом, низкопоклонником
и лжеученым. А то и идеологическим врагом! И то, что будто бы у тебя в
руках, лопнет, как мыльный пузырь. Мне кажется, что эта неопределенность
положения и угнетает тебя в последнее время.
- И что же, на твой взгляд, я должен делать?
- То же, что и раньше. Я никогда не подделывался под обстоятельства,
и ничего - живу! Хотя многие считают, что живу плохо, - Никифоров обвел
рукой вокруг. - Зато как умею. И ты делай то, что считаешь правильным.
Вкалывай, не оглядывайся на других, не приспосабливайся. У тебя один вы-
